– Раз уж вы находитесь в моей квартире и задаёте такие вопросы, значит, прекрасно осведомлены, что некий Божидар Гурняк добрый десяток лет был моим… как бы это поделикатней выразиться… моим жизненным партнёром. Я даже чуть было не оформила с ним отношения, да воздержалась из-за жилищного вопроса, в те времена с пропиской были дурацкие сложности.

И что, думаете, младшего инспектора смутило моё язвительное замечание? Ни капельки, ни один мускул не дрогнул на его красивом лице. Этот человек мог запросто изображать на сцене каменную статую.

– Из ваших слов я делаю вывод, что знакомы вы были довольно хорошо, – бесстрастно констатировал полицейский. – В таком случае прошу сообщить его адрес. Не официальный, а настоящий.

Я удивилась:

– В каком смысле настоящий? И к тому же мне известен его давнишний адрес. Официальный.

– Нет, дело в том, что по давнишнему официальному адресу, равно как и по теперешнему официальному, пан Гурняк не проживает. Он там не появляется. Пребывает где-то в другом месте. Где?

– Что вы говорите? Значит, сохранилась у пана Гурняка давняя привычка проживать в одном месте, а пребывать в другом. Обычно он пребывал за пределами Варшавы. Но я его не видела уже много лет и назвать место пребывания интересующего вас лица не могу. Единственное, что могу, это сообщить фамилию, адрес и телефон особы, которая должна знать место пребывания пана Гурняка. Не исключено, что таких особ несколько, но я располагаю координатами только одной.

– Не откажите в любезности.

Вытащив из кучи календариков нужный, я без зазрения совести выдала с головой младшему инспектору ту самую особу. Особе это абсолютно ничем не повредит, а Божидару все-таки пакость. Признаюсь, мне доставило большое удовольствие подложить свинью бывшему хахалю, ведь так и не удалось отплатить ему за все претерпленные мною муки и страдания. А его самого, если честно, я потеряла из-за своей страсти к азартной игре.

Каменная статуя старательно записала в свой блокнот все продиктованные мною данные, после чего несколько убавила теплоты из своей вежливой служебной улыбки. Тут позволила себе проявиться Мартуся:

– Иоанна, с моей стороны будет очень бестактно, если я принесу себе ещё пива?

– Не очень, приноси, – разрешила я.

– А может, пан тоже?..

– Нет, благодарю, – отказался младший инспектор.

Вот уж не удивил. Такой при исполнении капли воды в рот не возьмёт, не то что спиртного, даже пива. Полагаю, если бы я его не опередила с разрешением, он бы и Марте запретил.

Марта успела вернуться с новой банкой пива как раз к следующему вопросу полицейского:

– Вы могли бы припомнить каких-нибудь друзей или хороших знакомых пана Гурняка?

– Я их никогда не знала, так что и вспоминать некого, – опять же язвительно ответила я. – Пан Гурняк был кошмарно засекреченным, всегда наводил тень на плетень, я же всегда была кошмарно тактичной и не интересовалась тем, что он скрывал. Однако Пташинского знала, ведь вы именно о нем хотели спросить? О Пташинском упоминал неоднократно, но очень неопределённо.

– Что именно он говорил о Пташинском?

Тут уж я воззрилась на полицейского с неприкрытой насмешкой.

– Простите, вы лично знали пана Гурняка?

Прекрасный Цезарь на полмиллиметра приподнял брови – вот и вся реакция на бестактность моего вопроса.

– Прошу меня извинить, но здесь я…

– Знаю-знаю, здесь вы задаёте вопросы, моё дело лишь отвечать. И хотя мы разговариваем не в официальном учреждении, а в частной, притом моей, квартире, готова соблюдать правила игры. А спросила же я лишь для того, чтобы знать – можно сразу отвечать, поймёте меня с полуслова или придётся предварительно многое объяснять, если с Божидаром Гурняком встречаться вам не доводилось.

– Я бы предпочёл получить подробный, исчерпывающий ответ.

– Что ж, сами напросились, теперь не жалуйтесь, – тяжело вздохнула я – очень уж не хотелось вспоминать те годы. – Так вот, пан Гурняк вообще не говорил – только намекал, давал понять, наводил на размышления. На прямые вопросы обычно отвечал встречными вопросами, ну и тому подобные штучки. При общении с ним приходилось дедуцировать, самой делать какие-то выводы, а он к тому же никогда не давал оценки этим выводам, никогда не говорил, правильные или нет. Не имел такой привычки. Вот, скажем, если бы вы спросили, как печь хлеб, он в ответ поинтересовался бы, знаете ли вы, как выглядит рожь. Или пшеница. Или кукуруза, из неё тоже делают муку. Если бы вы, ткнув пальцем, спросили, знает ли он этого человека, то услышали бы, что, оказывается, наукой установлено – любой человек знает множество людей, из которых каждый, в свою очередь, тоже знает множество, в том числе и вас. Ну и тому подобную дребедень. А когда пану Гурняку что-то не нравилось, он прямо этого не говорил, только смотрел вдаль, и выражение лица у него было непроницаемое. Ещё более непроницаемое, чем у вас. У вас-то как раз очень даже проницаемое.

Марта у меня за спиной тихонько фыркнула, а красавец младший инспектор сменил на физиономии вежливую улыбку на улыбку слегка удивлённую. Ну прямо наложил на лицо другое выражение, как бабы накладывают макияж! Глядись он при этом в зеркало, и то не вышло бы лучше. Должно быть, долго тренировался.

– Что вы имеете в виду?

– Да ведь ясно же, вы пришли для того, чтобы меня допросить. Разве не так? Может, я даже и в чем-то подозреваюсь. Но вы не хотите, чтобы я раньше времени догадалась, в чем меня подозревают и что вы желаете от меня узнать. А ведь все дело в том, что вы и сами этого не знаете, потому что не знаете, что именно я знаю. Зато знаете, что я не знаю того, что вы знаете, вот и стараетесь изо всех сил, чтобы я не догадалась. Потому вы и бровью не поведёте, и глазом не моргнёте, даже если я сообщу вам потрясающие новости. Ну, вроде того, что у президента под кроватью уже тикают часы в заложенной бомбе. Так что выражение вашего лица вполне проницаемое. Только это я и имела в виду.

– Я бы предпочёл побольше знать о выражении лица пана Гурняка.

– О выражении лица? Пожалуйста. Иногда оно бывало намеренно непроницаемым. А что касается Пташинского, то они разминулись в коридоре у дверей зала суда, и Пташинский бросил на Гурняка взгляд, полный дикой ненависти, а пан Гурняк сделал вид, что пана Пташинского как бы не существует. Разумеется, я тут же спросила, знает ли он этого человека, на что Гурняк ответил: «Возможно». Ого! Должно быть, в нем бушевали вулканические страсти, раз дал такой исчерпывающий ответ. А потом что-то произошло, что-то заставило его высказаться, отвести душу. Выслушала я его долгую, изнурительную, чрезвычайно запутанную исповедь и сделала свои заключения. Выходило, что встреченный в коридоре человек, которого я знала как Красавчика Котю с ипподрома, на самом деле бандит и убийца. Вот все, что я тогда узнала о Пташинском, даже фамилии его Гурняк мне не назвал. Зато из меня вытянул всю подноготную: что Котя делал на ипподроме, на кого ставил, выигрывал или проигрывал, с кем общался, форма общения, сколько времени продолжалось. Я выболтала все, о бегах всегда говорила охотно, тогда помнила мельчайшие детали, теперь, конечно, уже многое стёрлось из памяти. Мне бы тоже пивка хлебнуть, Мартуся!

Та поспешила налить и мне стакан, и я осушила его залпом, позабыв, что худею. Так разволновалась! Ничего не могу с собой поделать – как вспомню о Божидаре, так внутри все переворачивается.

Цезарий Блонский не возражал против того, чтобы я малость успокоилась, напротив, сам заговорил, чтобы дать мне время.

– Пан Гурняк часто бывал в Варшаве, хотя в свою квартиру не заглядывал, – безо всякого выражения произнёс он. – Как часто он приезжал и где останавливался?

И даже собственной рукой налил мне ещё стакан пива. Надеялся, что опьянею и выложу ему все как на духу? Оптимист! Чтобы я окосела с одной банки пива?!

– А вот об этом, пардон, ничего не ведаю, – заявила я с чистой совестью и немалым удовлетворением. – Особа, данные которой я пану продиктовала, говорила мне, что приезжал не так уж часто. А где останавливался? Да где угодно. Переспать мог свободно хоть бы и на огородной грядке. Даже зимой. Я серьёзно, холода он не боялся.