В зону вошли хорошо, через пас, а дальше я «закопался» в самом углу площадки. И тут же в меня въехал Борис Майоров с одного боку и со спины толкнул на борт Слава Старшинов.

— Урою сука, — шепнул мне в ухо Борис, пытаясь выцарапать шайбу.

Однако я коньком в последний момент пропихнул хоккейный снаряд дальше по закруглению. Чёрным диском завладел Ермолаев, который сделал пас на синюю линию защитникам. И Малков, который всю игру старался быть на подстраховке и в подыгрыше, со всей дури щёлкнул по воротам. Очень самоотверженно принял на себя твердую как камень шайбу защитник Кузьмин. И она отрикошетила снова ко мне. Я лишь краем глаза заметил, что на табло остались считанные секунды и наудачу просто бросил «чёрную чертовку» в сторону, находящихся под острым углом, ворот. При этом Борис Майоров бортанул меня клюшкой в бок. И что было дальше, я мог видеть лишь из положения лёжа.

— А-а-а, сука! — Заорал кто-то из нашей команды.

— Го-о-ол! — Заголосил рядом Ермолаев, прыгая на месте.

— Го-о-о-ол! — Закричали редкие болельщики и остальные игроки «Молота».

Затем стадион, который болел за свой любимый «Спартак», вдруг дружно начал аплодировать.

— Молодцы! Молодцы! — Раздались скандирования с нижних рядов катка.

Я встал со льда и покатил в сторону лежащего около штанги Фокеева. И все наши, кто был в поле, тоже направились к его поверженному телу. Спартаковцы, опустив головы, медленно поехали к скамейке запасных, где их грустным взглядом и «добрым» словом встречал тренер Новокрещёнов:

— Пижоны, мать вашу!

— Фока, ты как? — Вову перевернул на спину комсорг Курдюмов, которому это, кстати, полагалась по должности.

— Ш тябя ещё штаны по гоштене, — выплюнув окровавленный зуб на лёд, хитро улыбаясь проговорил Володя, глядя с надеждой на меня.

— Феноменальная тяга к красивой жизни, — пробормотал я, пожав плечами.

— Жубом шабил, — хохотнул бесшабашный нападающий.

Из раздевалок катка «Сокольники» в направлении автостоянки мы вышли с Севой Бобровым вместе. Редкие фонари тускло освещали уже погрузившийся в темноту город. Мимо шли припозднившиеся болельщики, которые всё ещё спорили — справедливо ли проиграл «Спартак» или нет. Я догадывался, что прославленный спортсмен хотел что-то сказать, тет-а-тет.

— Подвезти? — Кивнул Всеволод Михайлович на свою волгу.

— Да, я на автобусе…

— Зачем тебе автобус? Когда у меня персональная машина, — удивился Бобров.

— А у меня персональный автобус, — хохотнул я.

— Всё никак не привыкну к твоему трофейному «немцу», — улыбнулся Сева.

Тут из раздевалок, через служебный вход вывалилась вся весёлая команда пермского «Молота».

— Как думаешь, сейчас до финала забухают? — Всеволод Михайлович почесал затылок, глядя на приближающихся хоккеистов.

— Мужики! — Обратился я к пермякам. — Дело такое, в среду вечером финал, а утром я, как и обещал, вам продадут джипсы по госцене. Куда подъехать и кому позвонить я подробно написал комсоргу, — я кивнул на защитника Курдюмова. — Но если кто будет с похмела, того из списка вычёркиваем. В целях повышения комсомольской дисциплины.

— А кто завтра, во вторник, на дневную тренировку явится с перегаром, того до кучи вычеркну я, — шикнул тренер Сева Бобров.

— Сурово, но справедливо, — хмыкнул комсорг Курдюмов. — Давай мужики быстрей в автобус, пока здесь ещё чего-нибудь нам не придумали.

И команда посеменила в ЗИС-155, который должен был отвезти «Молот» на загородную базу.

— Ты сам-то на финале будешь? — Виновато покосился на меня Всеволод Михайлович.

— На тренировку завтра точно — нет, — я задумался, как выстроить оставшиеся до гастролей дни. — А в среду на матче буду, ещё не все зубы перещёлкал у наших нападающих.

Мы ещё с Бобровым немного похохотали, вспоминая перипетии матча, и разошлись по машинам. Домой я летел, хоть и соблюдая правила дорожного движения, но всё же немного ошалело, как это часто бывает, когда вырастают «крылья любви». А уже в подъезде, несколько лестничных пролётов вообще проскочил за пару секунд. Однако в квартире меня никто не ждал. Я с нехорошими предчувствиями, бросив баул с хоккейной формой в прихожей и прислонив клюшки в угол, сначала заглянул в комнаты, а затем прямо в обуви зашёл на кухню. Там, на кухонном столе меня ждала одинокая записка: «Богдан, прости, я должна многое для себя решить. Пока переехала в общежитие. Света».

Я плюхнулся на табурет, и снова вспомнил слова Мары, что что-то пошло не так. Вот что пошло не так! Наташа меня бросила, когда вроде бы было всё хорошо — раз. Лиза — два. Света — три! Я вскочил и быстро прошёл в ванную комнату, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Вдруг у меня на лбу уже проявилась малозаметная чёрная метка. Но нет, никаких внешних изменений не наблюдалось.

Нужно было срочно, чтобы не поехать рассудком, с кем-нибудь перекинуться парой слов. Поэтому я через минуту позвонил в дверь напротив. На мою удачу в квартире был Санька Земакович. Внешний вид Зёмы, в майке алкоголичке и в трениках с вытянутыми коленками, немного меня рассмешил и успокоил.

— Воблу вяленную будешь? — Улыбнулся он. — Мы тут с Жорой взяли по-холостяцки десять штучек, теперь сидим, за жизнь разговариваем.

— Маша, что ли ушла? — Спросил я, входя в квартиру друга и снимая пальто.

— Типун тебе на язык. К маме уехала, отдохнуть от семейной жизни, на день, — хохотнул Санька.

Я хотел было съязвить, что от тебя могут и на побольше уехать отдохнуть, но вовремя осёкся, так как сам был покинут за последний месяц уже трижды.

А на кухне всё было так, как в студенческой общаге. На расстеленной газетке, покоились раскуроченные тушки нескольких вяленых рыбёшек. И Жора Бурков с гранёным стаканом в руке и бутылкой «Жигулёвского пива» сбоку полностью дополнил картину моей студенческой юности, из того далёкого будущего.

— Привет чемпион! — Хохотнул актёр, пригубив немного пенного напитка. — Заметь, пью в свой законный выходной день. По трудовому законодательству у нас каждый имеет право принять на грудь. Если это конечно будет сделано культурно, вот как у нас.

Бурков гордо обвёл рукой жирные пятна от рыбы, которыми был уляпан весь разворот газеты «Труд». Я тоже, чтоб не отрываться от коллектива, решил оставить свой след на печатном органе, между прочим, награждённого несколько лет назад Орденом Трудового Красного знамени. Для чего взял в руки одну скромную воблу, которая зря таращилась своими пустыми глазницами на такой непонятный человеческий мир.

— От меня Света ушла, — пробубнил я, отрывая голову глупой рыбёхе.

— Не может быть! — Крякнул Санька, который запивал пивную закуску лимонадом.

— Молодец девка! — Хлопнул рукой по столу Жора Бурков. — Вот теперь я её зауважал! Бросила своего мажорика! — Актёр, быстро сообразив, что ляпнул не то, громко закашлялся. — Теперь обязательно надо выпить, полегчает, — он протянул мне свой гранёный стакан. — Говорю как специалист, этого дела.

— Сегодня выпьешь, завтра опохмелишься, послезавтра догонишься, а проблемы останутся, — я махнул рукой. — Работать надо. Группе песни новые нужны — раз. И вокалиста у нас ещё нет — два!

— А может в другом городе поискать? — Предложил Земакович. — Жору ты же как-то нашёл в Березниках.

— Да! Где ты меня нашёл? — Заинтересовался своим волшебным переездом в Москву Бурков.

Я молча прожевал кусок вяленой рыбы, и тут меня как током ударило: «Ну конечно! Льёт ли тёплый дождь! Это же Валерий Ободзинский! А он сейчас либо в Одессе, либо уже устроился в какую-то филармонию. В любом случае на денек слетать на Черное море, прогуляться по Дерибасовой, и отыскать родственников Валеры сейчас самое время!»

— Так! — Сказал я честной компании, которая уже давно и испугано, смотрела на меня. — Идея с другим городом принимается. Я сейчас в аэропорт. Вернусь либо завтра, либо послезавтра. А ты, Санька, с утра съезди на Ленинградское шоссе, в «Динамо», и скажи, что я на пару дней уехал к дальним родственникам на похороны. И с этим, с Космосом, гоняйте весь репертуар, пока без меня и вокалиста. И ещё завтра скажи Тоне, что к ней на фабрику в среду утром прибудет делегация почётных гостей из Перми, пусть она им джипсы по госцене поможет купить, что-нибудь со склада. С меня потом презент — платье нового фасона. Кстати, давно обещал.