Впрочем, с князем Трентским было связано еще одно странное обстоятельство. Несмотря на то, что он участвовал в Турнире, - а значит, лелеял надежду стать принцем-консортом будущей императрицы, - в последнее время он выказывал Габи совершенно неуместные, по ее мнению, хотя и приятные знаки внимания. По всему выходило, что он ею, как минимум, увлечен. Это заставляло ее нервничать и испытывать при встрече с ним привычное по прошлой жизни чувство неловкости и, пожалуй, даже неуверенности. Не то, чтобы он был единственным, кто с ней флиртовал. Отнюдь нет. Но он делал это как-то уж слишком искренно, и вот это пугало Габи больше всего.
- Рад вас видеть, - вежливо улыбнулся Александр, объявившись возле ее кресла.
- Успели соскучиться? – подняла она бровь, одновременно протягивая руку для поцелуя.
- Последний раз я видел вас тридцать три часа назад.
- От такой скрупулезной точности меня даже в дрожь бросает! – холодно улыбнулась Габи.
- А по вам незаметно, - снова улыбнулся он, отпуская наконец ее руку, которую неприлично долго удерживал в своей.
- Думаю, - сказала она тогда, решившись пойти на обострение, - когда-нибудь нам все равно придется поговорить об этом, как взрослым людям. О принцессе Брабантской, впрочем, тоже.
О том, что выпад удался, она узнала сразу же. Князь Трентский не успел отвести взгляд, и она увидела то, чего еще ни разу не видела в его глазах. Растерянность. Смятение. Едва ли не испуг.
«Так ты в самом деле влюблен! – опешила Габи. – Влюблен, но боишься признаться в этом даже самому себе… А с Натье[4] ты, стало быть спишь! Просто замечательно: одну имеем, другую любим, на третьей хотим женится, и в результате все при деле!»
Открытие заставило ее мысленно поморщиться. Ей – в ее обстоятельствах, - его любовь была, вроде бы, ни к чему. Ей только смятения чувств не хватало для полного счастья! Однако и отказываться от такого завидного кавалера не хотелось тоже.
«Однако отчего бы с ним для начала не переспать, раз уж Источник сам предложил ни в чем себе не отказывать?»
- Разумеется, поговорим, - Александр взял себя в руки и сделал это очень быстро. - Всегда к вашим услугам, Габриэлла!
«Сукин сын!» - Это была непрошенная, но главное, неуместная мысль, и Габи за нее сразу же стало стыдно. Но она понимала, что, как минимум, отчасти ее раздражение связано с тем, как она себя сейчас чувствует, и какие усилия ей приходится прикладывать к тому, чтобы никто этого не заметил.
- Прошу прощения, князь, - сказала она, вставая из кресла, - но вынуждена вас покинуть. Я должна освежиться. Встретимся позже!
Кивнув Александру, она направилась в дамскую комнату. Не то, чтобы ей, и в самом деле, так уж приспичило или возникла вдруг острая необходимость освежить помаду на губах или пудру на щеках, но туалет, как узнала Габи лишь став сестрой Триса, отличное место, чтобы перевести дух. Остыть, оказавшись во внезапном уединении, выкурить сигарету, и обдумать произошедший только что разговор. Надо бы кроме всего прочего понять, кто ей князь Трентский, и что ему она?
«Что он Гекубе, что ему Гекуба?..»[5]
Адюльтер на пару ночей, легкая интрижка для сохранения тонуса, или нечто куда более серьезное? Но ничего серьезнее безобидного флирта или мимолетного романа она себе сейчас позволить не могла. Слишком сложное для семьи время, слишком большие у нее обязательства перед братом и кланом и слишком непростые личные обстоятельства, чтобы бездумно и безответственно впадать в крайности любви. Обо всем этом, Габи и предполагала подумать в роскошной уборной императорского дворца. Посмотреться в зеркало, чтобы убедиться, что не потеряла ненароком маску холодноватого равнодушия, которую привыкла уже постоянно носить на своем лице, сесть в кресло и, неторопливо покуривая египетскую сигарету, посмотреть на вещи, как бы со стороны. Этот прием, которому ее научил Трис, должен был помочь разобраться в себе и в своих непростых обстоятельствах. Оттого она и прервала разговор с князем Трентским на самом интересном месте, назвав самую уважительную причину из всех возможных: пойти освежиться в дамской комнате. Вот там, среди бронзы, зеркал и метлахской плитки в кобальтовых тонах, переходящих в цвет индиго, все и случилось.
Габи вошла в просторное помещение туалетной комнаты, дверь за ней закрылась, и практически сразу же откуда-то из ниоткуда раздался спокойный женский голос:
- А вот и ты! – произнесла невидимая женщина глубоким контральто[6], и в комнате вдруг стало нестерпимо жарко.
- Покажись! – потребовала Габи, собирая свои нервы в кулак. Как бы ни сложились обстоятельства, она не имела права показать слабость, а значит, должна была не защищаться, а нападать.
Сейчас, кроме жара, словно бы, пышущего из зева хлебной печи, она почувствовала растворенное в воздухе напряжение, ощутила гудящие от напора энергии магические потоки. Насколько ей было известно из объяснений Триса, чужой Источник принципиально непостижим. Так, например, люди, приходившие к ним в палаццо Коро, не ощущали ту магию, что струилась в его древних стенах. Почувствовать ее могли только члены клана, поскольку она была привязана к их крови. Они единственные подпитывались от нее, наслаждались, нежась в ее потоках. Манипулировать этими потоками, однако, могли только Трис и Габи. Источник сам определял своих и чужих, точно так же, как выбирал, с кем из людей будет иметь дело. Поэтому и здесь, во дворце Габи ни разу не ощутила присутствия императорского Источника. Однако здесь и сейчас все изменилось самым решительным образом. Чужой источник, обратившийся к ней сильным женским голосом, находился рядом с ней, и Габи ощущала его всем своим телом, каждым нервом, сердцем, душой и, прежде всего, своим «средоточием». Ее glandula creaturae буквально вибрировала под напором чужой магии. И это никак не могло быть к добру. Чего-чего, а добра от чужого Источника ожидать, насколько она знала, не приходится.
- Покажись! – потребовала Габи, потому что, как сказал кто-то из древних, лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
- А не обделаешься со страху? – перед ней возникла высокая статная женщина, окутанная жемчужным сиянием. Из одежды на ней были только украшения: золотые каффы[7] с бриллиантами, многоцветное колье, драгоценные кольца и перстни, ножные и ручные золотые браслеты, украшенные драгоценными камнями и крупными самоцветами.
- С чего бы мне тебя боятся? – удивленно подняла Габи бровь.
На самом деле ей было страшно. Нет, не так. Страх не подходящее слово. Сейчас она испытывала настоящий животный ужас, потому что встреча с чужим Источником не сулила ей ничего хорошего. Но она также помнила, что Э’Мишильер не ведает страха и никогда не опускает взгляд долу. В общем, ей нельзя было отступать, показывать слабость и просить о милости.
- Смелая, - кивнула женщина. – Наглая и глупая. Вы, ублюдки, всегда такие самонадеянные твари! Давно спишь с Тадж’А?
«Давно ли я что?..» – удивилась было Габи, но понимание опередило растерянность.
- Какая тебе разница, - бестрепетно поинтересовалась она, - кому, и как часто я даю?
- Ему не противно? – за видимым равнодушием жемчужной женщины скрывалась злобная усмешка, но Габи даже удивиться своему «видению» не могла, она попросту не успевала, опоздав, кажется, раз и навсегда.
- Спроси его самого, - в тон собеседнице ответила Габи. – Лично мне все нравится.
Разговор казался ей абсурдным, но подтекст подразумевал многие знания, сулившие ей многие печали.
- Как вам удалось вернуть его к жизни? – Вопрос прямо указывал на то, что Жемчужная женщина знает о Габи и клане Мишильер отнюдь не все. И уже одно это было достаточно хорошо.
- Не знаю, о чем ты говоришь, - пожала Габи плечами, бестрепетно глядя в глаза Источнику.
- Знаешь и скажешь! – Удар последовал сразу вдруг, едва отзвучали последние звуки в слове «скажешь».
Жемчужная женщина к ней даже не приблизилась, не подняла руки, не шевельнула пальцем, но удар в чревное сплетение – под дых, едва ли не в само «средоточие», - выбил из легких весь воздух и причинил Габи дикую боль, заставившую ее согнуться пополам. В глазах потемнело. В легких вспыхнуло жестокое пламя агонии, а императорский Источник не ждала. Она не ведала жалости и, похоже, наслаждалась устроенной ею экзекуцией. Второй удар отбросил Габи к стене, размазал ее по кафелю, но она даже упасть не смогла, вздернутая вверх сокрушительны апперкотом, нанесенным невидимой рукой. Голова метнулась назад, и Габи разбила затылком темно-синюю метлахскую плитку. Брызнули в стороны осколки, посыпались на пол под подгибающиеся в коленях ноги, а голову – от затылка до глаз, - пронзила острая, как прокол спицей, боль. За опустившимися веками вспыхнули звезды, и Габи почувствовала, что заваливается набок. Но и сейчас ей не позволили даже упасть. Удары сыпались на нее один за другим, то с одной стороны, то с другой. И даже, кажется, в спину, хотя Габи, потерявшая ориентацию во времени и пространстве, никак не могла взять в толк, как это возможно.
