Работая, Фортунато представлял себе Догена. Он выглядел моложаво, но, с другой стороны, это было характерно для большинства японцев. Голова у него выбрита до блеска, череп состоит словно из одних плоскостей и углов, на щеках, когда он говорит, появляются ямочки. Его руки как будто по собственной воле образуют мудры – указательные пальцы тянутся к большим, когда не заняты чем-нибудь другим.

«Зачем ты позвал меня?» – раздался в голове Фортунато голос Догена.

«Учитель!» – мысленно обратился к нему Фортунато.

«Пока нет. Ты все еще живешь в миру».

«Я не знал, что вам подвластно такое».

«Не мне. Тебе. Твой разум пришел ко мне».

«У меня нет силы».

«Ты полон силой до краев. Я чувствую ее в своем сознании».

«Тогда почему я ее не чувствую?»

«Ты спрятался от нее, как обжора пытается спрятаться от соблазнов для своего желудка повсюду вокруг него. Таков мир. Мир требует от тебя могущества, и все же тебе стыдно пользоваться им. Именно так сейчас происходит с Японией. Мы добились большого могущества в мире, но ради него отказались от нашей духовности. Ты должен принять решение. Если хочешь жить в мире, тогда ты должен принять свою силу. Если хочешь совершенствовать свой дух, тогда ты должен покинуть мир. Сейчас ты разрываешься надвое».

Фортунато опустился на колени на гальку и низко поклонился.

«Домо аригато, о сенсей».

«Аригато» – «спасибо», но буквально слово означало «больно». И действительно, если бы он не поверил Догену, ему не было бы так больно. Он поднял глаза и увидел, что старый садовник смотрит на него в раболепном страхе и в то же время мелко, испуганно кланяется, чтобы не показаться грубым. Фортунато улыбнулся ему и снова низко поклонился.

– Не волнуйтесь, – сказал он по-японски, затем поднялся и вернул старику грабли. – Просто еще один ненормальный гайдзин.

Опять заболел желудок. Он знал, что бенто здесь ни при чем. Дело было в напряжении, сковавшем его сознание, в напряжении, которое разъедало изнутри его тело.

Он бродил уже несколько часов, пока не зашло солнце и вокруг не воцарилась ночь. Город походил на электронный лес. Длинные вертикальные вывески теснились по всей длине улицы, неоново вспыхивали японские иероглифы и английские буквы. На улицах было полно японцев в спортивных костюмах или в джинсах и футболках. Среди обычных граждан то и дело встречались сарари-мены в строгих серых костюмах.

Фортунато остановился и прислонился к одному из изящных уличных фонарей. На всей планете нет другого такого места, где люди были бы столь одержимы деньгами, техникой, выпивкой и сексом. А всего в нескольких часах езды отсюда в сосновых лесах стоят деревянные храмы, где люди сидят на корточках, силясь обратить свои мысли в реки пыли или звездного света.

– Гайдзин-сан! Хотите девушку? Красивую девушку?

Фортунато обернулся. Перед ним стоял зазывала из «Пинку Сарон», уникального заведения, где клиент платит по часам за бездонную чашку саке и раздетую по пояс дзё-сан. Она безучастно сидит у него на коленях, пока он ласкает ее грудь и накачивается до такого состояния, когда готов будет отправиться домой, к жене.

Восприняв это как предзнаменование, он заплатил три тысячи иен за полчаса и вошел в подворотню. Нежная ручка сжала его руку и повела вниз, в темную комнату, заполненную столиками и другими парочками. Фортунато слышал, как вокруг разговаривают о делах. Девушка завела его в конец зала и усадила, заставив спрятать ноги под низенький столик и откинуться на спинку такого же низкого деревянного стула. Затем она грациозно уселась к нему на колени. Он услышал шелест ее кимоно – значит, обнажила грудь.

Женщина была крохотная, от нее пахло пудрой, сандаловым деревом и – еле уловимо – потом. Фортунато протянул обе руки и коснулся ее лица, пробежал пальцами по изгибу губ, скулам. Она сидела словно изваяние.

– Саке?

– Нет, – отказался Фортунато. – И ие, домо.

Его пальцы спустились по тонкой шее к плечам, к краю кимоно, еще ниже, легко скользнули по маленьким, изящно очерченным грудям, крохотные соски затвердели от прикосновения. Женщина робко хихикнула, тут же прикрыла рот ладошкой. Фортунато прижался головой к ее груди и вдохнул аромат кожи. То был запах мира. Настало время или отречься от него, или покориться ему, а он загнал себя в угол, остался без сил к сопротивлению.

Он ласково притянул ее лицо к себе и поцеловал. Губы у нее были неловкие, дрожащие. Она снова хихикнула. В Японии поцелуи именуют суппун, экзотическим обычаем. Этим занимаются одни лишь подростки да иностранцы. Фортунато поцеловал ее еще раз, ощутил, как твердеет его член, и электрический разряд сотряс его и передался женщине. Она прекратила хихикать и задрожала. Фортунато тоже трясло. Мужчина чувствовал, как начинает пробуждаться змея – кундалини. Она опоясала его чресла и поползла вдоль хребта. Медленно, как будто не отдавая себе отчета, что она делает и почему, женщина коснулась его маленькими ручками, обхватила за шею. Ее язычок легко порхнул по его губам, подбородку, векам. Фортунато развязал ее кимоно и распахнул его. Потом без труда поднял ее за талию и усадил на край стола, закинул ее ноги себе на плечи и склонился к ней, проник в нее языком. Вкус был пряный, необычный, и несколько секунд спустя она ожила, горячая и влажная, безотчетно задвигала бедрами.

Потом она оттолкнула его голову и наклонилась, затеребила его брюки. Фортунато принялся целовать ее шею и плечи. Женщина негромко простонала. Словно никого не осталось в жарком, переполненном зале, никого в целом мире.

«Началось», – подумал Фортунато. Он уже ориентировался в темноте, различал ее простенькое квадратное личико, подведенные глаза, понимал, почему она оказалась в темноте «Пинку Сарон», и хотел ее еще больше за то желание, которое ощущал в ней. Когда он вошел в нее, женщина ахнула, ее пальцы впились в его плечи, и глаза у него закатились.

«Да, да, да. Мир. Я покоряюсь».

Сила взвилась в нем, как раскаленная лава.

В самом начале одиннадцатого он вошел в «Берни Инн». Официантка, та самая, которая назвалась Мегэн, как раз выходила из кухни. При виде Фортунато она остановилась как вкопанная. Девушка, которая шла следом с подносом мясных пирожков, едва не врезалась в нее.

Конечно, она уставилась на его лоб. Фортунато не нужно было смотреться в зеркало, чтобы узнать, что его лоб снова вспух, раздувшись от энергии его раса[80].

Чернокожий красавец двинулся к ней через зал.

– Уходите, – пролепетала она. – Я не хочу с вами разговаривать.

– Клуб, – сказал Фортунато. – С уткой на вывеске. Ты знаешь, где он.

– Нет. Я никогда…

– Скажи мне где, – приказал он.

Ее лицо стало плоским и невыразительным.

– На той стороне Роппонги. У будки полицейского направо, потом два квартала прямо, потом полквартала налево. Бар перед ним называется «Такахасис».

– А то заведение, которое находится за ним? Как оно называется?

– У него нет названия. Там притон якудза. Это не Ямагучи-гуми и не какая-нибудь другая из больших семей. Просто какой-то маленький клан.

– Тогда почему ты так их боишься?

– У них есть ниндзя, воин-тень. Он – этот, как вы их там называете, туз. – Она взглянула на лоб Фортунато. – Выходит, как вы, да? Говорят, на его счету сотни убитых. Его никто никогда не видел. Сейчас он может быть в этом зале. А не сейчас, так потом. Он убьет меня за то, что я вам это рассказала.

– Ты не понимаешь. Они хотят меня видеть. У меня есть то, что им нужно.

Все было в точности так, как описывал Хирам. Серый оштукатуренный коридор и в конце его дверь, обитая бирюзовым дерматином при помощи больших латунных гвоздей. За ней к Фортунато подошла одна из девушек – взять куртку.

– Нет, – сказал он по-японски. – Я пришел поговорить с оябуном. По важному делу.