– Нельзя ли ехать чуть побыстрее? Не хотелось бы опоздать.

Шофер ухмыльнулся через плечо. Он напоминал уменьшенную копию Тома Круза, разве что чуть больше смахивал на хорька.

– Здесь очень узкие улицы. Не хотелось бы попасть в аварию. Тогда мы опоздаем еще больше.

Помощник сенатора поджал губы и принялся рыться в бумагах в открытом портфеле, который лежал у него на коленях. Хартманн бросил еще один взгляд на мощную фигуру Молота, который все так же бесстрастно не замечал никого из присутствующих. Кукольник вел себя на удивление спокойно, учитывая тот утробный страх, который он испытывал перед тузами. Пожалуй, от близости Джонса у него даже захватывало дух.

Впрочем, ничто в облике Гарлемского Молота не выдавало в нем туза. Обычный чернокожий мужчина лет сорока – бородатый, лысеющий, крепкого сложения, чувствующий себя явно не в своей тарелке в тесном пиджаке и галстуке.

Но на самом деле он весил четыреста семьдесят фунтов и был вынужден сидеть в центре «Мерседеса», чтобы не создавать крена. Возможно, Джонс был самым сильным человеком в мире, не исключено, что сильнее даже Золотого Мальчика, но он отказывался устроить состязание, чтобы разрешить этот вопрос. Ему не нравилось быть тузом, также не нравилось быть знаменитостью, он терпеть не мог политиков и вообще считал предпринятое путешествие сплошной тратой времени. У Хартманна сложилось впечатление, что Молот согласился участвовать в этой затее исключительно из-за своих соседей в Гарлеме, которые млели от его известности, а ему не хотелось их огорчать.

Джонс был символом. Он знал это. И негодовал. Вот почему Хартманн уговорил его участвовать в обеде «Aide et Amitie»; кстати, несмотря на всю высокоморальную болтовню о братстве, большинство немцев не любили черных и в их обществе чувствовали себя неуютно. От Кукольника подобные вещи сложно было утаить, он находил уязвленную гордость Молота и неловкость их хозяев забавными; ради этого почти стоило сделать из Джонса еще одну марионетку. Хотя… Гарлемский Молот был главным образом известен как туз-силач, но истинные пределы его способностей оставались загадкой. Даже самая крошечная вероятность разоблачения Кукольником просто не рассматривалась.

Кроме приятного возбуждения, которое он испытывал оттого, что все были выбиты из равновесия, Хартманну уже начинал надоедать Билли Рэй. Карнифекс рвал и метал, когда сенатор бросил его вместе с остальной группой у Стены, наказав ему сопровождать миссис Хартманн и двух старших помощников обратно в гостиницу, – но он не мог ничего сказать, чтобы не обидеть их хозяев, чья служба безопасности тоже не дремала. И потом, что может случиться, если с ним рядом Молот?

– Scheisse[89], – выругался шофер. Он завернул за угол и обнаружил, что на проезжей части открыт люк, а улицу за ним перегораживает серо-белый фургон. Взвизгнули тормоза.

– Идиоты, – буркнул Мёллер. – Их не должно здесь быть.

Он открыл пассажирскую дверцу.

Блюм со своего места рядом с Хартманном бросил взгляд в зеркало заднего вида.

– О хо-хо, – проговорил он негромко. Его правая рука нырнула за пазуху.

Хартманн вытянул шею. Еще один фургон встал поперек улицы едва ли в тридцати футах от них. Его дверцы открылись, из них на влажную от дождя мостовую высыпали люди. Они были вооружены. Блюм предостерегающе крикнул что-то своему напарнику.

У самой машины выросла фигура. Лимузин наполнил жуткий металлический скрежет. У Грега перехватило дыхание при виде того, как человеческая рука, рассыпая снопы искр, разрезала крышу машины.

Мёллер шарахнулся в сторону. Потом выхватил из кобуры свой МР5 К, приставил его к стеклу и дал очередь. Брызнуло стекло.

Рука отдернулась.

– Боже правый! – крикнул Мёллер. – Пули прошли прямо сквозь него!

Он распахнул дверцу и выскочил наружу. Между тем по лобовому стеклу разбежалась тонкая паутинка. Человек, который разрезал крышу машины, вскрикнул и свалился. Мёллера отбросило на крыло машины, он рухнул на мостовую, корчась и исходя криком. Пиджак на нем распахнулся, и было видно, как к его груди прилипли алые паучки.

Выстрелы прекратились. Внезапная тишина показалась оглушительной. Пальцы Кукольника намертво вцепились в обитый подлокотник дверцы; мысленный крик Мёллера ворвался в него, словно наркотик в вену. Он ахнул – от обжигающего шального удовольствия и от леденящей волны своего собственного страха.

– Hдnde hoch! – крикнул человек, стоявший рядом с фургоном, который преграждал им путь. – Руки вверх!

Джонс опустил большую ладонь на плечо Хартманна и придавил его к полу. Затем осторожно, боясь раздавить, перебрался через сенатора и налег всей своей тяжестью на дверцу. Металл застонал и поддался, в то время как Блюм, действовавший более традиционным способом, поднял рычажок на своей дверце, чтобы отключить блокировочный механизм, повернул его на себя и плечом открыл дверцу. Он вскинул короткоствольный пистолет-пулемет, вцепившись левой рукой в переднюю рукоятку, прицелился из-за дверцы, и в этот миг Грег крикнул:

– Не стрелять!

Молот уже мчался к фургону. Террорист, который застрелил Мёллера, наставил на него свое оружие с пустым магазином, нажал на спусковой крючок, шутовски изобразил панику. Джонс несильно приложил его тыльной стороной руки. Нападавший отлетел назад, ударился о стену здания и остался лежать на тротуаре.

Время растянулось, как струна. Джонс присел на корточки, просунул руки под фургон. Поднатужился и распрямился с машиной в охапке. Водитель завопил от ужаса. Туз перехватил фургон поудобнее и поднял его над головой, как будто это была не особенно тяжелая гантель.

Из второго фургона вырвалась автоматная очередь. Пули превратили спину пиджака Джонса в решето. Он пошатнулся, едва не потерял равновесие, неловко обернулся, описав полукруг фургоном, который так и держал над головой. Тогда несколько террористов выстрелили разом. Он поморщился и упал навзничь.

Фургон придавил его сверху.

Водитель лимузина открыл дверцу со своей стороны; в руках у него был маленький черный Р7. Блюм дал короткую очередь по второму фургону. Девятимиллиметровые пули пробили в металле аккуратные отверстия; какой-то человек шарахнулся в сторону – джокер, понял Хартманн. Да что это за чертовщина?

Он пригнул голову и ухватил Блюма за фалду пиджака. Машина содрогнулась от ударов пуль. Водитель вскрикнул и вывалился из машины. Сенатор услышал, как кто-то закричал по-английски:

– Прекратите огонь!

Грег озвучил это требование Блюму, полицейский обернулся к нему.

– Есть, сэр.

В тот же миг автоматная очередь прошила открытую дверцу; дождем брызнуло стекло, и Блюма бросило на сенатора.

Ронни распластался по спинке водительского сиденья.

– О боже, – простонал он. – Боже правый!

Он выскочил из машины там, где Джонс высадил дверцу, и бросился бежать; бумаги, разлетевшиеся из раскрытого портфеля, окружили его стаей белых чаек.

Террорист, которого Молот шваркнул о стену, пришел в себя настолько, что смог подняться на колено и вставить еще один магазин в свой «калашников». Он вскинул автомат к плечу и судорожной очередью разрядил его в помощника сенатора. Изо рта Ронни вырвался крик пополам с кровью. Он пошатнулся и рухнул.

Хартманн скорчился на полу в полупаническом, полуэкстатическом трансе. Блюм умирал, держась за его руку, края пулевых отверстий в его груди смыкались и размыкались, как губы кровопийц-ламий, его жизненная сила аритмическим прибоем утекала в сенатора.

– Больно, – сказал полицейский. – Мама, пожалуйста, мама…

Он умер. Грег дернулся, как пригвожденный гарпуном тюлень, – остатки жизни умирающего хлынули в него.

Там, на улице, его молодой помощник пытался ползти на руках, оставляя за собой на тротуаре кровавый след. Террорист, изрешетивший его пулями, небрежной походкой подошел вплотную к нему, вставил в автомат третий магазин. Ронни сощурил на него беспомощные глаза. Хартманн отстраненно вспомнил, что его помощник отчаянно близорук и без очков практически ничего не видит.