С последним ударом ключ все-таки повернулся в замке. После этого в коридоре скрипнула половица…

Из-за двери доносились звуки, какая-то возня и нечленораздельная речь. Все это перерастало то в топот бегущих ног, то в металлический лязг, то в безумные вопли. Словно ежеминутно некто неведомый бежал, дрался, умирал, или же убивал сам. Все время хлопала дверь. Джеймс отчего-то был уверен, что, именно та дверь, в тупике коридора, нарисованная мелом. Иногда во всем этом шуме можно было разобрать вполне отчетливые обрывки фраз: чьи-то яростные угрозы, изрыгаемые на последнем издыхании проклятия, или же полные торжествующей злобы выкрики.

Джеймс и сэр Норлингтон, оба застыли, оторопело уставившись на тонкий слой дерева с нехитрым замком, который сейчас отделял их от творившегося совсем близко кошмара. Время от времени дверь их комнаты вздрагивала, будто ее пытались выбить снаружи, и с каждым таким ударом лица рыцарей все больше бледнели.

Джеймс давно уже извлек меч из ножен. Знаменитый Тайран сэра Ильдиара де Нота, доставшийся молодому рыцарю во временное владение по воле самого великого магистра, играл сейчас роль последней соломинки, за которую пытались уцепиться все оставшееся мужество и бьющийся в клетке ужаса рассудок Джеймса.

Прокард Норлингтон стоял рядом, двумя руками сжимая эфес упертого в пол могучего фламберга. Пальцы у старика заметно подрагивали.

— Аааа! — раздалось вдруг из коридора. Срывающийся голос явно принадлежал ребенку. — Я не виноват!

— Этого не может быть…  — ужаснулся Джеймс. Он узнал этот голос. И не верил, не хотел верить. Он будто снова оказался перед приоткрытой дверью старого чердака. Плач звучал все громче и все отчаяннее. — Этого просто не может…

— Умоляю! — вновь раздалось из-за двери. — Я больше не буду, я не буду больше… клянусь…

— Так ты не виноват или виноват, но больше не будешь?! — негромко проговорил Джеймс и шагнул к двери. Положил на нее руку. Она была приоткрыта — нужно лишь толкнуть. — Маленький лжец… ты все заслужил…

— Нет! — Сухая старческая рука сжала его плечо так, словно это были не тонкие пальцы, а раскаленные кузнечные щипцы. Кожу обожгло даже через кафтан и рубаху, оставив на ней раскрасневшиеся пятна, а он словно не замечал этого. — Вы никуда не пойдете, Джеймс. Может, стòит напомнить вам не столь давно прозвучавшие здесь правила?

— Я буду послушным! — плакал ребенок из-за двери. — Я буду послушным! Умоляю, не надо!

— Ты всегда так говоришь! — Джеймс резким движением вырвал плечо из удерживавших его рук и взялся за головку ключа. — И всегда лжешь, маленький зловредный лжец. Тебе не убежать и больше не солгать…

— Что вы такое говорите…  — Прокард Норлингтон с искренним непониманием уставился в спину Джеймса, затем нашелся и резко двинул молодого рыцаря гардой меча по затылку. Неимоверно сложный удар (учитывая тяжесть оружия, возраст старозаветного паладина и скорость, с которой он был проведен) оказался рассчитан донельзя точно — сэр Доусон негромко охнул и в беспамятстве свалился прямо в раскрывшиеся объятия старозаветного паладина.

— Очаровала тебя малышка Мот, эх, очаровала, — недовольно прокряхтел сэр Норлингтон, оборачиваясь к двери, — за ней явно кто-то был. Его присутствие было столь вещественным, как будто гость приложил щеку и ухо к косяку.

— Тук-тук…  — раздался из коридора знакомый скрипучий голос. — Еще не спишь, старый друг?

— Нет, — облизнул враз пересохшие губы старик.

— Тогда открой! Разговор есть.

— Убирайся. — Все еще придерживая бессознательного Джеймса, Прокард Норлингтон медленно попятился.

— Гарн, ты слышишь, он опять не хочет впускать нас… Может, стòит напомнить ему кое о чем, а? Может, он просто забыл о том, кто он? Что ты там возомнил о себе, Прокард Норлингтон, убийца?…

Стараясь не обращать внимания на то, что продолжало доноситься из-за дверей, старик уложил своего незадачливого компаньона на одну из кроватей, после чего извлек из походной сумки свечной огарок, который с трудом из-за трясущихся пальцев зажег от масляного фонаря. Затем он соскреб пару кусочков мягкого горячего воска, скатал их меж пальцев и тщательно залепил сначала собственные уши, а потом и уши Джеймса. Отключив таким образом свой слух, старик на негнущихся ногах подошел к двери, вытащил ключ из замочной скважины, после чего вернулся к столу, тяжело опустился на стул и закрыл глаза. Он так и просидел до самого утра, не позволяя сну себя укутать, он не разомкнул своих век и больше ничего не услышал.

— Джеймс! Просыпайтесь, Джеймс! Уже утро.

Чьи-то сильные руки грубо трясли его, пытаясь заставить очнуться.

— Аааа…  — Едва придя в себя, молодой рыцарь поднялся на кровати и тут же схватился за голову, ощупывая пульсирующий отек на затылке. — Что это было, сэр? Как так получилось, что… И почему я не слышу свой голос?

Сэр Норлингтон отвернулся. Он опустился на стул и уставился в стену — при этом молча указал на свои ушные раковины. Только тут Джеймс почувствовал, что у него самого они чем-то плотно забиты — должно быть, понять это сразу ему помешала боль в затылке. Не без труда выковыряв из ушей сальную и липкую массу, паладин, наконец, вернул себе способность слышать.

— Сэр Норлингтон! — Джеймс огляделся. Они были в той же трактирной комнате, только в открытое окно уже робко заглядывал тусклый солнечный свет, с трудом пробивающийся сквозь волны тумана. — Мне ужасно стыдно, что я позволил себе уснуть. Я и не заметил, как провалился в сон. И как будто… как будто… упал?…  — молодой рыцарь осторожно пощупал затылок, тут же отозвавшийся гудящей болью.

— Так вы и в самом деле ничего не помните? — не поворачивая головы, спросил сэр Норлингтон. — Впрочем, это неважно, ведь…

«Тук-тук», — перебил его глухой металлический стук: как будто ударили ложкой о ложку. — «Тук-тук».

— Что это за шум? — вздрогнул Джеймс. Звук шел из глубины его походного мешка, а если точнее, из бархатного мешочка, где надежно укрытое покоилось…

— Можете сами полюбоваться, — безучастно ответил сэр Норлингтон.

Дрожащие пальцы нырнули в утробу мешка и нащупали нечто жуткое. Боязливо, будто там могло оказаться осиное гнездо, Джеймс вытащил на свет мешочек черного бархата. Под тканью происходило какое-то движение. Мешочек шевелился и подрагивал, словно кто-то засунул туда небольшое животное, отчаянно пытающееся выбраться.

— Смелее, мой юный друг, — негромко проговорил Прокард Норлингтон. — Это же ваша самая большая драгоценность, чего же вы ждете?

Старик заглядывал туда — в этом не могло быть сомнений! Страх и недоумение Джеймса сменились злостью. Его спутник позволил себе сунуть свой крючковатый нос в его тайну, осквернить его святыню прикосновениями и взглядами, будто обнаженную душу, которую никому никогда нельзя показывать, иначе с ней произойдет… что-то… Джеймс сжал зубы и побелевшими пальцами развязал тесемки, развернул края мешочка и тут же отдернул руку. Окованное двумя обручами, будто прутьями клетки, внутри металлической сферы дрожало и билось серебряное сердце леди Инельн де Ванкур. Оно напоминало заводную игрушку со сложным механизмом, но нигде не было щели для ключа завода.

— Удивлены? — спросил сэр Норлингтон, все так же глядя в стену перед собой — в голых досках он, должно быть, нашел для себя что-то весьма примечательное, так как не отводил от них взгляда ни на мгновение. — Гадаете, как эта безделушка смогла ожить? Что все это значит? Эти вопросы вы себе сейчас задаете?

— Нет. — Джеймс поспешно завернул серебряное сердце в бархат и крепко завязал тесемки. — Меня интересует, имеет ли ваша безнравственность свои границы, раз вы осмелились прикоснуться к сердцу обета.

— Вот она, разница, между мной и вами, сэр Джеймс Доусон, паладин Священного Пламени: мое рыцарство жило заветами, ваше — обетами. Что касается этого…  — старик поморщился, будто проглотил жабу, — то мне всего лишь показалось странным, что ваш мешок посреди ночи вдруг начал шевелиться. Я просто обязан был проверить, поскольку это вполне могло оказаться каким-нибудь очередным подарочком наших доброжелательных хозяев.