Ражадрим Синх вскочил на ноги, прикоснулся тыльной стороной ладони до губ и лба, после чего сказал:

— Ты был почтенен с джинном, Ильдиар. А тех, кто относится к нему почтительно, он считает своим другом. Мы с тобой заперты здесь, но я знаю, тебе есть, что рассказать мне, а мне есть, что рассказать тебе — я знаю целую тысячу сказок! За беседой тяжесть с твоей души будет сброшена, твоя жизнь познает легкость, и ты и не заметишь, как она кончится… Кхм… Я имею в виду, каторжная жизнь, а не просто жизнь. Ты прибыл издалека, и, вероятно, принес полный хурджин историй. Все здешние рабы знают лишь одну историю: песок, ловцы удачи, плети надсмотрщиков. Они все одинаковы! Но ты… я знаю, тебе есть, что рассказать мне… В твоих волосах я чувствую едва заметный след чужих ветров. Твои глаза видели другие земли и, быть может, моря. Ты должен поделиться со мной всеми своими историями. А я поделюсь с тобой своими. У нас будет, чем заняться, пока твое сердце не сделает свой последний удар.

Если переводить на человеческий язык, то джинн просто обожал болтать. Разумеется, Ильдиар понял это сразу, но оканчивать свою жизнь в этих пещерах он точно не собирался.

— Я с радостью стану вашим другом, Ражадрим Синх-Аль-Малики…

— Можешь называть меня Ражад.

— Да, Ражад, для меня честь иметь в друзьях сильномогучего волшебного духа, но я не могу остаться здесь.

Джинн тут же пригорюнился, а Ильдиар продолжил:

— Мои спутники в плену у вашего Обезьяньего Шейха, и их ждет ужасная участь — намного более худшая, чем эти шахты. Я не могу оставить их.

— Это благородные слова, Ильдиар, — сказал джинн грустно.

— Но мне самому не выбраться отсюда. Ты ведь сам сказал, Ражад, что знаешь здесь все. Ты бы мог помочь мне.

— Но я…

— А я бы помог тебе в ответ. Я помог бы тебе выбраться и добыть ту вещь, о которой ты говорил.

— Но это невозможно!

Ильдиар покачал головой и вдохновенно проговорил:

— Это так же невозможно, как встретить сильномогучего джинна в копях, как победить армию мертвецов, как склонить непреклонных Дор-Тегли, как победить ифрита, как сбежать из осажденного города на летающем ковре. Но, тем не менее, все это было со мной!

— Я просто обязан услышать эти истории! — взволнованно выдохнул джинн. — Но…  — он тут же снова пригорюнился. — Я совершенно бессилен, как кобра в руках факира. Эти скалы давят на меня, словно тяжелая крепость на спину ишака.

— Но ведь какая-то часть магических сил осталась при тебе, Ражад? Хоть что-то?

— На дне кошеля завалялась парочка каких-то медяков. О, мой отец, мои братья! Вам было бы стыдно за Ражадрима Синха-Аль-Малики! Все мои силы похищены подлым вором, все мои страсти поглощены тьмой подземелий, все мои истории больше никто не услышит, и я не услышу ни одной новой истории! Что от меня осталось! Я могу разве что дыму напустить или нагнать ветерка, да и это потребует…

— Ветерок — как раз то, что нужно, — задумчиво проговорил Ильдиар. В голове у него начал складываться некий план.

— Вся моя жизнь — это череда проломленных глиняных горшков, дырявых туфель и зашитых ртов, — продолжил жаловаться джинн, но Ильдиар его уже не слушал.

— Хвали! — он повернулся к гному, который как раз потел, пыхтел и злился, пытаясь, видимо на спор, пробить своим массивным кулаком каменный живот весело хохочущего Аэрхи. — Боюсь, нам все же придется поработать здесь кирками!

— Ну вот, — раздраженно бросил Дор-Тегли. — Алон-Ан-Салем будет нами доволен!

— Пусть только попробует, — сказал Ильдиар — от того, что он придумал, кружилась голова. Это походило на сумасшествие…

Колеса тачки скрипели. Так же, будто корабельные канаты, скрипели мышцы огромного черного человека, толкавшего тачку перед собой. Пот стекал по его лицу, полз по глубоким бороздам морщин. Воздух вырывался из искаженного рта вместе с рыком всякий раз, когда колесо тачки попадало в трещину и приходилось едва ли не рвать жилы, чтобы вытолкнуть ее на ровное место.

Аэрха выкатил тачку из тоннеля и под хмурыми, подозрительными (только для вида, а на деле — преисполненными плохо прикрытой лени) взглядами стражи, направил ее прямиком к сваленной в углу куче ломаной серы. Остановился у кучи, вытер пот, струсил его с руки — пота у бергара было столько, что им можно было умыть, наверное, дюжину грязнуль.

Аэрха оглядел зал Дневной Нормы. Ссыпàлся песок в больших часах, поскрипывало здоровенное деревянное колесо, в котором на одном месте бежали двое рабов, мерно крутились лопасти мельничных механизмов.

Стражники предавались лени: парочка играла в «обезьян», переставляя резные фигурки по доске туда и обратно под осуждающие или подбадривающие возгласы еще шестерых. Толстый стражник, сидевший под большим медным гонгом, доедал какую-то птицу, время от времени выплевывая пестрые перья. Кто-то смеялся, а кто-то и вовсе нагло храпел.

Появление каторжника с тачкой породы не произвело на присутствующих почти никакого эффекта. Как и всегда.

Аэрха глянул в тоннель, из которого прибыл, покряхтел, повел плечами, размял шею.

— Не отдыхать! — скорее формально, нежели злобно рявкнул один из стражников. — Переворачивай тачку, а затем обратно в нору, песчаная крыса!

Бергар взялся за ручки и выжидающе поглядел на стражника, полагая, что тот вот-вот отвернется, но щербатый асар и не думал отводить взгляд. Его лицо искривилось.

— Чего ждем?! Пока песок в часах вверх начнет подниматься?!

Аэрха прикусил губу и нахмурился. Он медленно наклонил тачку набок, верхний слой серы начал шевелиться и сползать. Неторопливость, с какой он это проделывал, начала раздражать стражника:

— Быстрее! Быстрее!

И вот, к вящему недовольству бергара, на него уставилась уже едва ли не половина всех присутствовавших в подземелье людей Обезьяньего шейха. А парочка ближайших двинулась к нему, поднимая плети. Тогда Аэрхе не осталось ничего иного, кроме как одним могучим рывком перевернуть тачку, позволив осколкам серы, громыхая и поднимая облако желтой пыли, рухнуть на кучу. Тачка была опустошена, вновь встала на колесо, а огромные пальцы схватились за ручки. Стража вновь вернулась в свое сонное состояние.

Главный надсмотрщик лениво вскинул руку, и толстяк ударил в медный гонг, после чего подошедшему к нему великану обвязали запястье тонким шнурком.

Тут из тоннеля, ведущего в выработку, показался еще один каторжник: низкорослый, багровый и пыхтящий — того и гляди грозящий лопнуть. И хоть рукоятки тачки, предназначенной для людей, были едва ли не на уровне его плеч, толкал он ее уверенно и привычно, будто до этого не менее чем полжизни управлялся сугубо с тачками, полными породы. Что, в общем-то, было недалеко от истины.

Гном толкал тачку в сторону кучи, что-то гневно бурча себе под нос, судя по всему, какие-то проклятия вперемешку с ругательствами на языке Дор-Тегли. На Аэрху, с которым он разминулся, он не обратил никакого внимания. Стражники также уже были все заняты своими делами. К примеру, один из них — тощий и высокий мужчина с черными подкрученными усами и смоляной бородой рассказывал паре своих товарищей нечто весьма забавное:

— … и она сжимает кинжал, при этом чуть ли не брызжет ядом и кричит на меня: «Мне рассказали, как ты оскорблял мою маму! Думал, я не узнаю, что ты обзывал ее змеей?!»

Стражники рассмеялись, но рассказчик продолжал:

— А я говорю ей: «Что ты, что ты, звездное небо над страждущей пустыней моей души! Это был не я! Я не мог такого сказать! Клянусь семнадцатью ветрами, я такого не говорил! Пусть они сдуют с меня все волосы, оставив лишь позорную плешь, если я говорил, что твоя несравненная, одаряющая меня каждым мгновением своей жизни неизмеримым счастьем, мама — змея!». «Так ты не говорил?» — спрашивает она меня недоверчиво. А я отвечаю… Да вы подождите, не смейтесь, это еще не конец! Я ей говорю: «Конечно, душа моя, я не называл твою небоподобную маму змеей! Я называл ее ящерицей! Я же не слепой, и вижу, что у нее лапки и… и…  — стражники кругом смеялись так сильно, что смех, казалось, вот-вот, пойдет у них носом, — … и хвост»!