16 сентября, 9 часов утра

У меня жуткое похмелье, я еще никогда так не надирался. Мне удалось познакомиться с несколькими студентками женского колледжа. Завязалась-пространная беседа, во время которой мы осушили несколько бутылок текилы, рома, кока-колы, пива, бурбона и попробовали «коктейль» из таблеток, который приготовила одна девчонка, опорожнив свою домашнюю аптечку. Сама компания, правда, отличалась более высоким интеллектуальным уровнем, нежели студенты, с которыми я живу под одной крышей. Я был как-то не готов к тому, что женщины в основном ведут себя будто дикари. По крайней мере те, что изучают философию. Вроде бы мне еще понравилась одна студенточка… она изучает то ли литературу, то ли право… Я не помню ее имени и не уверен, что узнаю при встрече. Кажется, она блондинка… Или все-таки рыжая? Постараюсь вернуться в «Брин Мор» как только смогу передвигать ноги.

25 сентября, 9 часов вечера

Я прошел тестирование по предметам, на которые записался в этом семестре, и договорился, что буду заниматься самостоятельно. В целом уровень преподавания тут достаточно высок, хотя многие профессора, похоже, страдают какой-то загадочной болезнью. Пока что я не смог отыскать женщину, с которой встретился в ту ночь в «Брин Мор». Но я твердо верю, что она существует в действительности, что это не плод воображения, порожденный сексуальной фрустрацией.

Сегодня утром я позвонил папе. У него все хорошо. Он печатает плакаты с надписью «Никсона — в тюрьму!»— и бойко ими торгует. В конце недели мы договорились пообедать вместе.

26 сентября, 3 часа ночи

Меня разбудил сон, который я только что видел. Я сидел в темной комнате. В дверную щелку просачивался свет. Снаружи доносились голоса. Один голос — так мне показалось — принадлежал моей матери. Другой было не различить. Я полагаю, это был глас смерти. Она пыталась открыть дверь и войти в комнату. Дверная ручка начала поворачиваться. Тут женский голос позвал меня по имени, и я осознал, что это не мама, а Мария.

Она говорила:

— Ну пожалуйста, я еще не готова…

Потом ее голос стал постепенно стихать и наконец растворился в тишине. Да упокоится ее душа с миром!.. Однако мне кажется, душа Марии еще не обрела покоя, и меня мучает любопытство: что ей известно такого, чего нам, живущим в материальном мире, не постичь никогда?

20 октября, 5 часов дня

Сегодня я вернулся в «Брин Мор», чтобы найти девушку, которую — вне всякого сомнения! — видел тут в прошлый раз. Проторчав там битый час и никого не обнаружив, я пошел назад в Хаверфорд, и когда проходил мимо спортивной площадки, мне врезали по затылку шайбой. Сам не знаю: то ли я на миг потерял сознание, то ли действительно переместился в какое-то маленькое мексиканское селение и малевал там вывески… Очнувшись, я увидел перед собой красавицу в клетчатой юбке-шотландке, сжимавшую в руке длиннющую деревянную клюшку. Насколько помнится, я что-то пролепетал о своей любви к ней и опять очутился в мексиканской деревушке, где накинулся с воплями на собаку, которая разлила мою краску. Красавицу зовут Энди, у нее голубые глаза и рыжие волосы… Нет, все-таки я, наверно, не признавался ей в любви, потому что она извинилась за свою неловкость и сказала, что вовсе не хотела опрокидывать банку с краской… Она приложила к моей голове лед, мы немного поговорили и пришли к выводу, что нам следует встретиться завтра вечером, когда будет разожжен прощальный костер, — ведь студентки разъезжаются по домам. Затем Энди вернулась на поле и, двигаясь изящно, будто балерина, мастерски расправилась с форвардом команды противников.

21 октября, 8 часов вечера

Поленница для костра возвышается на целых пятнадцать футов. Вокруг стоят студенты, среди которых много влюбленных парочек. Эти держатся за руки. Взоры устремлены на факелы, которыми будут разжигать огонь. Приняты все необходимые меры предосторожности. Я немного нервничаю из-за того, что мне придется встретиться с женщиной в непосредственной близости от огня — еще бы, у меня уже был один горький опыт. Факелы поднесли к дровам. Дым и пламя взметнулись вверх. В воздухе разлито чувство опасности… нет-нет, это безумие… Надеюсь, она…

22 октября, 5.30 утра

Солнце выкатывается из-за горизонта, словно апельсин, его нежные, теплые лучи ласкают землю. С виду этот рассвет ничем не отличается от бесчисленного множества других, повторяющихся на протяжении тысячелетий, но я уверен, что такого яркого солнца земля еще не видела.

Как только языки пламени лизнули верхние поленья, Энди шагнула вперед и очутилась внутри светящегося круга, в отблесках пламени. Мы с ней обменялись всего парой слов. Я рассказал, как ходил босиком по раскаленным углям в одной далекой и чуждой нам стране. А Энди сказала, что ее отец работает пожарником. Мы долго целовались, стоя у костра, А потом вдруг подумали об одном и том же и шагнули из освещенного круга в темноту.

Понятая не имею, где мы с ней занимались любовью. Помню, мы бежали куда-то во мрак, подальше от костра. Кажется, где-то журчала вода. Мы добежали до укромного уголка, где даже луна не светила — ее заслоняли деревья. Там мы поцеловались опять. Наша одежда упала на землю сама, мы не прилагали к этому усилий. Мы легли в высокую траву, которая словно укутала нас одеялом… травинки напоминали змей… Наши тела сплетались… казалось, мы столько лет уже вместе… больше, чем живем на свете… Потом в мою правую ягодицу впился сучок, так что я сразу остановился, и Энди пришлось с силой надавить мне на поясницу, чтобы прекратить кровотечение.

Затем мы вновь обнялись и исследовали друг друга на ощупь, пока я не проник к ней внутрь. Перекатываясь с Энди по траве, я представлял себе дельфинов, которые то исчезают в глубине океана, то выныривают на поверхность… Тут до меня дошло, что мы подкатились к краю какого-то небольшого водоема.

Да! Да! Да! — вскрикивала Энди. Она вопила так самозабвенно и истошно, я никогда ничего подобного не слыхал. Все дальнейшее тонет в тумане… Помню только, что я отчетливо понял, как это бывает, когда преодолеваешь звуковой барьер…

Мы довольно долго лежали на мелководье, сжимая друг друга в объятиях, прежде чем я сообразил, что огоньки, отражающиеся в воде, — это вовсе не звезды, а фонари, освещающие пиршество студентов «Хаверфорда» и студенток «Брин Мор», встретившихся в этот удивительный вечер.

Нам еле-еле удалось отвязаться от нескольких чересчур любопытных типов с факультета физического воспитания: они подошли к самой кромке воды, решив, что пора

спасать утопающих. Мы торопливо оделись, и Энди сказала, что сегодня утром она уезжает по обмену в Голландию, а когда закончит там свою учебу — через полгода, она будет учиться строить дамбы, — то разыщет меня. Еще она сказала, чтобы я не провожал ее, потому что в аэропорту она встретится со своим мужем.

Я даже не пытаюсь понять этот мир. Солнце всходит и заходит. Это единственное, что мне сейчас доподлинно известно.

2 ноября, 7 часов вечера

Сегодня в кабинет директора явился студент химического факультета. Он сказал, что изготовил бомбу и собирается «взорвать к едрене фене все это здание и захватить с собой директора». К счастью, он оказался одним из моих подопечных из общежития: у нас с ним уже успели установиться вполне дружеские отношения, когда он пытался превратить общежитие в ячейку коммунистической партии, чтобы выкурить империалистов из колледжа. Однако блестящий замысел захирел, поскольку империалистов в колледже обнаружить не удалось.

В надежде на то, что нам удастся справиться с ситуацией, не прибегая к помощи местных властей, директор вызвал подмогу: нескольких студентов-физкультурников, меня и крупного деятеля квакерской общины.

Требования студента были просты: возбудить судебный процесс против Никсона и поставить вместо двойки, полученной на экзамене по семантике, тройку. Факультет психологии, однако, нас опередил и прислал своих людей. Через несколько минут бомба взорвалась. Точную связь между двумя этими событиями установить трудно, все тонет в дыму взрыва. Но дела обстояли примерно так…