Весь этот поток ненужной мне информации я пропускаю мимо ушей.

Смотрю на дверь палаты.

Наконец, она открывается. Выходит медсестра.

Доктор глазами показывает мне на дверь. Собираюсь с последними мыслями и захожу.

Василиса полусидит на подушке и смотрит в окно. Там светит яркое солнце. Как знак, что все будет хорошо.

Я не решаюсь ступить дальше. Боюсь напугать ее. Просто смотрю. Как же я скучал по Василисе.

Кто-то снаружи закрывает дверь и Василиса оборачивается на шум. Взгляд тут же устремляется на меня.

Я стою и не знаю, что делать. Подойти? А вдруг она отвергнет меня? Вдруг скажет, что не хочет больше видеть?

Тысячи мыслей успевают пронестись в моей голове, пока, наконец, Василиса едва заметно не улыбается.

И тут же закрывает лицо руками. Как будто хочет спрятаться.

Я тут же оказываюсь рядом. Сажусь и прижимаю ее к себе. Теплые ладони ложатся на мои плечи.

— Давид, — Василиса почти плачет.

— Тихо, девочка, тихо, — шепчу ей я, вспоминая предупреждения врача. — Тихо. Потом, все потом. Главное, что ты снова со мной, рядом. Моя девочка.

Сердце бешено отстукивает удар за ударом.

— Давид, ты знаешь, — слышу слабый голос где-то в районе своей груди. — Я все помню… все…

— Не надо, Василиса, — шепчу я. — Не надо… Тихо… Нельзя…

Несмело целую ее в макушку.

Руками сжимаю хрупкое тело. За время болезни она еще похудела. Руки такие тонкие.

— Все будет хорошо, — говорю я. — Скоро мы домой полетим.

— Правда? — вскидывает на меня взгляд. — Правда, Давид? Домой? Мы?

Наконец, я вижу знакомый блеск в глазах.

Моя девочка возвращается к жизни.

— Правда, — улыбаюсь и целую ее в нос. Уже смелее. Она не отталкивает. — И больше я никуда тебе не отпущу. Никуда.

— Я…

— Погоди, Василиса. Не отпущу. Знаешь, почему?

Она все еще смотрит. Я провожу рукой по волосам, потом по щеке. Наклоняюсь и шепчу в самое ухо:

— Я люблю тебя, Василиса, — я, наконец, произношу то, что точило меня все эти дни. Жгло изнутри. Не давало уснуть. — Люблю.

Губами касаюсь уха. А пальцы на щеке ощущают влагу. Поворачиваю лицо Василисы к себе. Слезы тонкими струйками стекают по впалым щекам.

— Не надо, — прошу я, целуя ее в эти слезы.

Мне не хотелось оставлять ее. Хотелось просто обнять и быть все время рядом. Пусть даже здесь, в больничной палате.

Но были вопросы, которые мог разрешить только я. Требовалось мое участие.

Ио каждый раз, закончив, я бежал в клинику.

Василиса уже уверенно сидела в кровати и даже пыталась вставать и ходить.

Она как ребенок радовалась моему приходу и в груди все сжималось от ее улыбки и блеска в глазах. Хотя он уже не был прежним.

В ее взгляде застыла какая-то грусть. И я боялся, что это останется в ней навсегда.

Нам нужно было поговорить. И я, и она это прекрасно понимали, но я пока избегал этого важного разговора. Она была не готова.

Я боялся.

Боялся, что она опять испытает стресс и это подорвет и без того слабое здоровье.

Боялся услышать то, о чем не хотел думать. Ее обиду на меня. Еще раз прочувствовать свою вину за происшедшее.

Эти дни сильно повлияли на меня. Я уже иначе смотрел на Василису. Нет, конечно, я все также хотел ее. Хотел до боли в висках. Понимал, что те эмоции, которые она мне давала, я не получу ни от кого другого…

Но сейчас, глядя на эти большие глаза, на губы, к которым, наконец, вернулся цвет, я понимал, что не хочу только тело Василисы. Хочу, чтобы она была счастлива со мной. Со мной.

Я не представляю ее жизнь без меня. Что бы она ни решила, я все равно оставлю ее себе.

А поводы для сомнений у меня были.

Я несколько раз пытался приласкать ее, пока мы сидели в обнимку на кровати. Безобидные ласки.

Хотя бы просто коснуться груди, которая каждый раз вздрагивала, когда моя рука оказывалась рядом. Поцеловать в губы. Сжать несильно бедра.

Мне нужно было почувствовать, что она моя.

Но Василиса как будто специально всякий раз останавливала меня, уклонялась. Убирала руку.

— Тебе не нравится? — не выдержав, спросил как-то я. — В чем дело, Василиса? Я тебе противен?

— Дело не в этом, — мягко ответила она. — Я не уверена.

— В чем?

— Хочу ли… этого… Хочу ли быть с тобой, Давид…

Меня как громом ударило. Что значит, она не уверена?!

В тот раз я психанул и, встав с кровати, ушел из палаты. Дошел до выхода из клиники и… вернулся обратно. Но в палату так и не зашел. Сидел рядом на стуле. И думал.

Она не уверена. Кто может дать ей эту уверенность? Только я.

Я потирал глаза ладонями, пытаясь найти правильное решение. Опять Василиса ломала мою идеальную картину.

Я был зол. Очень зол. И мне нужно было эту злость на ком-то выместить.

Дактиф.

Руки чесались в ожидании, когда я набью ему морду. Да, я пообещал его отцу, что заберу Василису и уеду.

Я лгал. Уже тогда знал, что лгал.

Потому что не успокоюсь, пока не увижу кровь на самодовольном лице Дактифа. Пока он не будет передо мной харкать кровью и просить оставить его живым.

Но для этого Василису надо отправить домой.

Никогда еще я так не хотела домой. Находясь на больничной палате, я решила для себя, что больше никогда никуда не поеду. Никуда.

То, что я пережила за эти дни…

Я не помню, как потеряла сознание. Последнее, что всплывало в памяти, — синяя гладь воды и все пошло кругом. Дальше — провал.

Когда я впервые услышала пикающий звук, я подумала, что умерла. Почему-то именно эта мысль первой выстрелила в моем ожившем мозгу.

Попыталась открыть глаза. И не смогла.

Поднять руку. Тоже безрезультатно.

Но я дышала. Вернее, воздух как-то сам поступал через нос. Я ощущала в нем что-то.

Все это в первый раз длидось очень недолго. Как вспышка. И потом опять провал.

И в следующий раз я прихожу в себя от знакомого голоса. Очень тихого, едва различимого. Но я узнаю его.

Давид.

Где я?

И что он тут делает?

Значит я не умерла?

Я слышу голос, но разобрать слова не могу. Голова не соображает, потому что знакомый голос постоянно перебивает чужой.

Так продолжается несколько раз. Глаза все еще не открываются. И тело не слушается.

Потом эти вспышки сознания становятся все реже и реже и постепенно я уже не слышу голоса, лишь эхо. И я понимаю, что, наверное, это конец. Мне сложно даже вслушиваться. И какая-то усталость накрывает меня. Мне хочется отключиться, не напрягаться.

Я не чувствую свое тело. Расслабляюсь. Уже даже не предпринимаю попытки что-то изменить.

Скоро все кончится.

Но тут резкий толчок. И еще. Меня как будто подкидывает, но я снова падаю. И опять.

Я сопротивляюсь. Не хочу. Мне хорошо тут. Где тихо и спокойно. Но меня не оставляют в покое. Трясут. А потом больно сжимают.

Я впервые за долгое время чувствую боль. Пытаюсь стонать, но получается лишь глубокий выдох.

А потом я чувствую тепло. Нет, даже не тепло, ожоги идут по лицу.

Что это?

Я горю?

И, наконец, я слышу. Слышу опять этот знакомый голос. В самое ухо. Едва различимо.

Мое имя. И слова. Слова, которые возвращают меня к жизни. Заставляют сердце биться чаще. И дышать. Самой дышать. Из носа что-то вылетает и я впервые за все это время делаю вдох сама.

Это настолько потрясает, что я открываю глаза.

И сразу передо мной лицо Давида.

Он внимательно смотрит на меня и целует. Вот откуда эти ожоги.

И мне хочется ответить ему. А еще плакать. Потому что я больше не хочу возвращаться в ту темноту.

Пробую приподнять руки, но вдруг возле нас оказывается сразу несколько человек и они отталкивают Давида от меня.

Я ничего не могу поделать. Просто смотрю, пока его фигура не исчезает за дверью.

Каждую минуту новой жизни я боялась, что все, я опять упаду в пустоту, но мне дарили надежду. Врачи. Но, прежде всего, Давид.