— Карета ждет вас у дома, миссир, — произнесла она. Мигит кивнул ей, не говоря ни слова, и прошел к выходу.

— Благослови вас господь, — сказала она ему вслед. Он не ответил.

На улице было прохладно. В воздухе кружились редкие снежинки, изо рта шел пар, но не большими клубами, как в мороз, а так, лишь слегка.

Карета и правда ожидала его.

Дорогая, закрытая кожаной крышей, с зашторенными окошками, запряженная четырьмя лошадьми, дважды по две.

У кареты стоял состоятельный на вид человек в пальто с мехом и в морской треуголке, похожей на ту, что носил Мигит. Он постукивал тростью и чуть пританцовывал на месте, согревая ноги, а когда услышал слабый скрип двери дома Мигита, повернулся на звук энергичным движением всего тела.

Его лицо расплылось в блестящей дружеской улыбке.

— Если мне не изменяет рассудок, я вижу Мигита Камилари в компании его обворожительной улыбки, отчего-то скромно укрытой этим неказистым воротом. Друг мой, вы столько времени не иначе на бал собирались, и под этой мрачной одеждой я увижу роскошный костюм? Признаться честно, я уже бросил ждать вас и решил дожидаться скорее лета.

Мигит пожал плечами и повел рукой, мол, ничего особенного, бывает.

— Поверьте, мой друг, глупая это затея. Ни одна из этих банкетных профусеток не оценит ваш заметно заметно посуровевший облик.

Мигит закатил глаза и промычал невнятный, но пренебрежительный звук.

Тот, в ответ, рассмеялся и хлопнул Мигита по плечу.

— Да бросьте, дружище. Давайте, скажите уже что-нибудь. Вам все равно придется время от времени это делать.

— Здравствуй, Лейс, — недовольно проговорил Мигит, и мысленно добавил:

Черт, как же я не люблю говорить.

Говорить он не любил отнюдь не из прихоти. Тот удар клинком в таверне, почти отрубивший ему челюсть, задел еще и основание языка. Крови было до жути много, однако в итоге сросся он быстро, во рту любые раны заживают раз в десять быстрее, чем на всем остальном теле. Но сросся как-то неправильно. От каждого произнесенного звука язык сильно кололо в месте раны. Эта проблема никак не заявляла о себе, пока Мигит молчал. Но стоило ему заговорить, каждое слово давалось только через эту колющую боль. В этом он видел мрачную иронию.

Судьба научила меня не болтать. Ведь именно из за лишней веры в болтовню я и получил мечом по зубам.

На эти его слова Лейс чуть прищурился, и снова приветливо улыбнулся.

— Так-то лучше, дружище, намного лучше. Что ж, не будем тянуть.

Он отворил перед Мигитом дверцу кареты.

— У нас с вами сегодня очень много дел. Полезайте в карету, время не ждет. Для начала заедем в адмиралтейство, чтобы официально покончить с вашей службой во флоте. Довольно вам уже носить этот скучный синий мундир. Надо будет подписать несколько бумаг, немного посидеть в коридоре, ожидая, пока клерки все сделают. Совсем недолго, я вам клянусь, мы все успеем, и у вас даже останется еще немного времени, чтобы попугать своим видом каких-нибудь чудовищ в подворотнях, перед тем как…

Их с Мигитом взгляды встретились и задержались друг на друге. После недолгой паузы Лейс пожал плечами и слова заговорщицки ухмыльнулся:

— Впрочем, вы и без меня все знаете. Ведь я вам рассказывал это миллион раз.

Знаю, — мысленно буркнул ему Мигит, залезая в карету.

Не знаю только, почему я на это подписался и откуда вообще все это на меня свалилось.

***

Дела в канцелярии адмиралтейства обещали затянуться. Мигит не помнил такого случая, когда высокомерные адмиралтейские клерки делали что-то быстро. Все, кто работал в адмиралтействе, обладали той или иной принадлежностью к богатым и знатным родам Авантии, в том числе и столицы. Мало того, их чванливость усугубляло то, что все они были помешаны на чувстве собственной важности и оттого воображали о себе неизвестно что. Стоило получить им даже самый небольшой пост при адмиралтействе, — и все, начиналось. При этом собой они ничего не представляли — так, обычные зазнавшиеся черви, больные к тому же манией величия. Проблема крылась в том, что все они были обычно пятыми-десятыми сыновьями, внучатыми троюродными племянниками или еще какой водой на киселе. Влиятельные правители кланов могли бы не обращать на них внимания, и пристраивали их обычно по слезным просьбам какой-то дальней родни. Любимые дети высокопоставленных людей обычно занимали должности не в конторе, а получали офицерские чины, в которых быстро росли по протекции. В Авантии такое кумовство старались не обсуждать публично, а негласно оно уже получило статус традиции: первый сын обычно шел во флотские офицеры, быстро вырастал от командования мелкой лоханью до капитанства на крупном боевом корабле, потом переходил в управление адмиралтейства крупным начальником, либо становился командиром флотского подразделения. Второй сын традиционно шел в армию и становился обычно кавалерийским офицером, где так же вырастал от «простого» драгуна до командира эскадрона, а там либо переходил в штаб, либо так и оставался в войсках, пока не подходил срок примерить уже генеральские погоны. Третий сын — чиновник, на выбор в казначейской, торговой или промышленной палате имперского министерства экономики. Следующие сыновья уже пристраивались на менее крупные должности, хотя, и это по разному. Но обычно кланы, давно поделившие меж собой власть в имперской иерархии, старались не загребать себе слишком много, оставляя возможность назначений и для других семейств, чтобы не портить давно оформившегося статуса-кво. Схема эта была непостоянной, и варьировалась в зависимости от того, где сейчас идет война — на суше, на море, или не идет вообще. Влиятельные люди не любили подставлять своих любимых деток под пули и ядра, а потому берегли их от участия в сражениях. Что же касается тех, кто служил в конторах адмиралтейства клерками, — всем и вся на них было плевать, и это не могло их не злить. Завидуя самой злейшей черной завистью своим более успешным по праву рождения братьям и родственничкам, но не обладая никакими способами изменить свое положение (на самом деле способы были, но не такие, которые подошли бы этим трусливым ничтожествам), они изливали свою злость в единственный доступный им канал — на людей, которые приходили к ним по делу.

Любой офицер флота хоть раз да бывал в адмиралтействе, а любой, кто там бывал, не любил там бывать и стремился избежать появления там всеми доступными способами. Мигит не был исключением. Он на личном опыте убедился, что даже самые простые просьбы эти позорные обезьяны могли растягивать на долгие дни, чиня искусственные препоны, чтобы потешить свои гнилые душонки. А уж что касалось такого дела, как увольнение из флота Его Величества…

Нет, успеха тут точно не добьешься. Невозможно добиться такого меньше, чем за месяц. Надо быть реалистом, а с точки зрения объективной реальности это попросту нереально.

Об этом Мигит сказал Лейсу.

— Не выйдет.

Но тот лишь снова рассмеялся своим удивительно живым золотистым смехом и хитро подмигнул.

Мигит достаточно давно знал Лейса, чтобы как следует распознать его характер. Лейс был человеком удивительной энергии. Словно неиссякающий живой источник, он заражал всех своей сумасшедшей жизненной силой. Видеть Лейса спасовавшим — хотел бы Мигит посмотреть на такое. Это был человек — четырехлистный клевер. Человек, которого не согнуть ничем. Он действовал не по правилам не потому, что намеренно нарушал их, а потому что просто их не знал. Для него не было ничего непреодолимого, и никакая трагедия в его понимании не была окончательной, никакой успех — максимально возможным.

Но как — искренне недоумевал Мигит, — как, ради бога, как он собирается одолеть этот хлев змеиный?

Уверенное и довольное выражение лица Лейса, никогда по-настоящему не покидавшее его физиономию (он и родился, наверняка, таким же ловкачом), и его внутренне энергичное движение невольно заражало и окружающих.

Удивительная аура окружала этого подозрительно восхитительного человека, и слова «Все пройдет как по маслу» звенели в этой ауре, принося спокойствие и уверенность в сознание тех, кого он называл своими друзьями. Потому и Мигит словно бы немного приободрился, когда Лейс еще на ходу лихо выскочил из кареты и бодро зашагал ко входу в красивое четырехэтажное здание адмиралтейства, который охранялся стоящими смирно гвардейцами в парадных красных мундирах и блестящих традиционных авантийских шлемах.