Впрочем, погода не так влияла на Мигита, как когда-то… Он не долго размышлял над выбором одежды. Его постоянным облачением стали черная треуголка и такой же черный плащ-накидка с высоким воротником, под самые глаза, чтобы не было видно шрама. В свою прошлую бытность Мигит ни за что не надел бы такой скучный и мрачный наряд, скрывающий его статное и крепкое тело и не гармонирующий с его приятным и красиво-мужественным лицом. Но эти времена были давно, и уже не казались правдой. Кроме того, Мигит успел оценить преимущества такого наряда. Во первых, он страшный. В таком одеянии рослый и сильный человек (а Мигита никто бы не назвал коротким и слабым) выглядел крайне внушительно даже в глазах отпетых головорезов, в чем он успел убедиться некоторое время назад, когда он с Лейсом и отрядом элитных шпиков заморской компании наведывался на сходку к самому Лозно Валенте.
Авторитетные бандиты зыркали на него осторожно и с намерением. В случае драки главной целью они совершенно точно избрали его, и на него первым делом напали бы. Лейса они словно и вовсе не брали в расчет, полагая, что он — только говорящая голова. А ведь Лейс — гораздо опаснее меня, думал Мигит. Столько тайных знаний и умений он открыл мне, и кто знает, сколько таковых он еще скрывает? Мог ли он быть отличным фехтовальщиком? Безусловно мог. Или же, он мог поразить врагов неким тайным оружием — этому Мигит совершенно не удивился бы после того, как Лейс запросто вытащил из кармана королевскую ломовую грамоту в управлении адмиралтейства.
И частью сознания Мигит подозревал, что Лейс изначально задумывал представить бандитам такую картину: болтливый, но бестолковый пижон и мрачный боец в темных одеждах — чтобы отвести от себя первую атаку. Цинично, умно, ловко. Но, с другой стороны, Мигит не имел никакого повода подозревать своего друга в коварстве. Пусть даже план Лейса на случай драки и был таким, не в его правилах бросать на произвол судьбы своих людей. Он был уверен, что план Лейса, подставляющий Мигита под атаку превосходящих сил, не был планом спасения собственной шкуры. Нет. Это был бы план уверенной и эффективной атаки, которую Лейс детально продумал заранее. Он все продумывал заранее. А то, что не продумывал, у него получалось само собой.
Обо всем этом Мигит думал уже много раз, и каждый раз приходил к одним и тем же выводам: первое — Лейсу можно доверить свою жизнь больше, чем самому себе, второе — страшный черный наряд исключительным образом подходит к его новой работе.
Впрочем, были и недостатки. Зимой в нем было холодно, а летом — жарко. И он не выполнял свою главную функцию — не скрывал личность. Вроде, воротник достает прямо до глаз, а треуголка скрывает голову, и лица почти не видно. Но почему-то все всегда его узнавали. Даже те, кто, казалось бы, знать его не должен.
Но в последнее время у Мигита не было времени на то, чтобы всерьез задумываться о деталях своего гардероба. Теперь у него были уроки.
Уроки! — думал он иногда. — Мне же двадцать три года! Я что, малое дитя, чтобы учиться на уроках?
Лейс, на этот невысказанный вопрос отвечал, что учиться никогда не поздно. Может, он был прав. У Мигита не было времени даже на то, чтобы подумать над этим. Не было времени даже на то, чтобы разобраться, как это он оказался втянут в это!
Стараниями Лейса (и, видимо, за деньги заморской компании), Мигита устроили обучаться в Гратский Университет Наук. Но не на обычный многолетний путь обучения. А на специально подготовленный для него. И это обучение стало каторгой. Восемь часов в день Мигиту преподавали науки, о каких он в жизни не слышал. И не кто-нибудь, а признанные мэтры, известные на всю Авантию, да и за ее пределами.
Мигит изучал математику. Крайне странную и удивительную науку о том, как сделать простое сложным. Мэтр чертил ему графики функций (Мигиту пришлось запоминать произношение многих понятий из математики, потому что слова были чужеродными и неестественными), и учил, как найти на ней сначала координаты точки, потом заставлял строить графики функций по их выражению сначала в цифровой таблице, а потом и самому вычислять координаты точек, подставляя цифры из ума в запись формулы. Странно, но у Мигита получалось. Уже через неделю он почти не задумываясь чертил кривые полосы, и мэтр кивал головой. Дальше пошло тяжелее. Мигит и во снах не мог представить себе, что люди способны определять столь оторванные от жизни величины, как скорость изменения функции и скорость изменения самого изменения функции! Однако, умелый мэтр наглядно пояснил ему, в чем физический смысл:
Если судну надо пройти какое-то расстояние, то оно пройдет его за какое-то время с заданной скоростью. И чем больше времени пройдет, тем больше проплывет судно по морю со своей скоростью. Это и есть функция. Пройденное расстояние за прошедшее время.
Но одно и то же расстояние корабль может пройти за разное время в зависимости от того, насколько благоприятствует ему ветер. И то, насколько изменится расстояние за заданный отрезок времени, и есть изменение функции. Это скорость.
При этом, корабль никогда не идет с равной скоростью, потому что паруса не могут разогнать его с места до должной скорости сразу, как не может и внезапный штиль моментально его затормозить. Так что, количество ветра в парусах, а, стало быть, и скорость судна, меняются со временем. И это изменение — есть изменение изменения. Рост или падение скорости.
Для всего этого у мэтра были названия. Сама по себе функция движения — это изменение расстояния. Изменение зависимости расстояния от времени — скорость, а изменение скорости — ускорение.
Через силу, и это давалось Мигиту. Уже через неделю он уверенно рисовал графики изменений, и мэтр вновь скупо кивал, признавая его верные ответы.
Помимо этого, Мигит изучал и другие науки. Но после математики все они казались простыми. Другой мэтр обучал Мигита занятной науке о движении, где и пригодились знания об изменениях. Он приносил странные механизмы и показывал, как они работают. Мигиту не составляло труда проследить схему движения механизмов и зарисовать ее на бумаге. А когда перешли к математическим схемам, мэтр даже удивился, как быстро Мигит все схватывал. Еще один университетский человек обучал Мигита весьма удивительной науке — статистике. И из его речей Мигиту она показалась главнейшей наукой во всем мире. Выполняя задания мэтра, Мигит чувствовал, что зашел очень далеко в те области знаний о бытие, куда доберется редкий человек во всем мире.
За свой короткий срок обучения Мигит резко менял свои представления о сущем. Он понял, что не сознания людей, а математика определяет все взаимосвязи в обществе. С удивлением осознал, что не удача, а строгие законы механики даруют кораблю ход, и с потаенным страхом усвоил, что не господь, а статистика точно знает обо всех намерениях людей и обо всех деяниях на белом свете!
И, вместе со всем этим, он вдруг осознал, каким несведущим глупцом был всю жизнь. Раньше он не верил в законы, кроме тех, что писаны людьми. Он не видел закономерностей и не привечал мысли о них, доверяясь случайности, но теперь понимал, что и случайности закономерны.
А развивая эту мысль дальше, он понимал вдруг, что он умнее, чем подавляющее большинство людей. Он определенно умнее всех людей на своей улице. За исключением нескольких человек, он умнее всех в целой Грате. И он точно знает больше, чем 99 и девять десятых процентов людей в Авантии, да и во всем мире! Хотя бы потому, что он знал дробные числа и проценты.
Разными правдами и неправдами Мигит постигал науки. Не все задачи давались ему одинаково хорошо, были такие, которые он щелкал, как орешки, а были и такие, к которым он даже не знал, как подступиться. Поэтому, вместе с точными науками, Мигит постигал одновременно и умение всячески жульничать и списывать готовые ответы. Это умение, как он понял позже, наравне с другими дисциплинами, входило в образовательный курс, но негласно. Получая образование, ученик только наполовину учится наукам. Другую половину приобретенных им навыков составляет умение изворачиваться, хитрить и выкручиваться из сложных положений. Таким способом умного человека готовят к предстоящему выживанию в агрессивной среде высшего света, где каждый штрих во внешнем виде, каждая эмоция, каждый жест, каждая фраза в разговоре всегда имеет другой, тайный смысл, и хорошо если только один.
