Было время, когда эта почтенная мать семейства, корпя над решением кроссворда в "Обсервер", отдувалась, рвала на себе волосы и оглашала комнату необычными ругательствами, которым научилась у своих дружков по охоте, но, как она ни силилась, ей никогда не удавалось угадать больше пятнадцати процентов слов, и постепенно ее раж сменился апатичным смирением, и теперь она просто сидит, уставившись в газету, потому что знает: сколько ни лижи она кончик карандаша, из этого не выйдет никакого или почти никакого проку.

Входя, я слышал, как она разговаривает сама с собой, точно какой-нибудь персонаж Шекспира: "Вымеренное шествие святого вокруг жилища с пристройкой, о господи", из чего можно было заключить, что ей попался крепкий орешек, и думаю, она обрадовалась любимому племяннику, чей приход позволил ей с чистой совестью оторваться от осточертевшего занятия. Во всяком случае приветствовала она меня радушно. Для чтения она обычно надевает очки в черепаховой оправе, которые делают ее похожей на рыбу в аквариуме. Она взглянула на меня сквозь них.

- Привет, мой скачущий Берти.

- Доброе утро, старая прародительница.

- Ты уже встал.

- Давно.

- Тогда почему ты сидишь дома, вместо того чтобы агитировать? И почему у тебя такой вид, словно тебя принесла в зубах кошка?

Я вздрогнул. Я намеревался умолчать о недавнем прошлом, но со свойственной тетушкам проницательностью она по каким-то признакам поняла, что я прошел через горнило испытаний, и она стала бы выпытывать и выспрашивать, пока бы я во всем не сознался. Любая толковая тетушка может дать фору инспекторам Скотланд-Ярда по части допрашивания подозреваемого, и я знал, что запираться бессмысленно. Или немыслимо? Надо будет справиться у Дживса.

- У меня такой вид, словно меня принесла в зубах кошка, потому что я чувствую себя как то, что она принесла в зубах, - сказал я. - Пожилая родственница, я расскажу вам одну странную историю. Вы знаете здешнюю кикимору по фамилии Мак-Коркадейл?

- Ту, что живет на Ривер-Роу?

- Ту самую.

- Она адвокат.

- Похоже.

- Ты с ней познакомился?

- Познакомился.

- Она соперница Медяка на выборах.

- Знаю. А мистер Мак-Коркадейл до сих пор жив?

- Давно умер. Попал под трамвай.

- Я не осуждаю беднягу. На его месте я поступил бы точно так же. Это единственный выход, если ты взял в жены такую женщину.

- Как ты с ней познакомился?

- Я пришел к ней, чтобы агитировать ее за Медяка, - ответил я, после чего коротко и сбивчиво рассказал свою странную историю.

Номер прошел на ура. Прошел как по маслу. Я сам вообще-то не находил в своем рассказе ничего смешного, но ближайшая родственница нашла, он, без сомнения, ее здорово позабавил. В жизни не слышал, чтобы женщина заливалась таким гомерическим хохотом. Было бы ей куда катиться, она покатилась бы со смеху. Ирония судьбы: я столько раз терпел неудачу, пытаясь развеселить публику веселым анекдотом, а тут, по сути, трагическая история - и такой хохот в зале.

Тетя все еще изображала смех гиены, которая только что услышала хорошую шутку от другой гиены, и тут вошел Спод, как всегда выбрав для своего появления неподходящий момент. Спода никогда не хочешь видеть, но особенно его не хочешь видеть в ту минуту, когда кто-то от души смеется над тобой.

- Я где-то оставил конспект завтрашнего выступления, - сказал он. - Над чем вы смеетесь?

Несмотря на припадок судорожного смеха, прародительнице все-таки удалось выговорить пару слов.

- Это Берти.

- Хм, - сказал Спод, взглянув на меня так, словно ему не верилось, что какое-то мое слово или действие может вызвать смех, а не ужас и отвращение.

- Он только что был у миссис Мак-Коркадейл.

- Хм.

- Агитировал ее за Медяка Уиншипа.

- Хм, - снова сказал Спод. Я уже отмечал, что хмыканье было его слабостью. - Этого от него и следовало ожидать.

Бросив на меня еще один взгляд, в котором презрение примешивалось к враждебности, и сказав, что, возможно, он оставил свои записи в павильоне у озера, он избавил нас от своего тошнотворного присутствия.

По-видимому, до сознания пожилой родственницы дошло, что мы со Сподом относимся друг к другу, не как Дамон и Пифий. Она перестала изображать смех гиены.

- Спода не назовешь любезным.

- Нет.

- Он тебя не любит.

- Нет.

- Может, он и меня не любит?

- Нет, - сказал я и подумал - ведь для Вустеров справедливость прежде всего, - что вот я критикую Спода за хмыканье, а сам заладил: нет да нет. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь, Вустер? Я задал себе этот вопрос, который почерпнул из Библии наряду с прочими полезными сведениями, когда готовился к конкурсу на лучшее знание библейских текстов.

- Ему вообще кто-нибудь нравится? - спросила родственница. - Мадлен Бассет если только.

- Он, кажется, в восторге от Л.П. Ранкла.

- С чего ты взял?

- Я случайно подслушал их разговор по душам.

- Хм, - сказала родственница, потому что чужие междометия прилипчивы. Что ж, по-моему, тут нечему удивляться. Рыбак рыбака...

- Видит издалека?

- Именно. А у грибов даже поганка к поганке тянется. Кстати, напомни мне, чтобы я тебе кое-что сказала про Л. П. Ранкла.

- Ладно.

- Мы вернемся к Л. П. Ранклу позднее. А Спод на тебя злится по старой памяти или ты опять чем-то ему не угодил?

В этот раз я рассказал ей все без колебаний. Я знал, что она мне посочувствует. Я изложил ей все факты с тем чистосердечием, на которое может подвигнуть племянника надежда на тетушкино участие.

- Все эта мошка.

- Не понимаю тебя.

- Мне пришлось прийти на помощь.

- Да объясни ты толком.

- Споду не понравилось.

- Что ему не понравилось? Мошка? Что это еще за мошка? Расскажи, что произошло, последовательно, а не задом наперед.

- Конечно, если вам интересно. Дело было так.

Я рассказал ей о мошке в глазу Мадлен, о том, как я полностью вернул ей зрение, и как Спод неправильно истолковал мои действия. Она присвистнула. Сегодня все как сговорились и не упускают случая присвистнуть на Вустера. И даже давешняя горничная, узнав меня, надула губки, как будто собиралась сделать то же самое.

- Больше так никогда не делай, - посоветовала мне тетя.

- А если понадобится? Куда же деваться?

- Найди куда деться. А то будешь вытаскивать у нее из глаза посторонние предметы, а потом еше придется на ней жениться.

- Это мне больше не грозит, ведь она невеста Спода.

- Не знаю, не знаю. По-моему, у них что-то разладилось.

Я бы удивился, узнав, что во всем лондонском почтовом округе "3.1" сыскался человек, умеющий лучше, чем Бертрам Вустер. противостоять тому, что Дживс, я слышал, называет "пращами и стрелами яростной судьбы" [Шекспир. "Гамлет" (акт III, сцена 1), пер. М. Лозинского]: но не скрою, на эти страшные слова я снова отреагировал, как осина, причем даже с большим вживанием в образ, чем во время разговора с вдовой Мак-Коркадейл.

На то были свои причины. Во главу угла всей своей внешней политики я поставил предположение, что этот двойственный союз застрахован не только от краха, но даже от серьезных потрясений. Спод, по его собственным словам, боготворил Мадлен за одухотворенность, а она, как я уже имел случай заметить, не стала бы бросаться таким выгодным женихом. Мне казалось, что если есть на свете пара, которой с полной уверенностью можно прочить золотую свадьбу на широкую ногу, то это их пара.

- Разладилось? - повторил я хриплым шепотом. - Вы имеете в виду, что когда... как же это...

- О чем ты?

- "Когда та лютня трещину дала, недолго музыка играть могла" [Цитата из поэмы А. Теннисона "Мерлин и Вивиана"]. Это не мое, это Дживс.

- Похоже, что так. Вчера за ужином я заметила, что он отказался от коронного блюда Анатоля, а она сидела бледная, смиренная, как монашка, и крошила хлеб. Раз уж я заговорила о коронном блюде Анатоля, скажу тебе то, что собиралась, про Л. П. Ранкла: решающая минута близится. Я сгруппировалась для прыжка и крепко надеюсь, что Таппи скоро разбогатеет.