– Возьми ее с собой, – сказала царевна. – Ведь это твоя любимая игрушка!

– Нет! – воскликнула Неферт и залилась краской. Бент-Анат поняла ее чувства и тепло пожала ей руку. Потом она заметила, указывая на Нему:

– Карлик ведь тоже твоя собственность. Ты возьмешь его?

– Я дарю его матери, – отвечала Неферт.

Позволив карлику поцеловать край ее одежды и ноги, она еще раз обняла Катути и вышла в сад вместе с дочерью фараона.

Как только Катути осталась одна, она поспешила в молельню, к статуям своих предков, которые стояли отдельно от предков Мена. Здесь она бросилась на колени перед статуей покойного мужа и обратилась к ней со словами, в которых звучали и жалоба и признательность.

Правда, при мысли о разлуке с дочерью сердце ее болезненно сжималось, но в то же время разлука эта освобождала ее от неотвязного страха. Со вчерашнего дня она чувствовала себя, как путник, идущий по краю пропасти да еще преследуемый по пятам врагами. А поэтому чувство избавления от постоянной угрозы вскоре взяло верх над материнским горем. Зиявшая перед ней пропасть теперь исчезла, и впереди расстилалась гладкая, ровная дорога, которая вела прямо к цели.

Она вышла в сад и взволнованно забегала по аллеям. Трудно было поверить, что это та самая Катути, которая умела так величаво выступать на глазах у людей. Только сегодня, в первый раз с того дня, когда она получила из армии это ужасное письмо, удалось ей спокойно оглянуться вокруг и поразмыслить о том, что в первую очередь должен предпринять Ани.

Она твердила себе, что все идет хорошо, что настало время действовать смело и решительно.

Когда пришли люди, присланные царевной, она с обычным спокойствием и самообладанием распорядилась упаковкой вещей, которые Неферт пожелала взять с собой. Затем она послала карлика Нему к Ани с просьбой посетить ее. Но не успел Нему выйти из ворот, как показались скороходы везира, а за ними– колесница и отряд его телохранителей. Через несколько минут Катути вместе со своим царственным другом уже прогуливалась по аллеям сада. Она сообщила ему, что Бент-Анат взяла к себе Неферт, и рассказала все, о чем думала в эти последние часы.

– Да у тебя просто мужской ум, – сказал Ани, выслушав ее советы. – Что ж, на этот раз ты не напрасно побуждаешь меня к решительности. Амени уже готов действовать, Паакер сегодня собирает свой отряд. Завтра он хочет принять участие в Празднике Долины, а послезавтра отправится в Сирию.

– Он был у тебя? – спросила Катути.

– Махор приехал во дворец прямо из твоего дома, – отвечал Ани. – Лицо у него пылало, он полон решительности, хотя и не подозревает, что я держу его в руках.

Беседуя таким образом, они вошли в открытый зал, где в это время был Нему; завидев их, он спрятался за кадками с растениями, чтобы подслушать их разговор. Они сели рядом у столика, за которым всего несколько часов назад завтракала Неферт, и Ани спросил Катути, открыл ли ей Нему тайну колдуньи. Вдова притворилась, будто ей ничего не известно, снова выслушала всю историю о любовном напитке и весьма искусно разыграла роль глубоко возмущенной матери. Желая ее успокоить, везир стал уверять, что никаких любовных напитков не существует, но вдова его не слушала.

– Только теперь я поняла поведение моей дочери! – воскликнула она. – Паакер сегодня утром опять подлил ей этот напиток в вино, потому что, едва Неферт осушила свой бокал, она вся словно преобразилась. Сколько нежности звучало в ее словах, обращенных к Паакеру, и если он с такой радостью готов тебе служить, то лишь потому, что он уверен в любви моей дочери. Да, да! Снадобье старухи оказало свое действие!

– Значит, зелья все же существуют, – задумчиво промолвил Ани. – Но они, верно, привлекают сердца женщин только к молодым мужчинам. Если это так, старуха занимается дурным делом, потому что юность уже сама по себе есть чудо, пробуждающее любовь. Ах, если бы я был молод, как Паакер! Ты улыбаешься, глядя, как вздыхает зрелый мужчина… Э, да что кривить душой – не мужчина, а старик. Ведь лучшая пора жизни уже позади. И все же, Катути, друг мой, умнейшая из женщин, объясни мне только одно. Когда я был молод, меня многие любили и многие женщины доставили мне минуты радости, но все они были для меня лишь игрушкой, и моя безвременно умершая супруга – тоже. В конце концов я посягнул на девушку, которой гожусь в отцы, но не для того, чтобы искать утешения в ее объятиях, а чтобы использовать ее в своих целях. Теперь же, когда она отвергла меня, я вдруг ощутил страшное беспокойство, я чувствую себя безумцем, как… еще немного, и я уподоблюсь Паакеру, который носится со своим любовным зельем!

– Так ты говорил с Бент-Анат? – спросила вдова.

– Да, я был настолько глуп, что дал ей возможность собственными устами еще раз повторить тот отказ, который она передала мне через тебя, – ответил Ани. – Как видишь, голова у меня не совсем на месте!

– Под каким же предлогом она тебе отказала?

– Под каким предлогом? Разве Бент-Анат нужен предлог! Честное слово, у этой женщины поистине царская гордость, и она не уступит в правдивости самой великой Маат. [163] Я должен признаться в этом откровенно. Когда я стоял перед ней, все наши дела вдруг показались мне какими-то жалкими. В моих жилах все же немало крови Тутмоса, и если жизнь научила меня кланяться, то спина моя болит от этого. Я никогда не знал удовлетворенности своим положением и своей деятельностью, так как всегда чувствовал себя значительнее, нежели имел на то право, и делал меньше, чем мог. Лишь для того чтобы не быть вечно угрюмым и недовольным, я всегда улыбаюсь. От рождения на лице у меня нет ничего, кроме кожи, а мне приходится вечно носить маску. Я служу человеку, который ниже меня по рождению. Я ненавижу Рамсеса, а он, искренне или нет, зовет меня своим братом, и я, притворяясь, будто укрепляю его государство, на деле старательно под него подкапываюсь. Все мое существование – сплошная ложь!

– Но оно будет истиной, – прервала его Катути, – как только боги дозволят тебе стать тем, кем ты должен быть – законным повелителем этой страны!

– Странно! – усмехнулся везир. – Почти эти же слова сказал мне сегодня верховный жрец Амени. Мудрость жрецов и мудрость женщин имеет много общего: ведь вы сражаетесь сходным оружием. Вместо мечей вам служат слова, вместо копий – петли, и вы набрасываете оковы не на тело, а на душу.

– Ты порицаешь, или хвалишь нас? – лукаво спросила вдова. – Во всяком случае, мы далеко не бессильны и поэтому, мне думается, можем быть неплохими союзниками.

– Это так, – согласился Ани. – В этой стране ни одна слеза не прольется от горя или от радости без участия жреца или женщины. Я говорю серьезно, Катути! В девяти из десяти великих событий замешаны вы, женщины. Ты затеяла все, что сейчас здесь готовится, и я должен признаться, что несколько часов назад я отказался бы от своих притязаний на трон, если бы женщина Бент-Анат вместо «нет» произнесла «да».

– Ты заставляешь меня поверить, что слабый пол одарен более твердой волей, чем сильный. Ведь в супружестве вы называете жену «госпожой дома», а когда родители, одряхлев, уже не в состоянии себя прокормить, в нашей стране не сыновья, а дочери обязаны их содержать. Однако и у нас, женщин, есть свои слабости, среди которых первое место принадлежит любопытству. Могу ли я спросить, какими же доводами отделалась от тебя Бент-Анат?

– Ты и так знаешь очень много, а хочешь знать все. Она была так милостива, что дозволила мне говорить с ней с глазу на глаз. Было еще очень рано, и она только что вернулась из храма, где первый пророк, этот больной старец, снял с нее осквернение. Свежая, прекрасная и гордая, словно богиня, вышла она мне навстречу. Сердце у меня забилось, как у юноши, и, пока она показывала мне цветы, я говорил себе: «Ты пришел сюда получить через нее еще одно право на трон, но, если она согласится стать твоей, ты будешь Рамсесу верным братом и везиром, наслаждаясь подле нее покоем и счастьем, пока еще не поздно. Если же она меня отвергнет, то пусть решает судьба: вместо мира и любви я избираю борьбу за корону, столь позорно похищенную у моего рода». И я начал свое сватовство, но она оборвала меня на полуслове, назвала меня благородным человеком и достойным женихом, но…