Обо всем этом мадемуазель Дье рассказывала мне каким-то тусклым голосом. Глаза у нее были красные и опухшие, но она больше не плакала. А голову обернула полотенцем – она уже много выпила до меня и продолжала пить.
Дом у нее с садом и стоит на пригорке, оттуда видно озеро. Внутри все ветхое и выглядит тоскливо, кроме комнаты, называемой салоном, которую она немного обновила после смерти матери. Повсюду книги. Когда я приехал, она очистила от них диван. Те три с лишним часа, что я провел у нее, я тоже, кажется, много пил. Не могу припомнить, что я делал, только помню, что она все время кусала губы, это в конце концов стало просто непереносимо, и, чтобы помешать ей, я то и дело протягивал в ее сторону руку.
Как и Бу-Бу, но только раньше, она все узнала в ту ночь с 13 на 14 июля, когда Эна так поздно вернулась домой. И я слово в слово услыхал уже знакомую мне историю, за исключением одной вещи, от которой так и подскочил на месте: оказывается, те два негодяя сняли для нее квартирку в Дине, чтобы «она принимала там мужчин». Бу-Бу мне говорил, что она была для них источником наживы, но я думал только о выкупе, который они требовали, чтобы оставить ее в покое.
Мадемуазель Дье тоже не знала их имен. Однако, рассказывая ей о своих неприятностях, Эна сообщила, что у старшего лесопилка при выезде из города, а у другого – агентство по недвижимости на бульваре Гассенди, и подчеркнула: «Это вполне благополучные отцы семейств, а не подонки, какими представляют таких людей. Если и обращусь в полицию, ничего не смогу доказать. Даже мой труп никто не найдет». У меня сердце сжалось, когда я услышал эти слова. «Если они не оставят меня в покое, – говорила Эна мадемуазель Дье, – все равно от них отделаюсь. Или расскажу Пинг-Понгу, и он это сделает за меня».
Эна трижды просила мадемуазель Дье приехать за ней в Динь – два раза до свадьбы и еще в тот вторник, когда якобы ездила походить по магазинам в своем красном платье и я отхлестал ее на краю дороги. Последний раз мадемуазель Дье встретилась с ней на той квартирке. На четвертом этаже старого дома номер 173 по улице Юбак. В глубине двора. На той самой улице, где Бу-Бу во время велогонки видел ее в черном «пежо» с двумя мужчинами.
Вспомнил я, как она вынула два автобусных билета до Диня показать их мне. И спросил мадемуазель Дье: «В тот вечер вы привезли ее из Диня?». Отвернувшись, она ответила: «Нет. Я оставила ее на квартире. Она сама не захотела, чтобы я увезла ее». И, закусив до крови губу, добавила: «Я предложила обратиться в полицию, я голову потеряла от страха, мы поссорились. И она больше не звонила, мы не виделись с того вторника».
Опять глотнув из стакана, добавила: «Ключи от той квартиры лежат в почтовом ящике. Последнем при входе, под лестницей. Она боялась носить их с собой, потому что вы могли их обнаружить, и все же думала, что если с ней что-нибудь случится, то вам придется туда зайти». Я сдержался и только покачал головой, как бы говоря, что это уже не имеет значения. Но та все же глухо спросила: «Что вы намерены предпринять?». Я ответил: «Сначала поеду в Марсель. А там уж решу».
Потом она кормила меня на кухне. Я был голоден и ел с аппетитом. А сама много пила. И снова стала рассказывать, как Эну обнаружили на марсельском пляже. Я напомнил, что она мне об этом уже говорила. «Разве?» – сказала она. И две слезинки скатились по ее щекам.
Она предложила мне переночевать у нее – был второй час, но я отказался – лучше сразу поеду в Марсель, все равно мне не уснуть. И она проводила меня до выхода, сказав: «Я тоже хочу ее проведать. Как только разрешат». Я обещал позвонить. Стоя у двери с полотенцем на голове и со стаканом в руках, она опять заплакала.
От Брюске до Диня километров восемьдесят, но много виражей. Я затормозил на бульваре Гассенди в два часа ночи перед единственным освещенным местом, дискотекой что ли, из которой хозяин выпроваживал последних посетителей. Он объяснил мне, где улица Юбак. И я пошел туда пешком. Слышал только свои шаги по тротуару.
В подъезде свет не горел. Я на ощупь нашел последний ящик с замочком. Потянув что есть силы, сорвал тот замочек вместе с кольцами. Внутри оказалась связка ключей. Один обычный и два для засова.
Поднялся на четвертый этаж. Большое окно слабо освещало лестницу. На каждой площадке было по две квартиры, но у левой двери была только одна замочная скважина. Осторожно отпер правую, прислушиваясь при каждом повороте ключа, не разбудил ли кого.
Вошел, зажег свет. Прикрыл дверь, заглянул в тесную кухню. Стены красные. На раковине два вымытых стакана. В холодильнике одна начатая бутылка пива. Кто пил пиво? Только не она.
В главной, тоже красной, комнате не было следов того, что тут кто-то находился недавно. Покрывало на постели гладко заправлено. В шкафах пусто. Ничего такого, что говорило бы о ее пребывании. На столике пепельница, но чистая.
Затем я пошел в туалет. Конечно, я не ждал увидеть отражение своей жены в зеркале над умывальником только потому, что она глядела в него несколько дней назад, но то, что нашел на полочке, словно ударило по голове: зажигалка «Дюпон» с надписью «Эна» сбоку.
Я хорошо помнил, что во вторник, когда ударил ее и выложил на постель все из ее сумочки, зажигалка была там. После, насколько мне известно, Эна ездила в Динь только раз, в день велогонки. Значит, забыла тогда зажигалку? Это было на нее непохоже. А может, оставила нарочно, чтобы я нашел?
Мне кое-что пришло в голову. Вернулся на кухню и вынул из-под мойки ведерко с педалью, там были окурки сигарет «Житан» и упаковка от печенья. Я уж не знал, что думать.
Несколько минут сидел на постели, думал. Еще раз проверил ящики. Мысль была: «Если она понимала, что ты сюда придешь, значит, где-то оставлена записка». На часах был уже четвертый час. Я старался не думать об окурках и о том, что тут до меня были мужчины. Я думал о том, что ей было страшно и приходилось осторожничать. И знаете, о чем я вспомнил? О ее записке:
«Ну и чего ты добился, парень, роясь в моей сумке?»
Я-то думал, записка предназначена мне. А вдруг она писала ее для одного из тех, кто следил за ней и рылся в ее вещах? Если она написала что-нибудь для меня, то спрятала там, куда никто чужой не догадается заглянуть.
Было уже пять минут пятого. За окном начало светать. И тут я догадался. Вернулся в туалет и снял полочку, на которую была положена зажигалка. Это была прямоугольная, полая пластина, внутри лежали две визитные карточки. Я постучал, думая найти еще что-нибудь, но напрасно. Одна визитная карточка – Жана Лебаллека, хозяина лесопилки на дороге в Ла Жави, а другая – Мишеля Туре, агента по недвижимости, с адресом конторы на бульваре Гассенди и домашним – на шоссе Будон. На обороте одной из карточек незнакомым почерком был записан адрес какого-то столяра в Дине, но его имя перечеркнули.
Никакой записки от Эны не было, только вот карточки. Я сунул их в карман, поставил полочку на место, проверил, не осталось ли следов моего пребывания, и ушел. Внизу в темноте я немного постоял в нерешительности, но в конце концов опустил ключи в ящик.
Сел в «ДС» на бульваре Гассенди – кругом не было ни души – и сперва поехал глянуть на план города в витрине туристической конторы. После посмотрел, где живет Туре. Дом как дом. Вернувшись на бульвар Гассенди, я, перед тем как ехать на Ла Жави, проверил, где находится контора по недвижимости.
До ворот лесопилки по спидометру оказалось пять километров. Рядом стоял знак с названием ближайшей деревни – Ле Брюске. Увидеть это название тут было очень странно, тем более в ту минуту, словно кто захотел сыграть со мной шутку. В Бога я не верю и вспоминаю о нем лишь изредка на пожарах, однако эта надпись произвела на меня впечатление.
Во дворе Лебаллека я увидел черный «пежо», такой, как мне описывал брат. В окне нижнего этажа был уже свет. Наверно, там кухня и кто-то всклокоченный, с мутными спросонок глазами, как оно бывает со мной или Микки по утрам, пил кофе. К телефонному проводу, натянутому от дороги к дому, без лестницы не добраться. Я глянул во двор, чтобы понять, как расположены помещения, и вернулся к машине.