Были арестованы и допрошены два подозрительных алжирца. Но в то же воскресенье освобождены. Эксперт без труда установил, что стреляли из «ремингтона» с обрубленным стволом. Ничто в прошлом обоих не объясняло столь страшного конца. Говорилось о «безжалостной расправе», о мести уволенного рабочего, о сведении счетов из-за какой-то сделки. В конце статьи я прочел, что «убийца оделся в красное, как палач».

Я выбросил газету на тротуар и поехал к Фарральдо Теперь я боялся его, но, раз он просил приехать, должен был это сделать.

Едва тот пожал мне руку, как я понял, что он еще не читал газету. Он готовил себе кофе и угостил чашечкой. Сказал: «Пойми, парень, мне неприятно выглядеть эдаким ханжой. Не знаю, насколько серьезно то, что я тебе расскажу. Я долго думал про твою жену после того, как она попала в больницу. И понял, что надо поговорить с тобой».

В четверг 8 июля, за два дня до своего двадцатилетия, Элиана пришла к нему днем в этот самый кабинет. Значит, это было уже после того, как Коньята сообщила ей, кто привез назад механическое пианино.

Она спросила про Лебаллека. Фарральдо сказал, что тот ушел много лет назад, купив собственную лесопилку под Динем. Показал регистрационную книгу за 1955 год. Мне он тоже показал ее и запись внизу: «Перевал закрыт. Пианино вечером в понедельник». Вот почему Лебаллек не доехал до нас в субботу 19 ноября.

Из дома Евы Браун они выехали поздно вечером в сильном подпитии.

Фарральдо пил себе кофе, поглядывая в книгу. Я подумал, что ему больше нечего сказать, даже от сердца отлегло, и я уже хотел поблагодарить и уйти, когда вдруг он сказал: «Она была тут снова, через неделю после свадьбы, 24-го, в субботу. Я запомнил день, потому что твой брат должен был в воскресенье участвовать в гонке в Дине. На щеке был след от удара. Сказала, что ушиблась о дверцу машины. И спросила глупейшую вещь. В общем, я тогда счел ее глупейшей. Я просто не думал, что смогу вспомнить такую мелочь, относящуюся к событиям двадцатилетней давности Она спросила, не работал ли у нас тогда итальянец, который мог бы сопровождать Лебаллека, когда тот отвозил ваше пианино».

Я нахмурился, делая вид, что тоже ничего не понимаю Но Фарральдо не дал мне опомниться: «Прости меня, мой мальчик, но мне показалось, что я поступаю верно, и после ухода Элианы позвонил Лебаллеку». Он пристально глядел на меня. В ту минуту я уже не был уверен, что он не читал газету.

Теперь слушайте внимательно. Разыскивая телефон Лебаллека, в субботу около одиннадцати Фарральдо обнаружил, что в справочнике вырвана страница. Его секретарша Элизабет призналась, что Эна вырвала ее еще во время первого посещения. Когда же он наконец связался с Лебаллеком и все рассказал, то в трубке ничего не стало слышно, и он подумал, не прервали ли их. Нет, Лебаллек потом спросил: «Вы можете мне описать эту женщину?» И, выслушав, тут же сказал: «Я заеду к вам во второй половине дня. Слишком деликатная тема для телефона».

Он приехал в своем стареньком «пежо». Фарральдо не видел его много лет. Лебаллек проговорил: «Звук пилы я и так слышу круглый год. Пойдем куда-нибудь выпить». И они отправились в кафе на площади. Лебаллек сказал: «Я и не знал, что эта Элиана замужем. Мне она назвалась Жанной. А снимая квартиру у шурина, представилась учительницей». Потом он ядовито усмехнулся и добавил: «Ну и дурак же я», словно Фарральдо не надо было ничего объяснять. «А она и правда красивая». Фарральдо сказал, что он выглядел сбитым с толку, но никак не объяснил свое состояние.

Они вспомнили ноябрь 1955 года, когда Лебаллек и его шурин повезли к нам механическое пианино. Лебаллек сказал: «Вы, может, не знаете, это было так давно, но мой шурин Туре иногда помогал мне. Он уже тогда занимался скупкой недвижимости, но собственной конторы еще не было, и он никогда не отказывался подработать». Фарральдо спросил его: «Кто тот итальянец, о котором она спрашивает?». Лебаллек ответил: «Один тип по имени Фьеро. Мой шурин потом нашел ему место управляющего баром в Марселе. Года через два или три. Но это не принесло тому счастья. Он был, видимо, связан с уголовным миром, и в 1962 году его убили в баре двумя пулями в голову».

Фарральдо спросил тогда: «Почему Эна, ну Элиана, приехав из Аррама, из-за перевала, так интересуется им?». Лебаллек понятия не имел. Она ему ничего не сказала. Он видел ее три раза, но она ни о чем не спрашивала. Именно этого он и не понимал. Только сказал: «Послушайте, Фарральдо, это точно, пианино к Монтечари 21 ноября привез я. Я хорошо это помню. Но Фьеро тогда не было, хотя он и ехал с нами в субботу 19-го, это так. Теперь я могу признаться вам: когда 19-го грузовик отправился в Аррам, ни меня, ни шурина в нем не было».

Вот какие дела.

Уж не пойму, как только я не вскочил тогда со стула и не заорал. Эти слова, наверно, подействовали на меня так же, как и на Эну, когда она узнала правду. Я еще цеплялся за мысль, что это все ложь, что Лебаллек врет. Фарральдо молчал, напуганный. Как можно натуральней я попросил: «Продолжайте, продолжайте…».

Итак, в субботу 19 ноября 1955 года Лебаллек должен был осмотреть ту самую лесопилку, которую купил несколько месяцев спустя, и договориться о платежах. Хозяином его тогда был Фарральдо-старший, очень суровый со своими работниками, куда суровее, чем тот, что сидел тут напротив меня. Лебаллек не смел рассказать о своих планах. И за определенную мзду поручил перевозку Фьеро, который был свободен, и другому шоферу – высокому, коротко стриженному, по имени Памье, уехавшему потом в Авиньон.

Они договорились, что вернут грузовик в субботу вечером, но вернулись в воскресенье вместе с еще одним парнем, неместным, лет двадцати, которого подобрали по дороге. Лебаллек даже помнил его имя – Ристоллан. Фьеро и Памье утверждали, что едва не застряли в снегу, пришлось ехать назад. Но тот, Ристоллан, которому было наплевать на заботы Лебаллека, заметил: «А мы, однако, недурно покутили. Даже отлично…».

Механическое пианино доставили к нам не они. Это сделал Лебаллек вместе с Туре в понедельник 21-го в конце дня. Мой отец угостил их тогда на кухне винцом. Я тоже был там, но, даже напрягаясь, не могу ничего вспомнить. Мне было десять лет. Жизнь тогда казалась сказкой. И, как ветерок на воде, не оставляла следов.

Я мчался в Марсель, не замечая дороги. Кажется, через Драгиньян. Не помню. Я хотел лишь одного – скорее быть в палате, до того как Фарральдо прочтет о преступлении в Дине и обратится в жандармерию. Поступить иначе он не мог, несмотря на все, что его связывало с нашей семьей.

Мне пришлось, однако, остановиться и заправить машину. На столе заправщика, когда он считал мне сдачу, я увидел газету «Нис-Матэн». И отвернулся, чтобы не видеть беззаботных лиц Лебаллека и его шурина. Заправщик сказал: «Вот еще двое не будут больше платить налоги». И засмеялся. Он проводил меня до машины и протер ветровое стекло. Заметив рядом со мной плюшевого медведя, опять засмеялся и сказал: «Нужно пристегнуть его ремнем. Таков закон».

Меня снова мучила жажда, я хотел есть и остановился у кафе проглотить что-нибудь. И тут лежала газета с лицами обоих. Хозяйка обсуждала эту историю со служанкой, раскладывавшей приборы к обеду. И я уехал, забыв про бутерброд.

Как доехал до Марселя, тоже не помню. Я все еще цеплялся за мысль, что Лебаллек солгал. Затем помню себя с медвежонком под мышкой в больничной приемной. Пришла мадам Фельдман и сказала: «Мы не можем вас пропустить сейчас к жене. Приходите завтра. В три».

Затем добавила: «Утром приходил инспектор полиции и принес ее матерчатую сумку и очки, обнаруженные в помещении газеты „Провансаль“. Инспектор Пьетри хочет вас видеть. Вы найдете его в префектуре». Я сказал, что схожу туда. И спросил, отдадут ли мне сумку. «Отдадут. Надо только расписаться в получении. Очки я оставлю для нее». – Женщина в белом халате попросила меня расписаться в книге, проверила вместе со мной, все ли на месте. Она же дала мне подписать документы для дирекции больницы и страховой компании. Я несколько раз путался, так как увидел в ее вещах оторванную от пачки ментоловых сигарет бумажку с именем Фьеро и номером телефона.