Шиндлер поспешил исполнить приказание Бетховена, а Джэсон отметил, что композитор гораздо ниже ростом, чем он предполагал, плотного сложения, грузный и квадратный. А когда Бетховен подошел к Деборе и галантно поцеловал ей руку, стала заметна его легкая хромота Джэсона поразил лоб композитора, необычайно большой, свидетельствовавший о незаурядном уме. Улыбка сделала его лицо неожиданно мягким, а интерес, который вызвали у него посетители, придал его лицу живость и привлекательность. Казалось, обаяние его личности взяло верх над качествами, заданными природой, даже над самыми непривлекательными, и его внешность обрела ту значительность и достоинство, которые невольно покоряли.

– Почему вы не предупредили, что меня посетит столь прелестная молодая дама? – пожурил он Гроба. – Я бы позаботился о своей наружности. Мужчине не пристало уподобляться павлину, но красотой пренебрегать не следует.

Повернувшись к Деборе, Бетховен спросил:

– Вы любите музыку?

Она, не колеблясь, написала: «Да».

– И вам тоже понравилась моя симфония?

«Да, очень. Я рада, что мне посчастливилось ее услышать».

Бетховен широко улыбнулся, но тут же, погрустнев, пробормотал:

– В Вене теперь почти не исполняют мою музыку. В моде одни итальянцы, а Россини почитают чуть ли не за бога. Неужели и в Америке то же самое?

«У нас знамениты Гендель и Гайдн. А также Бетховен», – написал Джэсон. Он с удовлетворением отметил, что его немецкий язык от постоянной практики заметно улучшился, и ему не доставляло труда понимать Бетховена.

Бетховен был явно польщен замечанием гостя.

– Я тоже преклоняюсь перед Генделем, – начал он, но вернулся Шиндлер со стаканами. Бетховен пригласил Дебору и Джэсона за большой квадратный дубовый стол, не обращая внимания на Гроба и Шиндлера.

Дебора, смущенная подобным отношением хозяина, взяла того и другого под руки, желая усадить их рядом с собой. Ее поразило равнодушие Бетховена к соблюдению приличий. Интересно, подумала она, куда же Шиндлер поставит стаканы и бутылку. На столе в беспорядке громоздились книги, тетради для записей, ноты, чернильницы, перья и карандаши, тут же лежала старая ржавая слуховая трубка, явно вышедшая из употребления. Но Бетховен сдвинул все предметы к центру стола, что еще больше увеличило беспорядок, и повелительным жестом приказал Шиндлеру поставить стаканы и вино на стол.

А когда Дебора отдала свой стакан Шиндлеру, Бетховен сердитым тоном приказал тому принести еще два стакана. Дебора заметила, что черный сюртук композитора сильно помят, словно Бетховен спал в нем или он был единственным предметом его гардероба. Гостиная походила на лавку старьевщика, где было в беспорядке свалено множество предметов. За фортепьяно лежала скрипка, в одном углу было свалено грязное белье, в другом стояли неразвешанные картины, а под секретером Дебора в смущении увидела ночной горшок; из разорванной обивки дивана вылезала пакля; потрепанные диванные подушки были все в винных пятнах, а стулья поцарапаны и поломаны. Растрепанная шевелюра хозяина, вздымавшаяся над высоким одухотворенным лбом, словно густой непролазный кустарник, вполне соответствовала царившему кругом хаосу. Волос Бетховена, казалось, не касалась ни вода, ни гребень, ни ножницы. Шиндлер, вдруг извинившись, прошептал Деборе на ухо:

– Вода течет из умывальника, а он не слышит. Он провел сегодня немало времени за туалетом, хотя по его виду этого не скажешь. Он способен часами лить себе на голову и лицо холодную воду, считая это весьма полезным, но, по мнению некоторых, именно это является причиной его глухоты.

Бетховен, подозрительно глядя на Шиндлера, проворчал:

– О чем вы там шепчетесь за моей спиной?

«Я сказал госпоже Отис, что из умывальника течет вода», – написал Шиндлер.

– В таком случае закройте кран, но перестаньте шептаться. Но сначала наполните стаканы!

Шиндлер вышел закрыть кран, а Бетховен, не дожидаясь его, предложил тост:

– За здоровье наших американских гостей!

«И за господина Бетховена», – написала Дебора. На какое-то мгновение ей показалось, что глаза Бетховена увлажнились, но она тут же подумала: не может быть, он чересчур черств. Бетховен одним залпом осушил стакан и вытер глаза рукой.

– А теперь к делу, – объявил он.

Гроб подал Бетховену записку, и тот прочитал вслух: «Советую вам отнестись серьезно к предложению господина Отиса, поскольку я получил денежный чек из Бостона». Повернувшись к банкиру, Бетховен спросил:

– На сколько?

«На четыреста гульденов», – написал Гроб.

– Маловато, – ответил Бетховен, – но для начала сойдет.

«А на сколько вы рассчитываете, господин Бетховен?» – спросил в записке Джэсон.

– Мои произведения идут нарасхват, – ответил Бетховен. – Пять издателей спорили из-за моей «Торжественной мессы», а нашлось бы побольше. Пожелай я, меня бы завалили предложениями.

«Какова ваша цена, господин Бетховен?» – снова спросил Джэсон.

– Тысяча гульденов.

Сумма ошеломила Джэсона. Элиша Уитни предупредил, что пятьсот гульденов – предел, который может себе позволить Общество, и Гроб тоже отрицательно покачал головой. А когда Джэсон написал: «Общество благодарит Вас за внимание, но…», банкир напомнил:

– С ним следует поторговаться.

Бетховен выхватил тетрадь из рук Джэсона, не потрудившись даже прочесть написанное, и объявил:

– Вы что-то против меня замышляете. Не вы первые, не вы последние. В Вене все держится на интригах. Раз так, я напишу ораторию для Англии, там люди куда честнее.

Вид у Деборы сделался такой огорченный, что Бетховен смягчился.

– В чем дело, госпожа Отис?

«Мы проделали долгий путь ради встречи с вами. И вот теперь нас постигла неудача». Дебора была готова расплакаться.

– Утрите слезы, милая госпожа Отис, – ответил Бетховен. – Поберегите вашу красоту. Поймите, я занят и у меня слабое здоровье. Я болею уже много месяцев и уж если берусь за работу, то в твердой уверенности, что получу за нее достаточное вознаграждение и вовсе не из жадности, а потому, что надо на что-то жить. Ничего не поделаешь. Вы меня поняли, госпожа Отис?

Дебора согласно кивнула и коснулась его руки, выражая сочувствие и одобрение.

– Если вы по-хорошему поговорите с мужем, может, что-нибудь и получится, – сказал композитор, – может, он согласится пойти на уступки.

Дебора повернулась к Джэсону, тот дал ей знак продолжать разговор, и написала:

«Вы очень великодушны и добры, господин Бетховен».

«Господин Бетховен, сколько вы хотели бы получить за ораторию?» – спросил Гроб.

– Послушайте, на мне не наживетесь! – сердито воскликнул Бетховен и порывисто поднялся. Джэсон с Деборой тоже встали, полагая, что визит окончен.

– Останьтесь, – преградил им путь Бетховен. – Я предпочел бы обсудить этот вопрос без присутствия торговцев. Вы ведь тоже музыкант, господин Отис, не так ли?

Дебора с готовностью кивнула.

– Скажите мужу, госпожа Отис, пусть он напишет мне сумму, которую готов заплатить, а я подумаю. Музыкальные издатели и банкиры мои извечные враги. Нам следует обсудить это дело втроем. Как насчет завтрашнего вечера, госпожа Отис? Я приглашаю вас на ужин.

«Для нас это большая честь, господин Бетховен», – написала Дебора, выждав пока Джэсон не сказал ей: «Да».

– Если вы не возражаете, я хотел бы обсудить заказ на ораторию с американскими друзьями, когда сочту это удобным, – обращаясь к Гробу, сказал Бетховен.

Гроб пожал плечами.

– Госпожа Отис, у вас есть своя карета? «Разумеется. Чем мы можем быть вам полезны?»

– Не могли бы вы купить к завтрашнему ужину телятины? И свежей рыбы. Я предпочитаю это всему остальному, но у меня кухарка с норовом, кто знает, может, завтра она надумает от меня уйти.

«Кто же тогда приготовит еду?» – написала Дебора.

– Если понадобится, Шиндлер. – И Бетховен, в восторге от этой идеи, громко рассмеялся.

Однако вернувшийся в гостиную Шиндлер совсем приуныл и сказал, от огорчения позабыв о глухоте Бетховена: