Посещение Констанцы оставило у Джэсона чувство неудовлетворенности. Остаток дня он провел, записывая все то, что ему удалось узнать о смерти Моцарта; однако чем больше он старался привести все в стройную систему, тем сильнее отчаивался.

В эту ночь он не сомкнул глаз. Констанца добавила новые сведения к его собственным и одновременно многое опровергла, так что теперь он не знал, чему и верить. И она не хотела даже выслушать его. Чем только привлекла она Моцарта?

Лежа в кровати, он смотрел на Гогензальцбург, мрачно возвышавшийся над ним в ярком свете луны. Он был в растерянности. Ему казалось, что он вот-вот найдет нити, ведущие к истине, но стоило их коснуться, как они, словно паутина, путались и рвались в его руках. Древняя крепость мерцала холодной белизной, грозная, словно некое чудовище. Лунный свет проник в спальню и образовал в ногах кровати серебристый треугольник, на концах его Джэсону мерещились лица Вольфганга, Констанцы и Алоизии.

«Дражайшая, любимейшая жена моя!»

Отвечала ли Констанца ему таким же чувством?

«Дни без тебя полны одиночества и тоски».

Любила ли она его с той же страстью?

«Моя драгоценнейшая Станци, люби меня вечно, как я люблю тебя».

Откликнулась ли Констанца на эту мольбу? «Целую тебя миллион раз и с нетерпением жду твоего возвращения».

Когда Моцарт больше всего нуждался в ней, она была на водах в Бадене.

Весь следующий день Джэсон бродил вдоль реки в надежде, что прогулка и свежий воздух прояснят его мысли И вернут мужество продолжать дальнейшие поиски. Дебора не отходила от него и старалась не беспокоить лишними вопросами.

В этот морозный день они выехали за город и отправились к тому месту, где река Зальцах делала изгиб. Прозрачный воздух, напоенный острым запахом мокрых листьев, кое-где еще покрывавших деревья и землю, бодрил, и Джэсон дышал полной грудью. Солнце поднялось над горами, и сразу потеплело.

– Тебе понравилась Констанца? – спросила Дебора.

– Не очень. Я не знаю, чему и верить. Она то подтверждает мои подозрения, то тут же говорит обратное. Моцарт, по ее словам, был всеобщим любимцем, и в то же время у него было множество врагов. Она отрицает причастность Сальери и признает, что Моцарт сам подозревал отравление. Я совсем сбит с толку.

– Факты часто бывают противоречивы.

– И все-таки кое-что удалось узнать, например, точные симптомы его болезни.

– И имена докторов.

– Которых уже нет в живых. Какая нам от этого польза?

– Но от неё ты узнал их диагнозы.

– Тоже противоречивые. Эрнест утверждал, что Констанца примет меня с распростертыми объятиями, что они с ней добрые друзья. А она, оказывается, терпеть его не может. Так что рекомендательное письмо оказалось бесполезным. Вот поди верь ему!

– Надо быть снисходительным.

– К кому? – спросил он.

– К себе. К Констанце. Её нельзя винить. Я не знаю, к бы вела себя на её месте.

Джэсон не соглашался с ней. Его душа принадлежит Моцарту. А может ли Констанца сказать это о себе?

Морозный декабрьский воздух освежил Джэсона, и когда они вернулись в гостиницу, он спросил у хозяина:

– Где бы мы могли послушать музыку Моцарта, господин Рааб? Предпочтительно оперу.

Господин Рааб учтиво поклонился, – без сомнения, этот американец человек состоятельный, раз снял весь этаж, даже не спросив о цене, – и ответил:

– К сожалению, господин Отис, в Зальцбурге нет оперы.

– На родине Моцарта нет оперы? – удивился Джэсон.

– По этой причине, господин Отис, он и уехал из Зальцбурга в Вену.

– Но, должно быть, в Зальцбурге часто исполняют его музыку?

Хозяин грустно покачал головой.

– Не так уж часто, господин Отис. Жителей Зальцбурга всегда обижало, что Моцарт презрел родной город, да к тому же следует сказать, что музыкальностью они не отличаются. Об этом говорил сам Моцарт.

– Вы его знали?

– Почти все люди моего поколения его знали. Я родился в 1754, за два года до него. Зальцбург маленький город, и Моцарт принес ему славу. Я скрипач, правда, любитель. Сегодня мы устраиваем концерт в доме доктора Фредюнга, он дирижер нашего камерного оркестра, мы будем играть Моцарта. Если вы захотите нас послушать, мы будем рады.

– Неужели Моцарта в Зальцбурге больше нигде не играют?

– В декабре у нас мало приезжих, а местные жители почти не интересуются музыкой. Большинство чтят Моцарта за то, что он прославил Зальцбург, но равнодушны к его сочинениям. Многим он просто непонятен.

– А его вдова не посетит ваш концерт?

– Ни в коем случае. Она мало бывает в обществе.

– Моцарт не любил Зальцбург. Почему же она живет здесь?

– Ниссен говорит, что тут ему лучше работается. К тому же в Вене госпожу Ниссен беспокоят расспросами о Моцарте. А в Зальцбурге до этого никому нет дела. Здесь Моцарт не диковинка. Да и жизнь здесь дешевле.

– Вы знакомы с её сестрами?

– Я встречался с ними.

– Они живут с госпожой Ниссен?

– Да, если не ошибаюсь. Они ведут уединенный образ жизни. А почему бы вам не навестить сестру Моцарта, госпожу Анну Марию фон Бертольд цу Зонненбург?

– Непременно навещу. Она дружна с вдовой Моцарта?

– Не слишком. Мне кажется, Наннерль никогда не простила ему брака с Вебер. Когда он женился, об этом шло много разговоров.

– А что говорили в Зальцбурге о смерти Моцарта? Господин Рааб пожал плечами.

– Ничего. Смерть косила в те дни многих. Да и в наше время мало что изменилось. Больше половины венцев не доживают до двадцати лет. Тиф, оспа, дизентерия и чахотка свирепствуют в Вене. Поэтому я и живу здесь.

– Говорят, Моцарт умер от болезни почек.

– От чего бы ни умер, какая разница! У нас тут говорили, что от нервной лихорадки. Мало ли что выдумают доктора, лишь бы скрыть свое невежество. Вы окажете нам большую честь, господин Отис, если посетите наш концерт.

Пока Рааб писал им адрес, Джэсон приметил сидящего у двери человека, который не спускал с них взгляда. Джэсон с беспокойством спросил у Рааба:

– Кто это?

– Один из постояльцев.

– Уж не следит ли он за мной?

– У вас разве нелады с властями? – встревожился хозяин.

– Нет, – вмешалась Дебора. – Просто нас обокрали в Вене, вполне понятно, что муж остерегается.

– В Вене это часто случается, – сказал Рааб. – У нас в Зальцбурге больше порядка. У меня приличная гостиница. Я не сдаю комнат кому попало.

Незнакомец не двигался с места.

– Как его имя, вы не знаете? – спросил Джэсон.

– Бош. Он приехал в один день с вами. И снял комнату под вашей. Скажите, господин Отис, вы находитесь под надзором властей? Неприятности мне ни к чему.

– Меня привела сюда любовь к музыке. Что тут может быть предосудительного?

– Кто знает. В наши дни полиция строго следит за всем.

– Соблюдать осторожность разумно, – похвалила Дебора. – У вас много постояльцев в это время года?

– Нет, мало. Но у нас часто останавливаются проездом в Линц, Вену, Инсбрук, Аугсбург и даже Мангейм и Мюнхен. Видимо, господин Бош впервые видит американцев, потому и любопытствует. Многие жители Зальцбурга в жизни не встречали американцев.

– Я вам нужен, господин Отис? – раздалось у Джэсона над ухом.

Джэсон вздрогнул. Откуда появился Ганс? Уж не подслушивал ли он их разговор?

– Чего тебе надо? – холодно спросил Джэсон.

– У меня в Зальцбурге есть друзья, господин Отис, я хотел бы с ними повидаться.

– Ты же говорил, что никогда здесь не бывал.

– Это сущая правда, господин Отис. Они переехали сюда из Мангейма.

– А ты знаешь вон того господина? – спросила Дебора.

– Никогда не встречал! – Ганс был сама правдивость. И, тем не менее, Дебора могла поклясться, что они обменялись взглядами.

– Вечером ты нам понадобишься, – сказал Джэсон, – повезешь нас на концерт, а сейчас иди.

Доктор Фредюнг жил в красивом доме у подножия Ноннберга, неподалеку от Констанцы, и Рааб встретил Джэсона и Дебору у дверей. Хозяин поджидал их в музыкальной комнате, где были расставлены кресла для большого числа гостей.