Перед возвращением в Сан-Франциско Лаи Цину предстояло осуществить в Гонконге еще две важные миссии. На следующее утро они вместе с Фрэнси вдвоем отправились в китайскую часть города, минуя ряды роскошных особняков и деловых зданий. Наконец, они добрались до пустыря, заваленного мусором и дырявыми спальными матрасами, по краям которого одиноко лепились жалкие лавчонки, торговавшие вареным рисом и овощами. В воздухе стоял запах гниющих отбросов, причудливо смешиваясь с ароматом специй и курительных палочек, а привычный гомон высоких голосов китайцев перекликался с шумом транспорта и криками рикш, доносившимися с главных улиц. Под ногами сновали босоногие детишки, выпрашивая мелочь и дружелюбно улыбаясь. Множество любопытных с интересом разглядывали красивую белую женщину и величественного мандарина в расшитых одеждах, когда Лаи Цин принялся шагами отмерять участок, выигранный им в маджонг несколько лет назад.
Лаи Цин продемонстрировал всем желающим документ, удостоверяющий, что теперь новым владельцем пустыря сделался он. Бродяги и бездомные, жившие здесь в кучах мусора и отбросов, с недоумением разглядывали красивый пергамент с алыми печатями и едва ли понимали, что в нем написано. Неподалеку проходила фешенебельная Чатер-роуд, а в нескольких кварталах от нее возвышался холм Королевы Виктории, на котором раскинулись белые постройки губернаторского дворца, утопавшие в зелени садов и парков. За дворцом располагались виллы богатейших тайпанов. Вся территория пустыря также была застроена солидными каменными зданиями, в которых находились конторы крупнейших торговых компаний.
Лаи Цин и Фрэнси переглянулись. И без слов было понятно, что не стоивший и гроша участок земли, окруженный во времена дедушки Чанг-Ву древними складскими помещениями и хижинами, сооруженными беднотой из всевозможных обломков и дырявых травяных матрасов, в нынешнее время дорогого стоил. Много лет назад старик заплатил за эту бросовую землю восемьдесят долларов, а нынче ее стоимость выросла тысячекратно.
— У нас под ногами целое состояние, — в волнении прошептала Фрэнси. — Ты можешь завтра же продать землю, Лаи Цин, и удалиться на покой богатым человеком!
Лаи Цин промолчал. Перед его мысленным взором на пустыре уже высилось высокое белое здание с многочисленными сияющими на солнце окнами и огромной вывеской с надписью бронзовыми буквами — «Лаи Цин корпорейшн». В таком помещении охотно поселилось бы даже самое прихотливое божество, приносящее удачу, а бронзовые львы у входов в здание надежно защищали бы его от всяческих поползновений злых сил.
— Нет, мы не станем продавать землю, — сказал он. — Наоборот, это место станет основой, тем самым фундаментом, на котором мы построим наше благосостояние.
Они наняли рикшу и поехали в порт, откуда быстрая белокрылая лодочка доставила их в гавань, где стоял недавно приобретенный корабль. Он был уже полностью загружен и готовился отправиться в путь к берегам Америки. На корме золотом сияло название судна — «Фрэнси-1».
— Это первый корабль нашего флота, — заявил Лаи Цин, когда они осматривали судно. — Я назвал его в твою честь, потому что тебе я обязан всем.
Затем Лаи Цин вручил Фрэнси конверт.
— У меня есть еще один подарок для тебя. Я купил его на первые заработанные мною деньги пять лет назад и хранил до этого дня. Сейчас ты в состоянии по-настоящему оценить его. Возьми, он твой.
Фрэнси открыла конверт и не смогла сдержать изумленного восклицания, как только поняла, что в нем. А в конверте был документ на право владения участком земли на знаменитом Ноб-Хилле, по соседству с семейным владением Хэррисонов на противоположной стороне Калифорния-стрит.
— Скоро ты вернешься в Сан-Франциско, — продолжал Лаи Цин. — Ты не можешь больше скрываться от всех из-за своего брата. И ты не должна отныне думать о себе как о ничего не стоящей дочери могущественного миллионера Гормена Хэррисона, которую ее брат в состояния растоптать, когда захочет. Никто больше не властен причинить тебе зло. Когда-нибудь ты построишь свой собственный дом на горделивом Ноб-Хилле и докажешь миру, чего ты на самом деле стоишь. И Гарри Хэррисон ничего не сможет тебе сделать.
Лаи Цин отплыл в Сан-Франциско с дневным отливом. Фрэнси должна была последовать за ним на следующее утро. Последний день в Гонконге она провела с Эдвардом, который повел ее на птичий рынок. Тысячи зябликов, соловьев и канареек в крохотных бамбуковых клеточках ежедневно выставлялись там на продажу. В воздухе звенела нескончаемая птичья трель, а знатоки важно ходили по рядам, прислушиваясь к голосу то одного, то другого маленького пернатого певца, и одобрительно кивали головами или цокали языком. Следом за Фрэнси и Эдвардом безмолвной тенью крался Сэмми Моррис, неслышно ступая по мостовой в туфлях на веревочной подошве, которые обыкновенно носили кули. Он последовал за ними, когда: они покинули рынок и неторопливо пошли вдоль по шумной аллее Каулун, минуя небольшие магазинчики, торговавшие морскими продуктами. Магазинчики скорее напоминали просто дыры в каменной стене, откуда высовывались головы зазывавших покупателей торговцев. Здесь можно было увидеть каракатиц, плававших в ведрах с водой, ставшей почти черной от их выделений; на жестяных подносах лежали груды креветок и небольших кальмаров, а в огромных открытых для обозрения баках переливались всеми оттенками серебра живые рыбы, лениво бившие хвостом по воде, словно понимая, что свобода может теперь прийти к ним только вместе со смертью. Сэмми прятался в тени, когда Фрэнси и Эдвард осматривали прилавки ремесленников, предлагавших всевозможные резные деревянные статуэтки, алого воска печати, которыми скреплялась всякая мало-мальски важная бумага в Китае, и рисунки тушью по рисовой бумаге, удивительно тонкие и изысканные. Его горящие глаза ни на секунду не отрывались от них, заходили ли они в каморку сапожника или мастера по изготовлению свеч или просто любовались работой рукодельниц, продававших вышитые цветными шелковыми нитками изделия из батиста и атласа. Сэмми терпеливо ждал, пока в простой чайной, попавшейся по пути, они с удовольствием ели дымящуюся лапшу со специями и запивали ее чаем. Он дал себе зарок, что, если понадобится, он будет ждать целую вечность — только бы свершилась его месть. Тем временем Фрэнси и Эдвард сели на маленький, словно игрушечный, поезд и отправились на самую верхушку холма Королевы Виктории и, откуда открывался великолепный вид на весь Гонконг и зеленые острова, разбросанные вокруг него в заливе. Они наблюдали, как со стороны моря начал подниматься туман, сворачивая и разворачивая свои кольца, — совсем как в Сан-Франциско, — и смеялись как сумасшедшие, возвращаясь назад на том же самом игрушечном поезде, каждую минуту норовившем перевернуться — таким крутым оказался спуск.
Эдвард обратил внимание на оборванного кули, ожидавшего богатых господ после поездки на холм Королевы у конечной остановки поезда, и бросил ему монету. Затем подозвал рикшу и велел отвезти их с Фрэнси в отель. Случайно обернувшись, он встретился с кули взглядом и снова повернулся к Фрэнси, что-то ей рассказывая. Тем не менее, выражение глаз этого бедняка поразило Стрэттона. Он готов был поклясться, что кули, сидевший у остановки поезда в расслабленной позе, — не китаец.
Вечером они долго обедали, сидя в громадном зале ресторана в отеле «Гонконг», поглядывая на гавань, всю иллюминированную огнями, и ярко освещенные корабли.
Фрэнси подозревала, что это конец их отношений. Пьеса заканчивалась, и наставала пора возвращаться к действительности.
Оба молчали, думая каждый о своем. Наконец, Фрэнси стало не под силу выносить это мучительное молчание, и она сообщила Эдварду, что ей пора.
Он протянул через стол руку, мягко взял ее пальцы в свои и стал с нарочитым вниманием разглядывать золотое обручальное кольцо у нее на пальце.
— Фрэнси, ну почему вы не хотите, чтобы я заменил это колечко своим, — проникновенно сказал он. — Я поеду с вами в Сан-Франциско и…
Фрэнси резко покачала головой, сама мысль о том, что он окажется в Сан-Франциско, привела ее в ужас. Хочешь не хочешь, но с Эдвардом придется распрощаться. Она зябко передернула плечами и произнесла, как могла, холодно и сухо:
