Бармен налил Сэмми порцию дешевого пойла и с любопытством оглядел нового клиента своего заведения. Даже в этих местах, не отличавшихся особой утонченностью нравов, Сэмми выглядел диковато и устрашающе. Особенно запоминались его желтоватая кожа и воспаленные голодные глаза, горевшие мрачным огнем. Казалось, такой человек готов прирезать без зазрения совести своего ближнего из-за каких-нибудь двух центов. Бармен незаметно удалился в закуток рядом со стойкой, где находился телефонный аппарат, и, позвонив в ближайший полицейский участок, сообщил представителям власти, что в его заведении ошивается весьма подозрительный тип. Вернувшись за стойку, он снова взглянул на Сэмми, и тот перехватил его взгляд. Бармен отвернулся и принялся насвистывать какую-то мелодию, пытаясь скрыть свое замешательство. Однако интуиция Сэмми, натренированная за годы скитаний и попыток избежать нежелательных контактов с представителями власти, немедленно послала сигнал тревоги в его воспаленный мозг. Он допил виски, с нескрываемой угрозой посмотрел на бармена и торопливо вышел из заведения.

В полицейском участке весьма серьезно отнеслись к звонку из бара на набережной, которая считалась криминогенной зоной, и поспешили прислать туда наряд вооруженных полицейских. Но к тому времени, как полиция появилась в баре, Сэмми уже давно покинул опасное место и укрылся в очередной зловонной дыре, которых так много в любом портовом городе. Так или иначе, у него снова было убежище, и он затаился в нем, готовясь провести без сна очередную холодную ночь в Сан-Франциско.

Лаи Цин продолжал упорно работать. Он часто совершал вояжи в Гонконг, не забывая каждый раз посещать родную деревеньку на берегу Великой реки и следить за строительством храма, возводимого в честь его матери и младшего брата. Потом, когда храм был уже закончен, Мандарин приезжал, чтобы поклониться праху умерших и неторопливо поразмышлять о жизни в тишине его стен.

Старший брат Лаи Цина, который отвечал за строительство и поддержание храма в должном порядке, располнел и держался весьма важно перед жителями деревушки, благодаря ежемесячной дотации, получаемой от Лаи Цина. Это нимало не волновало последнего, зато он с удовлетворением отметил, что жена и ребенок старшего брата зажили вольготнее, и в их глазах уже не было выражения постоянного страха и униженности.

Небольшой, но чрезвычайно изящный и богато украшенный искусной резьбой храм был возведен на холме, в удачном месте, которое, по мнению Лаи Цина, облюбовали для себя добрые духи, приносящие Удачу. Храм выходил фасадом на медленно текущие волны Янцзы, а с другой стороны его окружали поля и зеленые холмы, так что храму было обеспечено отличное «чи» — открытое общение с космосом. За недавно построенным храмом безукоризненно ухаживали, хотя, как полагал Лаи Цин, в этом была заслуга не столько старшего брата, сколько его трудолюбивой жены, и, приезжая, он постоянно норовил всыпать горсть монет ей в ладонь, чем заработал непреходящую благодарность женщины.

Храм, посвященный Лилин и ее предкам, был выкрашен в глубокий пламенеющий алый цвет, и резко выделялся на фоне серо-зеленого ландшафта. Когда вечернее солнце освещало храм от верхушки изогнутой зеленой крыши до подножия, редкий путник не останавливался, чтобы полюбоваться на его красоту и вознести молитву за упокой душ матери Лаи Цина и ее маленького сына.

Как-то раз, вернувшись из Гонконга в Сан-Франциско, Лаи Цин пригласил к себе в офис девятнадцатилетнего Филиппа Чена и на диалекте «мандарина», на котором они имели обыкновение изъясняться дома, заявил ему:

— За два года я научил тебя всему, что сам знаю о деле, которым занимаюсь. Мне кажется, настало время тебе отправляться в Гонконг. Теперь мы, наконец, достаточно могущественны, чтобы продемонстрировать большим хонгам нашу силу, показать, что мы устраиваемся рядом с ними всерьез и надолго и не нуждаемся более в объедках с их стола. — Лаи Цин выложил на стол перед Филиппом драгоценный документ, подтверждавший его права на владение участком земли в центре Гонконга, где располагались главные конторы банков и крупнейших пароходных компаний, и со скрытой гордостью в голосе сказал: — Теперь мы в состоянии построить штаб-квартиру нашей корпорации из белого гранита не хуже, чем у прочих, и золотыми буквами заявить о себе всему Гонконгу. На следующей неделе ты отплываешь на корабле, который будет назван в твою честь «Филипп Чен», в Гонконг, имея при себе все документы, оформленные соответствующим образом, из которых каждому станет ясно, что ты являешься полномочным представителем корпорации Лаи Цина в этом городе. — Мандарин ласково посмотрел на «сыночка» и улыбнулся. — Ты будешь самым молодым бизнесменом такого ранга в Гонконге. По этой причине многие будут стараться обвести тебя вокруг пальца или подкупить, но я знаю, что моя вера в твои силы и возможности, так же как и в твою преданность, не будет обманута.

Голос Филиппа задрожал от волнения, когда он понял, каким доверием награждает его Лаи Цин. Он поблагодарил его от всего сердца и сказал:

— Достопочтенный отец, та честь, которой ты удостоил своего приемного сына, огромна. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать твое доверие и продемонстрировать всему миру возможности нашей корпорации. Кроме того, я обязуюсь всячески оберегать доверенное мне дело и охранять его от враждебных посягательств больших хонгов и прочих конкурентов. Я добьюсь того, чтобы богиня удачи не покинула нас, и буду работать не покладая рук, чтобы стать достойным той высокой чести, которую ты мне оказал.

Лаи Цин удовлетворенно кивнул в ответ на эти слова.

— Тогда нам следует навестить твою достопочтенную вторую мать, — предложил он, имея в виду добрейшую китаянку, в семье которой Филипп жил и воспитывался долгое время. — Мы поведаем ей о том, каких больших успехов ты достиг.

Неприметный черный автомобиль Лаи Цина с шофером-китайцем за рулем ждал на улице. Филипп Чен предупредительно открыл перед Мандарином дверцу, они уселись в машину и отправились в китайский квартал города. Сэмми Моррис дождался, когда сигнальные огни автомобиля погасли вдали, добрался до ближайшего бара и позвонил в резиденцию Мандарина на Ноб-Хилле.

Китаец-слуга поднял телефонную трубку, выслушал сообщение и отправился с известием к Олли: Мандарин просит, чтобы Олли немедленно прибыл в его офис, поскольку он желает продемонстрировать ему нечто чрезвычайно важное.

Олли с удовольствием отложил в сторону домашнее задание, над которым корпел. Он, разумеется, знал, что следовало предупредить мать, прежде чем уйти из дому, но та еще не вернулась от Энни, а у Олли времени в запасе не оставалось — ведь Лаи Цин сказал «немедленно». Натягивая на ходу пальто, мальчик помчался к выходу.

Было шесть часов холодного февральского вечера. Темнело рано, и в небе уже можно было различить луну и звезды, тем более что дул пронзительный ветер, разогнавший тучи и очистивший небосвод. Олли торопливо спустился вниз по склону, сел в трамвай, доехал до нужной остановки, а последние несколько кварталов до порта прошел пешком. Он лишь остановился на минутку, чтобы полюбоваться силуэтами торговых судов, теснившихся на рейде, после чего свернул на узкую улочку, ведущую к конторам и складским помещениям. Подойдя к конторе Лаи Цина, он с удивлением обнаружил, что все огни в здании были погашены и даже окошко в кабинете Лаи Цина на этот раз оказалось темным. Он подергал ручку двери, но понял, что двери заперты тоже, тогда Олли неуверенно двинулся назад, время от времени оборачиваясь и с сожалением думая, что он, скорее всего, опоздал.

…Сэмми умел ходить неслышно, как кошка. Точно так же умели передвигаться все босоногие кули в Гонконге. Он неожиданно появился за спиной у Олли и зажал ему рот и нос платком, обильно пропитанным эфиром. Через несколько секунд мальчик перестал чувствовать что-либо.

Новый отель, принадлежавший Энни, был невелик, но отличался чрезвычайной роскошью и изысканностью. В нем было двенадцать прекрасно обставленных и отделанных номеров, состоявших в общей сложности из семидесяти комнат. В отеле царила атмосфера старомодного английского помещичьего дома, но уют и комфорт обеспечивались последними достижениями техники в этой области, включая центральное паровое отопление, усовершенствованные ванные комнаты с душем, электрические лифты и стеклянные плафоны, излучавшие электрический свет. По обыкновению, славилась знаменитая кухня Энни Эйсгарт, великой мастерицы в области кулинарного искусства.