Шейн чокнулся с ним и добавил:

– За наши с тобой будущие триумфы, дедушка.

– Давай. И за Изумрудную Стрелу, и за скачки на будущий год. Кто знает – может, он опять выиграет. – Блэки со значением посмотрел на внука, подошел к камину и сел в свое любимое кресло на винтовой ножке.

Шейн последовал за ним, еще раз с горечью отметив про себя его медленную старческую походку и его хрупкость. В нем нарастало беспокойство, но он подавил его. Возможно, дед просто устал сегодня вечером. К тому же волнение, испытанное им во время скачек, радость победы и последующие многочисленные возлияния тоже не могли пройти бесследно. И кроме всего прочего, он все-таки очень, очень стар. Ему ведь ни много ни мало восемьдесят четыре года. Несколько секунд Блэки сидел, целиком уйдя в свои мысли и глядя на языки пламени отсутствующим взором, а затем повернулся к внуку.

– Я никогда не забуду финиш гонки. – Он вскинул голову и резко подался всем телом вперед, крепко зажав в руке бокал. Глаза его ярко заблестели, когда подробности заезда прошли перед его внутренним взором.

– Помнишь, как они подошли к последнему барьеру? – воскликнул он возбужденно. – Изумрудная Стрела, а рядом с ней еще две огромные лошади. Почти ноздря в ноздрю! Стив Ларнер – черт, а не жокей – гонит ее вовсю. Он встает в стременах и решительно посылает кобылу вперед. У меня прямо сердце в пятки ушло, Шейн, – да-да – мне казалось, что ничего не выйдет. Я не сомневался, что либо одна, либо другая лошадь обойдет ее, пусть хоть на волосок. Когда вперед вырвался Горец, прыгнул, но задел верхнюю планку, перевернулся через голову и выбыл из состязаний – знаешь, я прямо не мог поверить собственным глазам. А потом и Королевское Золото точно также оказался на спине. Я понял, что он слишком близко подошел к барьеру. Мои старые глаза не отрываясь смотрели на Изумрудную Стрелу. И спустя всего какую-то долю секунды после падения остальных, моя храбрая лошадка перемахнула через барьер, как легкая серна, и пришла на добрых две сотни ярдов впереди всех. Ах, Шейн, в жизни я не видел более живописного финиша, а мне на моем долгом веку довелось побывать на множестве скачек. – Порозовевший Блэки откинулся на спинку кресла. Он задохнулся, но быстро пришел в себя.

– Я там был, дед, и все видел.

Блэки подмигнул:

– Конечно, видел, но я не могу удержаться, чтобы не восстановить все происшедшее вместе с тобой, дружище. Так у меня кровь начинает быстрее бежать по жилам, а твой отец не в силах понять моей радости, как бы он ни старался. Именно ты, Шейн, унаследовал мою любовь к лошадям, и ты ничуть не хуже моего можешь оценить хорошего скакуна.

Блэки замолчал, и в его глазах заиграли озорные искорки.

– Бедная Эмма, как она страдала в тот день – по целому ряду причин. Она переживала, что я чересчур сильно волнуюсь, беспокоилась, как я перенесу поражение Изумрудной Стрелы, и ей даже досталось от меня. На финише я так крепко сжал ее руку, что у нее несколько дней не проходили синяки – по крайней мере, так она утверждает. Мол, я чуть не раздавил в порошок ее хрупкие старые кости. Однако нет никаких сомнений – она тоже получила огромное удовольствие. И волновалась не меньше меня. Да и я сейчас еще до конца не успокоился, если честно.

– Естественно, дед. Ты одержал великолепную и заслуженную победу.

Блэки несколько расслабился и отпил из бокала. Возбуждение прошло, и его лицо стало задумчивым. Затем он произнес:

– Рэндольф был прав насчет Изумрудной Стрелы – с того самого дня, как Эмма подарила ее мне, он вечно повторял, что в ней чувствуется характер, столь необходимый для Больших Национальных. Это ведь трудные скачки и очень жестокие к тому же – как-никак из сорока стартующих лошадей до финиша доходят только где-то восемь. А то и меньше. Тридцать барьеров, да к тому же надо дважды перепрыгнуть через ручей. Очень много лошадей получает травмы, а те, кто избегает их, изматываются до предела. Когда они выходят на финишную прямую, сил у них уже совсем не остается.

– К тому же Большие Национальные – чрезвычайно быстрые скачки, – бросил реплику Шейн. – Они длятся всего около десяти минут.

– Верно, верно. – Блэки взглянул на внука с гордым и довольным видом. – Мне говорили, что никто не помнит такой чудесной вечеринки, как та, что я закатил в честь победы в отеле «Адельфи». Был шикарный вечерок, а?

– Потрясающий! Как и встреча, которую нам организовали днем в воскресенье по возвращении в Мидлхэм. Поперек главной улицы висел огромный транспарант в честь Изумрудной Стрелы, и все мужчины повысыпали из баров, когда ты и Рэндольф торжественно провели лошадь по городу. А затем ленч в Аллингтон-холл. Я никогда не забуду тот день, дедушка. Я так радовался за тебя и гордился тобой! Ни за что на свете я не хотел бы пропустить твой триумф.

– Знаю. Однако должен признаться, я начал немного беспокоиться, когда у тебя образовался завал работы в Сиднее в начале марта. Я даже испугался – правда. Решил, что ты можешь не успеть, что для меня стало бы тяжелым ударом, мой мальчик. – Блэки вздохнул, и выражение полного спокойствия разлилось по его лицу. – Теперь, когда я вспоминаю последние двенадцать месяцев – как все хорошо сложилось! Кругосветное путешествие вместе с моей дорогой Эммой, а теперь еще и это… – Он замолчал, с улыбкой глядя на трофей. – Подумать только – я, именно я, выиграл самые престижные скачки в мире!

– Никак ты все еще говоришь о Больших Национальных? – воскликнула Эмма, своей обычной решительной походкой входя в библиотеку. – Похоже, ты никогда не остановишься.

Со смехом Блэки встал ей навстречу и поцеловал в щеку.

– Ну-ну, красотка, не порти мне удовольствие. – Он внимательно осмотрел гостью, держа ее за плечи на расстоянии вытянутой руки. – Хороша, как всегда. И, вижу, на тебе моя изумрудная брошь. – С выражением неподдельного удовольствия он ткнул пальцем в украшение, прикрепленное к широкому белому шелковому вороту ее платья из серой шерсти. – Я заметил, что ты не снимала ее со дня нашей победы. И лопни мои глаза, если ты ее носишь не в честь триумфа на Больших Национальных.

Эмма расхохоталась, пожала ему руку и повернулась к Шейну, который подошел к двум старинным приятелям.

– Здравствуйте, тетя Эмма, – сказал молодой человек. – Дедушка прав, вы чудесно выглядите сегодня. – Наклонившись, он поцеловал ее в щеку.

– Спасибо, Шейн. Как прошла твоя поездка в Испанию? Вижу, ты неплохо сохранил свой загар.

– Пытаюсь, – ухмыльнулся он. – Поездка оказалась весьма успешной.

Блэки вернулся к креслу у камина, увлекая за собой Эмму, и сказал:

– Шейн сейчас же принесет тебе что-нибудь выпить. Что бы ты хотела?

– Шерри.

– А где Эмили? – поинтересовался Блэки. – Я думал, она с тобой. Или она сейчас паркует машину?

– Нет. Эмили высадила меня и поехала дальше по делам. Ей сегодня необходимо вернуться в Бек-Хаус пораньше Она просила передать тебе привет и свои извинения. По-моему, ей надо приготовить обед для Шейна и Уинстона.

– О, мне очень жаль. Я ждал ее – я неравнодушен к крошке Эмили. Мне всегда очень весело в ее обществе – она живая и искренняя, как никто – за исключением тебя, конечно. – Блэки потянулся за сигарой.

Эмма нахмурилась:

– Неужели тебе так уж необходимо курить эту штуку? Ты же обещал мне бросить.

Он хмыкнул.

– В моем-то возрасте! – пожав плечами, Блэки продолжал: – Говорю тебе – в моей жизни уже идет не основное, а дополнительное время. И я не собираюсь лишать себя последних маленьких удовольствий. Этого, – он помахал сигарой у нее перед носом, – и нескольких капель виски.

Эмма вздохнула с мученическим видом, по опыту зная, что спорить с ним бесполезно.

Шейн принес Эмме бокал с шерри и уселся на диван. Его дед и гостья заговорили о свадьбе Эмили, до которой оставалось два месяца. Шейн закурил и, слушая их вполуха, вернулся мыслями к Поле. Его не оставляло беспокойство за нее, и, хотя он и демонстрировал перед ней терпение и понимание, он с нетерпением ждал, когда же наконец Джим побыстрее справится со своей болезнью. А в чем заключается болезнь Фарли? В спиртном и таблетках. Он не сомневался, что именно это опасное сочетание явилось основной, если не единственной, причиной недавней беды с Джимом. Эмма, Уинстон и Эмили склонялись к тому же мнению, а в январе Пола призналась, что у нее появляются мысли, что Джим стал алкоголиком.