— Он всегда любил собак. И лошадей, — ответила за сына Джудит.

— Кошки бывают очень забавны, — упрямо продолжала Элиза, пытаясь во что бы то ни стало разговорить мальчика. — Особенно котята — они такие смешные. Все время кувыркаются, играют, проказничают.

— Мы предлагали ему завести болонку. — Джудит протянула руку, чтобы убрать прядь волос, упавшую на лоб Обри, но тот резко отвернулся, и мать, помедлив, снова опустила руку на колени.

Своего маленького кузена Элиза не видела почти четыре месяца — с тех самых пор, как с ним случилось несчастье, хотя Констанция Фороугуд регулярно сообщала ей, как у него идут дела. И вот теперь, глядя на этого угрюмого; несчастного, прикованного к инвалидному креслу ребенка, вынужденного к тому же находиться в обществе, где он чувствовал себя чужим, она подумала, что прекрасно его понимает. Ее собственная болезнь не так бросалась в глаза; по крайней мере, Элиза могла в любой момент встать и пойти куда ей вздумается, хотя она и ощущала свою оторванность от обычных людей, от нормальной повседневной жизни ничуть не меньше, чем он. Как жаль, подумала Элиза, что нет на земле такого места, где больные и калеки могли бы собираться вместе, где болезнь или увечье не казались бы чем-то необычным и не превращали их в парий.

И тут ей в голову пришла совершенно фантастическая идея. Элиза так и не могла потом сказать, откуда она взялась. Возможно, она вспомнила статью в «Таймс» (отец приносил ей эту газету каждый вечер), а может быть, прочитанные ею прошлой весной путевые записки одной эксцентричной герцогини из Корнуолла или же книгу о перелетных птицах Атлантического побережья. Как бы там ни было, Элиза вдруг нашла решение своей проблемы. Мадейра. Остров Мадейра, пристанище мириад перелетных птиц и рай для путешественников, бегущих от сырой и холодной английской зимы. Англичане, страдающие разными болезнями, образовали на южном побережье острова целую зимнюю колонию, и, если они с Обри туда поедут, там они будут среди себе подобных, а главное — она хоть на какое-то время отодвинет нависшую над ней угрозу неизбежной свадьбы.

Элиза слегка подалась вперед, и ее серые глаза увлеченно зажглись.

— У меня замечательная идея… — начала она.

Еще долго после того, как гости разъехались, Обри с родителями и Майкл оставались в Даймонд-Холле. Джудит с самого начала устранилась от участия в споре. Она сидела на скамеечке у камина и только слушала. Элиза видела, что тетка на ее стороне. Майкл стоял, облокотившись на каминную доску, и, забыв о бокале с вином, смотрел на Элизу. Ее мать тоже молчала; говорили только дядя Ллойд и отец, и оба были против ее плана.

— Если Обри вреден холод, мы можем отправить его на один из островов Силли — скажем, на Сант-Мэрис, — заявил сэр Ллойд и так резко выдвинул вперед подбородок, что его густые бакенбарды встопорщились, словно крылья готовой взлететь птицы.

— Мадейра так далеко… слишком далеко, — поддакнул отец Элизы.

«Недостаточно далеко», — чуть не выпалила Элиза, но вовремя прикусила язык.

— Но ведь вы же плавали в Португалию с Леклером, — произнесла она кротко. — И даже не один раз.

— Верно, но Мадейра, хоть и принадлежит Португалии, находится за сотни миль от нее. И потом, мы ездили по делам.

— Разве дела важнее, чем здоровье Обри? Или мое?

Щеки у Элизы горели. Она даже не старалась скрыть свое волнение.

— Она права, Джеральд, — неожиданно сказала Констанция, и все повернулись к ней. — Меня ужасает одна мысль о том, как они пустятся в такое трудное путешествие, но я думаю, что провести зиму на Мадейре будет полезно и Элизе, и Обри. Зять госпожи Фрэнклин ездил туда поправить здоровье после несчастного случая на охоте, и она говорила мне, что с ним там произошло настоящее чудо.

Джеральд Фороугуд насупился.

— А как же свадьба? — спросил он, сердито глядя из-под сдвинутых бровей.

— Я считаю, они должны ехать.

Это сказал Майкл, и все посмотрели на него. Вздохнув, молодой человек выпрямился и поставил свой бокал на каминную полку. Его ясные глаза были по-прежнему устремлены на Элизу.

— Думаю, в этом есть смысл. Да и что может быть благороднее, чем желание облегчить жизнь больному ребенку? Элиза лучше, чем кто бы то ни было, поймет и поможет Обри.

Майкл был звездой лондонского высшего света, и перед его обаянием не мог устоять даже сэр Ллойд. Улыбка Майкла обезоружила бы любого, а убедительный тон и искусно подобранные слова окончательно решили дело. Да и кто нашел бы в себе силы отказать больному ребенку, для которого, быть может, это был последний шанс исцелиться?

Оба отца наконец дали свое согласие, и Элиза в немом изумлении воззрилась на Майкла. В чем дело? Неужели Майкл тоже хочет отодвинуть их свадьбу хотя бы на несколько месяцев, которые займет поездка? А может, он нашел способ взять свое слово назад так, чтобы это не было унизительно для нее? Или дает возможность ей взять назад свое слово? Такой джентльменский жест был вполне в его духе.

Однако выражение, с каким он смотрел на нее, опровергало все эти предположения. Майкл разглядывал ее лицо так, словно впервые по-настоящему увидел. И никогда еще его внимание не смущало Элизу до такой степени.

Ладно, по крайней мере, ее спору с отцом и сэром Ллойдом был положен конец.

— Завтра я поговорю с моим управляющим, — пообещал сэр Ллойд, принимая от слуги свое тяжелое пальто. — Думаю, один из моих кораблей без труда сможет доставить их туда.

— А нам нужно подыскать компаньонку, — добавил отец Элизы.

Девушка встала и медленно подошла к Обри, не проронившему ни слова за все время, пока шел спор.

— У нас с тобой будет настоящее приключение, — шепнула она и ласково накрыла его худенькую ладошку своей. — Мы поплывем на сказочный остров, прекрасный, теплый остров, где даже зимой — солнышко, а не холод и ненастье, как здесь.

— Я никуда не поеду в этом дурацком кресле, — огрызнулся мальчик.

— Обри! — возмутился сэр Ллойд. — Ты сделаешь так, как тебе скажут, и…

— Вряд ли кресло ему там понадобится, — снова пришел на помощь Майкл, искусно погасив новый спор. Затем, действуя в той же очаровательно-вкрадчивой манере, обезоружившей сэра Ллойда, он отвел Элизу в сторону. К величайшему ее смятению, он обнял девушку за плечи и, склонившись к самому ее лицу, произнес тихо, так чтобы слышала она одна: — И может быть, по возвращении моя невеста будет относиться к нашему браку иначе, чем теперь.

— Я… Это не… То есть… — Она пыталась сказать еще что-то, но он вдруг приник к ее губам легким, нежным поцелуем, отчего мысли Элизы окончательно смешались! Ей казалось, что он улыбается, и, когда Майкл выпрямился, Элиза спросила себя, а почувствовал ли он, как округлился от изумления ее рот.

— Я приду проводить вас, Элиза. И буду встречать, когда вы вернетесь, — пообещал Майкл, и Элиза, подняв на него глаза, увидела прямо над собой его красивое лицо. — Надеюсь, милая моя девочка, за время поездки ваши сомнения по поводу нашей будущей свадьбы развеются, и вы будете ждать ее с таким же нетерпением, как и я.

— У него три дочери и сын.

— Сколько лет сыну? Дочери меня не интересуют.

Тощий стряпчий, весь словно состоящий из одних костей, поспешно опустил веки, чтобы скрыть огонек любопытства, вспыхнувший в его тусклых глазах. Зачем этому человеку понадобилось знать, сколько лет единственному наследнику сэра Ллойда Хэбертона? Конечно, он не стал задавать этот вопрос вслух. Его длинный хрящеватый нос чуял неприятности за версту, а от мужчины, сидевшего напротив, ощутимо исходила угроза. Не шумная ярость распоясавшегося громилы, а угроза, молчаливая, глубоко скрытая и оттого гораздо более страшная. Жаль, жаль бедного сэра Ллойда Хэбертона.

— Девять… или десять, — нерешительно произнес стряпчий. — Да какая, в сущности, разница?

Он тотчас понял, что сморозил глупость. Человек напротив поднял голову от листка бумаги, на котором были перечислены деловые предприятия Хэбертона и некоторые адреса, и его ледяные, ничего не выражающие глаза встретились с глазами стряпчего. На одно жуткое мгновение бедняге показалось, будто сама смерть заглянула ему в лицо; он мгновенно покрылся холодным потом и заерзал на жесткой деревянной скамье.