Если бы ей удалось вернуться сейчас, пока прошло еще не слишком много времени, она сумела бы придумать объяснение своему исчезновению.

Какую отговорку? Джорджина опять принялась ходить, обдумывая возможную ложь. Она остановилась, найдя позу, которая показалась ей подходящей. Девушка искоса взглянула в зеркало на стене: слишком уж напряженная.

Она расправила плечи и подняла подбородок, так чтобы вид был достаточно элегантный и уверенный. Вот так уже гораздо лучше.

– Ах, Джон, дорогой! – произнесла она, небрежно и изящно взмахнув рукой, – этот жест служил Джорджине для приветствия гостей, когда она хотела произвести на них впечатление. – Ты просто не поверишь, когда я расскажу тебе, что произошло!

Девушка застыла так на мгновение, потом плечи ее опустились. И что же она скажет? Джорджина кружила по комнате, размышляя. Что же придумать? Что? Господь свидетель, она не могла сказать правду. Джорджина представила себе его лицо.

– Знаешь, Джон, милый, один такой громадный шотландец пришел и уволок меня, а потом запер в своем доме.

Это напрочь погубило бы ее репутацию. Репутация – это все, что у Джорджины еще оставалось. Джон Кэбот в жизни не женится на ней, если узнает, что ее похитили. Это вызовет слишком большой скандал. Слишком уж это неприлично.

Ей нужно убежать, нужно вернуться и придумать какую-то отговорку. К примеру, сказать ему, что она побежала за Эмилией Эмерсон. Да. Это должно подействовать.

Две девушки – и больше никого. Она пошла провожать эту простушку. Джорджина кивнула. К этому можно добавить еще какой-нибудь смелый поступок, чтобы вызвать сочувствие Джона. Ей придется загладить урон, нанесенный его самолюбию. В конце концов, она ведь так и не явилась к нему на свидание. Смелый поступок – это просто не может не вызвать сочувствия. Самопожертвование и разная тому подобная чушь должны несомненно подействовать. Он ведь все-таки мужчина. А мужчины обычно ценят героические поступки.

Через несколько минут история была уже продумана во всех ее подробностях, рассчитанных на то, чтобы вызвать сочувствие Джона. Джорджина потерла руки; потом прошла в угол, к печке, и постояла там, пытаясь согреться.

Полы в ванной были скользкие, каменные, и стоило только сойти с ковра, как ноги обдавало холодом. Девушка огляделась. Ванная комната была на удивление просторная и удобная. Здесь был водопровод и краны для горячей и холодной воды. Вот так неожиданность! Джорджине прибрежные острова представлялись допотопным, отсталым местом, где только и было что рыбацкие лачуги с одной комнатушкой, полные дохлой рыбы и пыли, с удобствами во дворе. Уборные – просто ямы, вырытые в земле, шаткие мостки и обломки разбитых суденышек.

Большой медный бак для воды стоял в углу рядом с печью; от него, извиваясь, словно змеи, тянулись трубы: одна к раковине, обшитой сосновыми панелями, другая – к огромной фаянсовой ванне.

Здесь был также шкаф для белья, который Джорджина сначала посчитала дверью в соседнюю комнату. В шкафу лежали толстые банные полотенца, уложенные аккуратными стопками – края их тянулись в один ряд, как по ниточке.

Судя по тому, что она уже успела увидеть в этом доме, пусть даже и не так много, Джорджина решила, что дом этот скорее напоминает хлев. Но ванная была безупречной. Дом казался странной мешаниной хаоса и порядка.

Но в эту минуту он был для Джорджины тюрьмой. Она чувствовала себя чертовски беспомощной, не способной ничего изменить – только мерить шагами комнату и думать. Девушке хотелось действовать, а не думать. Хотелось выбраться отсюда. Хотелось вернуться домой.

Джорджина долго разглядывала запертую дверь, потом обыскала всю ванную, пытаясь найти что-нибудь подходящее, чтобы взломать замок. Озираясь вокруг, девушка поймала свое отражение в зеркале. Этого было бы достаточно, чтобы заплакать – если бы она была из тех, кто плачет. Но Джорджина была не из тех.

Девушка выдернула шпильку из волос и следующие полчаса старательно сгибала и выкручивала ее, пытаясь смастерить что-то наподобие ключа. В конце концов она выпрямилась и застыла, заложив руки за спину. Джорджина в бешенстве кинула взгляд на дверь, потом на свое отражение в зеркале, после чего воткнула шпильку обратно в прическу.

Девушка стояла, пытаясь придумать, что делать дальше. Ей было холодно. Ей бы сейчас принять ванну. Это наверняка согрело бы ее.

Однако с ее везением Мак-Олух тут-то и пожалует. Джорджина осмотрела водопроводные трубы, проверяя, не удастся ли отцепить одну из них, чтобы огреть его по глупой башке. Но после нескольких бесплодных попыток ей не удалось оторвать от трубы ни кусочка.

Измученная и злая, Джорджина сдалась и без сил опустилась на пол. Она сидела, положив подбородок на руку, мысленно обрушивая замысловатые проклятия на красивую, громадную, заносчивую голову Эйкена Мак-Лаклена.

Джорджина уже пожелала, чтобы все его праправнуки были рогатыми, когда же все это ей надоело, она принялась считать свои синяки. Двадцать семь – и это только на одной ноге.

Чувствуя, как все ее усталое тело ноет, девушка выпрямилась, притворившись перед собой, что не так уж у нее много синяков, чтобы их считать. Она прошла через комнату.

У раковины она повернула кран и, нагнувшись, напилась из подставленной ладони. Закончив пить, Джорджина вытерла губы, потом потянулась, чтобы выключить воду. И вдруг застыла.

Еще мгновение – и она рассмеялась – коварно, язвительно.

Где-нибудь там, на небесах, наверное, лежит огромная золотая книга, в которой написано, почему люди влюбляются, не имея на то ни малейшей разумной причины. Эми не сомневалась, что это так, потому что к тому времени, когда Калем доставил ее невредимой на берег, ее разбитое сердце уже не было больше разбитым.

Она почувствовала его взгляд и подняла голову.

– Ты не замерзла? Уже недалеко.

– Нет, нет, мне хорошо.

И так оно и было. Он закутал ее в свою сухую куртку, быстро надел очки и подхватил ее на руки, прежде чем она успела сделать хотя бы шаг. Это было так романтично!

Калем посмотрел на нее:

– Что-нибудь не так?

– Нет, ничего, – ответила Эми, прекрасно сознавая, что не может рассказать ему о том, что она сейчас чувствует. А потому она просто отвела глаза в сторону.

Когда девушка снова посмотрела на Калема, она встретила его пристальный взгляд; казалось, он ничего не мог поделать с собой. Ей захотелось протянуть руку и коснуться его щеки, чтобы лицо его хоть немного смягчилось. Он был так серьезен, так сосредоточен. «Хотелось бы мне услышать, как он смеется», – подумала Эми.

Никто из них не произнес ни слова, пока он нес ее к дому. Молчание было, пожалуй, даже хуже, чем ее непонятные чувства к этому человеку; оно висело над ними, как этот туман, – вы сознаете, что он есть, и все-таки идете, пробираясь сквозь него, надеясь, что это когда-нибудь кончится.

Эми почувствовала, когда он отвел от нее взгляд. Как странно – она каждый раз ощущала, когда он смотрел на нее. Ощущала так явственно, как будто он касался ее. Эми посмотрела ему прямо в лицо, стараясь понять наконец, что же это за человек.

Она слегка склонила голову набок.

– У вас очки запотели.

– Ну да, малышка. Но тут уж ничего не поделаешь. Руки-то у меня пока заняты.

Эми почувствовала, что краснеет. Он нес ее вверх по склону холма, не сетуя, ничуть не задыхаясь. Эми потянулась и сняла с него очки. Шаги его почти замерли – лишь отдаленный хруст гравия на дорожке. Девушка протерла стекла очков краешком мокрой юбки, очень осторожно протянула руку и надела очки на его прямой нос, потом нацепила на уши дужки.

– Вот, – сказала она просто и улыбнулась.

Калем пристально смотрел на нее тем же странным взглядом, какой она почувствовала несколько мгновений назад.