— Нет, не подходят. Их сложней зачаровать должным образом. Ведь расплавленное золото необходимо для защиты и насыщения яиц магией. Его используют в составах, нужных для лечебных заклинаний сам-андрун. Основ их волшебства я не знаю, поэтому не возьмусь рассказывать, — он развел руками. — Понимаешь, то, что происходит на Острове, — таинство, жизненно необходимое волшебство. За свои чары сам-андруны берут вполне умеренную плату, но золото тоже пришлось копить.

Дэрек говорил о запале, об Острове, о том, как улетел, оставив отца на попечение деда. Я коварно подлила ему еще вина, но это спаивание было вознаграждено честными и до слез откровенными словами о жесточайшей экономии, о бессонных ночах и работе над составами и формулами. Рассказом о том, как старший Алистер распорядился зельем, на которое его сын потратил все силы и деньги, оплачивая не только сами редкие ингредиенты, но и взятки, благодаря которым удалось выбить составляющие вне очереди.

Вряд ли я услышала бы все это, не будь алкоголя, развязавшего язык Дэреку. Он не хотел жаловаться или сетовать на судьбу, даже сейчас не давал собственной оценки поведению и поступкам отца. Просто рассказывал о своей жизни.

Мы сидели в беседке, укрывшись одним большим пледом. Дэрек попробовал сказать что-то о приличиях, но я отрицательно покачала головой и взяла его за руку. Когда наши ладони соприкоснулись, случилось нечто странное, но прекрасное — эмоции Дэрека в одно мгновение стали ярче, красочней, выпуклей. Они полностью завладели моим вниманием, и с этой минуты я уже почти не слышала слова Дэрека. Я воспринимала его рассказ на каком-то немыслимом прежде уровне. И на этом уровне я ощущала, как мое сочувствие сглаживает колкие грани досады, притупляет шипы горечи, расслабляет тугие узлы постоянно скрываемой, подавляемой обиды на отца.

Перед глазами возникали картины общения обоих Алистеров. Я словно проживала эти моменты вместе с Дэреком, чувствовала боль от ударов эмоциями, слышала несправедливые упреки старшего Алистера. Я будто сама в который раз объясняла ему, что ранящие разряды ментальной магии — не моя выдумка, что это подтвердили судебный и другие лекари. Что затворничество в доме — необходимость, способ избежать тюрьмы. Вместе с Дэреком я умоляла его отца принимать лекарство и заверяла, что побочные действия сведены к минимуму. Я чувствовала, что на лекарство Дэрек тратился только, когда терпеть постоянные удары становилось совсем невмоготу, когда требовалась хоть небольшая передышка.

В воспоминаниях Дэрека я очень четко видела самого токсичного родителя во всех мирах. Ему будто мало было и заботы, и самопожертвования сына, и спасения от тюрьмы. Он ни в грош не ставил Дэрека и постоянно говорил гадости, пытался унизить. Старший Алистер словно не понимал, что Дэрек живет лишь мечтой об индивидуальном артефакте для отца и зависящей от этого собственной свободе. Дэрек, хороший сын и человек, то есть дракон, не мог бросить отца. А по мнению Корвина Алистера, сын был его личным рабом, по гроб жизни обязанным родителю всем.

Я знала, что Дэрек рассказал намного больше, чем собирался. Из-за поводка, из-за того, что мне удалось использовать эту связь именно так. Это я хотела, чтобы Дэрек поделился наболевшим, потому что так я видела поврежденные чувства и могла их лечить.

Не представляю, откуда пришло это знание, почему я так была уверена в терапевтическом эффекте, но считала аксиомой то, что помогала Дэреку. Помогала. И лучшим определением для этой помощи было слово «исцеление».

Вера слушала с сердечным участием и пьянящим похлеще любого вина пониманием. Дэрек сидел рядом с девушкой, сжимал ее руку, залежавшийся плед пах пылью, от выпитого совсем немного кружилась голова, у колдовского огонька вилась крупная ночная бабочка. Рассказ, непоследовательный, не отражающий хронологию событий и сбивчивый, приносил облегчение. С каждым ударом сердца дышать становилось все проще, словно кто-то разрезал тугие незримые ремни, стягивающие грудь. Последний раз Дэрек чувствовал себя почти так же хорошо на Острове, засыпая под целебные песни сам-андрун. «Почти так же хорошо», потому что чары островитянок были общими, одинаковыми для всех. А Вера… Вера как-то воздействовала лично на него, помогала открываться, избавляться от трудных мыслей и воспоминаний.

Это откровение потонуло в тумане слабости и сонливости. Приятная расслабленность, которой хотелось наслаждаться, тоже напомнила о месте восстановления запала. Исцеляющие мази и благовония, растирания и ванны так же погружали дракона в дремотную негу. Дэрек чувствовал, что язык начинает заплетаться, а подбор правильного слова требует все больше и больше времени. Он хотел попросить у Веры прощения за это, но, встретившись взглядом с сероглазой девушкой, прошептал:

— Ты удивительная. Я ещё ни с кем не испытывал подобного.

Она не ответила, только улыбнулась, а отклик ее эмоций был обворожительным. Дэрек знал, что его слова отразили мысли Веры, а еще ясно понял, что очень нравится ей. Чувству, озарившему душу мягким солнечным светом, Дэрек не нашел бы определения, даже если бы искал. Чуть крепче прижав к себе Веру, он просто наслаждался моментом.

Утренний ветер упруго натягивал кожистые крылья, теплые лучи скользили по чешуе, ласкали морду, и Дэрек блаженно щурился, наслаждаясь полетом. Огнедышащие, как давно он не летал. Простое удовольствие, на которое вечно не хватает времени. Дэрек вдохнул полной грудью прохладный воздух и чуть накренился, ловя поток. Рядом кто-то сонно и недовольно застонал.

Открыв глаза, Дэрек огляделся и замер, затаив дыхание. Полет оказался сном, но настоящее положение вещей кружило голову сильней любой высоты. На его груди, обняв одной рукой, спала Вера. Дэрек поостерегся убирать свои руки, которыми во сне придерживал на плечах девушки плед, и безрезультатно силился вспомнить, как же вышло, что они оба уснули на скамейке в беседке. Они не так много выпили, не могло же вино так подействовать!

Порадовавшись тому, что всегда оставлял на широкой скамейке подушки так, будто было кому отдыхать в беседке, Дэрек осторожно расправил затекшие плечи. Без подушек он бы наверняка впечатлил девушку старческим покряхтыванием. Глядя на Веру, Дэрек пытался придумать, что же делать дальше. Даже если нравы на Земле значительно более вольные, чем в Эвлонте, кроме смущения, неловкости и подпорченных отношений ждать ничего не приходилось. А даже сама мысль о том, что их отношениям с Верой, удивительной и неожиданной драгоценности, могло что-то навредить пугала и причиняла душевную боль.

Девушка, до лица которой еще не дополз разбудивший Дэрека лучик, во сне казалась умиротворенной и благодатной. Это необычное слово пришло на ум само и почти точно описывало внутреннее сияние, присущее Вере. По-прежнему обнимая ее, Дэрек уже не в первый раз отметил, что отдыхал в обществе Веры. И дело было не в отпуске, в отсутствии заказов, вовсе нет. Дэрек отдыхал душой, будто насыщался сердечным теплом девушки.

Лучик уверенно скользил по пепельным волосам, коснулся лба Веры, а Дэрек все еще не представлял, что делать, как объяснить объятия, проведенную на скамье в беседке ночь, как попросить прощения за все это. Вера проснулась, несколько раз сонно моргнула и, повернув голову, встретилась взглядом с Дэреком.

Он думал, она отдернет руку, попробует вывернуться или сесть. Ожидал сжигающего лицо румянца, сбивчивых бормотаний, но Вера излучала спокойствие.

— Доброе утро, — ее чуть сиплый спросонок голос ласкал слух, как прекрасная музыка, и будил желание обнять Веру покрепче.

— Доброе утро, — тихо ответил он и улыбнулся, в один миг осознав, что не будет никакой неловкости и натянутости в отношениях, потому что все происходит так, как нужно. Сияющие эмоции Веры говорили об этом, его собственные чувства отзывались так же. Дэрек пытался осознать ощущения, которые передавал поводок, но на ум приходило только сравнение с медом горных пчел. Тягучая и одновременно легкая сладость, пьянящий аромат и тепло. Такое, будто ешь не мед, а застывший в вечности кусочек летнего солнечного света.