Остальные торговцы рассмеялись, и смех сделался только громче, когда другой добавил: «По мерзавчику за раз!»

Некоторые из новообращенных Соек возмущались или даже злились подобной развязности, но улыбки на лицах сестры Сью, Риваса и продвинутых вещателей не померкли ни на мгновение.

Какой-то тип выскочил из-за прилавка своей лавки, подбежал к Ривасу и помахал у того перед носом листком бумаги. Это оказалась выцветшая черно-белая фотография голой женщины – будь она почетче, больше размером и цветная, за нее можно было срубить в городе целый ящик полтин.

– Что, нравится? – хихикнул торговец.

Взгляд Риваса скользнул по изображению, задержался на нем и – в первый раз за несколько последних часов – сделался чуть осмысленнее, а улыбка сменилась на лице хмурым, озабоченным выражением.

– Ого, да ты у нас, выходит, не охоч до девочек! – вскричал торговец, явно потешая своих приятелей. – А раз так, то уж до этого точно, верно? – И он, вытащив из кармана бутыль дешевого джина, торжествующе помахал ей в воздухе.

Ривас остановился, и идущий за ним ткнулся ему в спину, когда он нерешительно потянулся к бутылке. Зрители-торговцы визжали, колотили кулаками по прилавкам и катались по земле от хохота.

– Ну, не совсем еще оцыплячился! – кричал торжествующий торговец. Он начал выдергивать пробку, но тут резкий удар выбил бутылку из его рук. Перед ним возвышалась сестра Сью, и улыбка ее сияла так ослепительно, что тот даже зажмурился, как от яркого света.

Она что-то прошептала ему на ухо, потом, произнеся громко: «Мы еще за тобой вернемся, брат», повернулась к Ривасу.

– Ступай за мной, брат Боуз, – сказала она. Он кивнул и вместе с остальными двинулся дальше между притихшими торговцами. Теперь сестра Сью следила за ним внимательнее, поскольку брови его так и остались чуть хмуро сведены.

Торговец, всхлипывавший с той минуты, когда сестра Сью отвернулась от него, тяжело осел на землю; вырезанный из древнего журнала листок выскользнул у него из пальцев и улетел куда-то по склону.

Все утро маленький отряд шел на юг вдоль берега большого морского залива, который, хоть и простирался теперь на север почти до самых городских стен Эллея, до сих пор продолжали называть Сан-Педро-бей. Хотя Ривас почти не тормозил их движения – он перебирался через уличные завалы, переходил вброд затопленные участки улиц и брел через наносы мелкой серой пыли так же неутомимо, как все остальные, – походка его оставалась механической, а взгляд пустым.

Они углубились в Иглвудскую пустошь – полосу пустынной земли, тянувшуюся на восток до самой Венеции. Растительности здесь и правда было небогато, но называли эту местность так больше из-за почти полного отсутствия населения, ибо те, кто пытался поселиться здесь, страдали от разных заболеваний, да и дети здесь рождались только уродами. Несколько раз за время их путешествия из-за мутных стекол или из канализационных решеток на них смотрели чьи-то голодные глаза, но сгорбленные, исхудавшие, мало напоминавшие людей создания, напавшие бы на любого другого путешественника, не трогали стаю сестры Сью, ибо только в городах и ближайших окрестностях Сойки изображали пацифистов.

Обитатели пустоши давно уже научились держаться подальше даже от самых безобидных на вид Соек.

Они миновали несколько причалов, построенных сравнительно недавно: постоянно поднимающийся уровень воды еще не успел поглотить их. Можно было только догадываться, что за промыслом занимаются те, кто швартовал у этих причалов свои лодки, поскольку ни один из моряков не помахал им, зато каждый без исключения был вооружен длинным ножом или рогаткой.

Зато земли, прилегающие к причалу у Гейдж-стрит, похоже, стали чем-то вроде поселка Соек. Здесь стояло несколько шатров, и каждый месяц новая группа пастырей выполняла обязанности держать в порядке лодки, на которых новообращенных рекрутов переправляли через залив.

Стая сестры Сью добралась до причала без проблем. Вместе со всеми остальными Ривас послушно доплелся до конца пирса. Собственно, пирсом своим Сойки были обязаны не столько строительному мастерству, сколько случаю. Пирс представлял собой большой древний грузовик, лежавший на боку; верхняя часть его, бывшая раньше кабиной, наполовину ушла в песок, намытый зимними наводнениями, а дальний конец выступающей в море боковины длинного металлического трейлера почти скрывался под волнами. Поверхность этого пирса проржавела кое-где насквозь, но даже так на ней можно было разглядеть большой крест, который некогда, возможно, был красного цвета, и обрывки каких-то слов. В нормальном состоянии Ривас непременно попытался бы прочитать надписи и разобрать их смысл, но сегодня они были для него не более чем узор на мостовой. За краем причала темнел на фоне сверкающей водяной глади силуэт пришвартованной парусной лодки.

Прямо напротив них, по ту сторону залива, на горизонте виднелась иззубренная линия белых как кости зданий, но пастырь на конце пирса, прищурившись, смотрел на юг, где залив расширялся, где в этот ясный день можно было разглядеть полоску земли – остров Лонг-Бич. Дойдя до конца причала, Ривас вдруг остановился и попятился назад, словно перспектива морской прогулки пугала его. Однако пастырь нетерпеливо шагнул к нему и с силой толкнул в спину. Ривас полетел в лодку и относительно благополучно приземлился на одной из скамеек на палубе; впрочем, оказавшись на борту, он держался тихо и хлопот больше не доставлял.

Сестра Сью внимательно посмотрела на него, потом повернулась к пастырю, пожала плечами и продолжила погрузку своей стаи.

Часа в три пополудни лодка ошвартовалась у причала Соек в Серритос. Место это, отстоявшее от южных границ пустоши, казалось с залива почти тропиками: высокие деревья в цвету, буйные заросли у самой воды. Воздух был наполнен резкими криками попугаев и обезьян, а из воды высунулись морды нескольких рептилий, явно в ожидании поживы. Однако пастырь благополучно переправил всех паломников на берег, после чего оттолкнул лодку от причала и направил ее обратно к пирсу у Гейдж-стрит. Стая сестры Сью поднялась тем временем по напоминавшей зеленый туннель тропе на холм, откуда им открылся, наконец, вид на стадион Серритос. С севера и юга к нему стекались другие стаи Соек, так что у ворот собрались изрядная толпа. Сестра Сью повела своих подопечных туда же.

Над входом на стадион какой-то не столько искушенный, сколько исполненный религиозного рвения художник изобразил Мессию Нортона Сойера, с раскинутыми руками приветствующего все человечество; при этом нарисованная толпа, на которую он смотрел сверху вниз, сливалась с живой толпой улыбающихся Соек, вливавшейся через ворота на стадион. Все молчали, так что единственными звуками было шарканье подошв или покрытых мозолями босых ног или невольные охи тех, кого в толчее прижали к бетонной стене.

Оказавшись внутри изрядно обветшавшей от времени чаши стадиона, Ривас механически отметил про себя новинку: восемь хлипкого вида деревянных башенок, с равными интервалами расположенных по периметру поля. На верху каждой башни стоял бородатый мужчина, каждый держал в руке посох. Пробившись сквозь царившую у входа давку, стаи Соек снова разъединялись, собираясь в кружки у основания башенок.

Стоявшие на башнях бородатые пастыри в капюшонах были почти неотличимы друг от друга; странное дело, но именно безмозглые, разложившиеся члены каждой стаи вели своих спутников через заросшее поле каждый к своей башне. Та, к которой брела стая сестры Сью, находилась в дальнем конце стадиона, и когда они, наконец, добрались до своей цели, остальные уже отдыхали в благословенной тени.

Словно по команде пастыри на башнях разом открыли рты и испустили низкое, ровное гудение; через пару секунд им начали вторить «продвинутые» Сойки, но уже пронзительно-высоким визгом. Это был тот самый двутонный звук, который совсем недавно, утром, подчинил Риваса воле его новых покровителей... но теперь он только увеличил его замешательство. Он покосился на сестру Сью, увидел, что та следит за ним, и поспешно отвел взгляд.