В следующие пару недель он опытным путем установил, что мелодия эта, исполненная в темпе пальбы, приводит безмозглых сектантов в состояние, близкое к полной потере сознания, а когда их навестил следующий сойер, Ривас изыскал возможность подтвердить свою теорию и на нем.

С тех пор это стало его тайной, последней линией обороны против причастия, а позже, после нескольких лет жизни в Венеции и возвращения в Эллей, сделалось профессиональным секретом, сделавшим его лучшим избавителем из всех, промышлявших этим бизнесом.

Однако, напомнил он себе не без досады, сидя в темной каморке, теперь они запретили и музыку. С чего бы это – для большей святости или они разгадали мой фокус?

Просидев в темноте довольно долго, он услышал в коридоре шаги, а в щели под дверью появилась трепещущая полоска желтого света. Лязгнула щеколда, и дверь открылась. За ней стоял сойер с факелом в левой руке; спутанная седая борода и ряса придавали ему сходство с ветхозаветным пророком. Несколько секунд он просто стоял молча – должно быть, смотрел на Риваса, хотя лицо его оставалось в тени и сказать наверняка было трудно. Ривас воспользовался этой возможностью, чтобы оглядеть помещение. Толстые нити паутины по углам предполагали наличие крупных пауков, но мебели – за исключением его стула, конечно, – не было.

– Тебе оказывается великая честь, – объявил сойер.

– Да, сэр, – отозвался Ривас, стараясь придать голосу максимум нетерпения. – То есть отец. Или как там положено. Я очень рад, что вы сочли меня достойным ее.

Фигура в белой рясе вступила в комнату, вставив факел в ржавое ведерко, приколоченное гвоздями к стене слева от входа. Покончив с этим, сойер воздел вверх правую руку, средний палец которой был выставлен вперед словно жало огромного насекомого.

Ривас надул губы и насвистел первые такты «Пети и Волка».

Рука оставалась поднятой, а палец продолжал целиться в него.

Он насвистел еще несколько нот – фальшивя от волнения. Потом сшиб стул назад, перекатился и, забыв про пауков, вскочил на ноги у задней стены.

Еще одна фигура в рясе возникла за спиной сойера и положила руку ему на плечо. Старик отступил назад, повернулся и вышел. Ривас слышал, как удаляются по коридору его шаги, а в комнату тем временем вошел уже знакомый ему пастырь, улыбаясь и уставив ему в живот пистолет.

Даже страх не помешал Ривасу удивиться тому, что тот выбрал столь опасное и ненадежное оружие: древние пистолеты, переделанные для стрельбы отравленными дротиками, были в моде у городских леди из высшего общества, но выстреливаемые пружинами дротики часто застревали в стволе, да и не отличались ни дальностью, ни точностью. Ривас напрягся, прикидывая прыжок.

– Он глух, – пояснил пастырь, поднимая ствол пистолета чуть выше. – А теперь – ничего личного, но нам плевать, будь ты хоть МакЭн, или Бейли, или Ривас, или просто какой-то дурак, пытающийся украсть у нас обратно свою жену. Мы не потерпим тебя здесь.

– О Боже, мистер, не стреляйте! – захныкал Ривас, припадая на колено и одновременно ныряя левой рукой в правый рукав. Затем, резко распрямив согнутую ногу, он взвился вверх, устремив выхваченный нож в грудь пастырю.

Пистолет оглушительно грянул у него над ухом, и что-то горячее рвануло его плечо за мгновение до того, как он сшибся с пастырем. Сцепившись вдвоем, они врезались в стену и уронили факел, забрызгавший их горячим воском. В наступившей темноте Ривас оторвался от противника, потерял равновесие и рухнул на пол. Он слышал, как пастырь рванулся вперед, споткнулся о стул и, хрипя, свалился где-то в углу.

Боже, лихорадочно думал Ривас, шаря руками по полу в поисках ножа, этот чертов пистолет стрелял пулями... стрелял в меня... может, как раз сейчас этот гад целится на звук... да где же этот чертов нож...

Все тело его напряглось в безнадежном ожидании следующей пули, и даже после того, как он услышал из угла резкий всхрип и дробный стук пастырского башмака о стену и понял, что это означает, ему потребовалась почти целая минута, чтобы хотя бы подняться на ноги.

Настоящие патроны, поразился он. Где, черт возьми, он их раздобыл? Я-то думал, они все протухли еще полвека назад...

Через некоторое время он перестал задыхаться. Факел погас при падении, так что комната освещалась только слабыми отсветами из коридора, но, приглядевшись хорошенько, он все же разглядел на полу свой нож и подобрал его. Нож был скользким от горячей крови. Ривас сунул его обратно в ножны, пообещав себе, что позже промоет его.

Стараясь не обращать внимания на неприятную пустоту в животе и струившийся по лицу пот, он заставил себя обойти упавший стул, опуститься на колени и поискать пистолет.

Он надеялся, что глаза его привыкнут к полумраку, но почему-то с каждой минутой видел все хуже. От сведенного смертной судорогой тела омерзительно воняло, так что Ривас, обыскивая тело, так и не знал, во что именно вляпывался руками. Под пальцами его в темноте натягивались и лопались нити паутины, палец снова начал кровоточить, пачкая кровью все, до чего он дотрагивался, а мертвое тело, казалось, увеличилось в размерах: куда бы ни двинулся Ривас, он везде натыкался то на руку, то на ногу... а может, оно подобно пауку отрастило себе еще несколько конечностей... или трупов здесь было больше, чем один, – никак не меньше дюжины, и все потихоньку поднимались в темноте на ноги, и зыркали своими незрячими глазами, и тянулись к нему холодеющими руками...

Что-то – паук или еще какая-то тварь – пробежало у него по руке, но вместо того, чтобы взвизгнуть, Ривас погрузился в какое-то умственное оцепенение. Зубы стиснулись до боли в висках, колени прижались к подбородку, руки охватили лодыжки.

Вот так, вяло думал он, так и держись, поддерживай ступор, пока сойер не разгребет всю эту гадость. Не нужно ничего: ни движения, ни зелья, ни людей... он скоро придет и заберет эту падаль.

И все-таки совсем абстрагироваться от окружения ему никак не удавалось. Он понимал, что лежит как опрокинутая бочка на полу, что локоть его нестерпимо болит. Он ослабил хватку, колени оторвались от подбородка, и он чихнул.

Стоило ему подняться на ноги, как ступор сменился тревогой. Коридор осветился: кто-то приближался к нему с факелами, и голоса звучали все громче. Он метнулся к двери и устремился по коридору в направлении, противоположном свету.

Жаль, конечно, что он так и не нашел пистолета, но зато теперь он не сомневался, что найдет отсюда дорогу на кухню – и к выходу!

Час спустя он скорчился на балконе полуразрушенного жилого дома в нескольких милях к югу от стадиона, жутко жалея о том, что лишился пинты виски: вот где пригодились бы антисептические свойства этого напитка, да и в качестве болеутоляющего виски бы не помешало. Хотя оцарапанное пулей плечо перестало кровоточить, болело оно от этого не меньше, и он опасался, что его так лихорадит из-за инфекции.

Сейчас никак нельзя расползаться, сердито убеждал он себя. Сойки – во всяком случае, стая сестры Сью, – меня раскусили, и припасы тоже пропали. Любой здравомыслящий избавитель в такой ситуации отправился бы прямиком домой, вернул бы клиенту половину полученного аванса, извинился бы и посоветовал обратиться куслугам одного из коллег. А уж избавитель, у которого имеются все основания полагать, что он начинает выживать из ума, – тем более.

Однако Урания у них. Если я не хочу рискнуть своим рассудком ради нее, на кой черт он вообще мне сдался?

Он встал и подергал своим раненым, обжигающе-горячим плечом, на которое, казалось, навалился дополнительный вес. Единственное, что я могу еще, вяло думал он, – это двигаться дальше на юго-восток вдоль пролива Лонг-Бич, в глубь пустоши Сил-Бич. Будем исходить из худшего – если Уранию везут прямиком в Священный Город в Ирвайне, мне лучше опередить их и не пропускать мимо себя без тщательной проверки ни одной, даже самой маленькой стаи Соек.

То, что задача эта была практически невыполнима, не поменяло его решения.