— Спасибо за совет. Надо попробовать, чтобы не было простоя. Да, я обязательно так и сделаю. Ты молодец.

Она почувствовала к нему острую нежность.

— Сережа, я не могу так уехать. Кто знает, когда мы увидимся? Я тогда ушла и ничего не сказала…

— …И подала на развод. Я не поверил! Поэтому не хотел отдавать твои вещи, — вдруг выпалил он и опять замкнулся.

Ирина погладила его по плечу.

— Пойми: я никогда не любила себя, только тебя. Я помогала тебе работать, вдыхала в тебя уверенность, но мой собственный талант, загнанный внутрь, взял верх. Я не от тебя ушла, я ушла от всего, что мешает работать. Вдруг стало страшно — умру и ничего не оставлю после себя. Я рождена для творчества, я не создана для семьи, прости.

— А я не хотел делить тебя с творчеством, мне страшно было думать, что ему ты будешь отдаваться так же, как и мне, целиком, и тогда для меня уже ничего не останется. Поэтому сопротивлялся, не давал тебе рисовать, — угрюмо признался он.

— И этим убивал мою любовь к тебе. А она была такая большая. Мы хорошо понимали друг друга и жили как сиамские близнецы. Помнишь?

— Мне жаль.

У него было такое страдание в глазах, что Ирина не могла этого вынести.

— Ладно, пора. Ты звони. Там мне не с кем будет посоветоваться.

— Обязательно. Ты тоже звони и ничего не бойся.

— Я готова к испытаниям. Но это перелом всей жизни, а новое всегда трудно.

— Понимаю. Желаю тебе мужества и успехов.

Они поцеловались и испуганно отпрянули друг от друга, словно страшась убедиться, что все еще неравнодушны.

Провожать Иру в Шереметьево поехали Лариса с Леней. Багаж сдали заранее, осталась ручная кладь, которая по правилам не должна превышать пяти килограммов. Какой-то знаток научил Ларису, что на личные вещи никто не обращает внимания, поэтому все берут в самолет, сколько могут поднять. Большую дорожную сумку Иры набили битком, однако дорогой антикварный самовар с липовой справкой «ширпотреб» никуда не лез.

— Возьмешь под мышку, — сказала мать дочери, — и понесешь вот так, непринужденно.

Лариса пыталась показать, как надо независимо улыбаться, но не смогла. Все трое находились в смятении, натужно шутили, обсуждали, как скоро будут здесь же встречать Иру из Нью-Йорка с цветами и шампанским. Однако в глубине души готовились к бессрочной разлуке, оттого нервничали, хотя друг с другом об этом не говорили.

Ожидание в зале аэропорта тянулось бесконечно. Наконец объявили посадку. Когда подошли к стойке, досужие контролеры, изучившие все уловки русских путешественников, потребовали взвесить ручную кладь. Резюме было кратким:

— Выгружайте до нормы или доплачивайте за лишний вес.

— Сколько? — дрожащим голосом спросила Лариса, соображая — хватит ли денег?

Денег хватило впритык.

— А у нас еще самовар в руках. Легкий. Пропустите, пожалуйста, — попросила она жалобно.

— Это отдельная вещь, а ручная кладь должна быть единственной.

Препирались долго, но ничего не вышло. Расстроенная Лариса чуть не плакала, прижимая к груди категорически отвергнутый подарок Сарре.

У Ирины лицо кривилось, словно зубы болели. Она сказала, сделав над собой усилие:

— По-моему, все это напрасная затея.

— Как тебе не стыдно! — воскликнула покрасневшая от огорчения мать. — Столько сил затрачено, столько денег! Я последнего здоровья лишилась, а ты не рада!

— Рада, рада, — отмахнулась дочь, но выражения лица не изменила.

— Документы, — коротко бросил контролер.

Ирина протянула билет. Паспорта не оказалось. Удивленно оглянулась на мать. Та испугалась:

— Что ты на меня смотришь? У тебя был.

— А я привыкла, что все всегда у тебя.

— Документы! Посадка заканчивается!

Паспорта нигде не было.

— Это знак. Значит, мне не надо ехать в Америку, — сказала Ирина, и лицо у нее разгладилось.

Мать похолодела: все рушилось! Заметалась у стойки — они же никуда не отходили, куда он мог запропаститься?! Лариса Марковна почти рыдала, но не сдавалась, продолжала искать. Сама не понимая зачем, бросилась к конвейеру, по которому уже плыла дорожная сумка, и там, на черной резиновой ленте, увидела синюю книжечку, которую обронила в суматохе. Схватила в последний момент, замахала дрожащей рукой:

— Доченька, ты летишь!

Судьба.

Ирина судорожно сжала в кармане куртки носовой платок с горсткой земли, которую перед самым отъездом взяла с могилы мамы Раи и Аташки. Опять озноб и это странное чувство, будто она уезжает навсегда.

Над табло посадок и взлетов светилась надпись: 14 сентября 1992 года. До необъявленной катастрофы оставался год, два месяца и четыре дня.

Аэропорт Кеннеди поразил Ирину стеклянной холодностью огромного, растянувшегося в длину пространства. Людей мало, все улыбаются, но как-то механически. Никакой суеты, никто не протискивается через одну открытую створку единственной двери, чтобы упасть прямо в руки ликующих родственников и знакомых.

Смешно и грустно. Уже в самолете она чувствовала себя неуютно от звуков чужой речи, которой не понимала. Как найти Сэма на этом инопланетном корабле из фантастического фильма? Вокруг непонятные надписи, табло, указатели… Ира шла, сгибаясь под тяжестью дорожной сумки, стараясь не терять из поля зрения спину человека, летевшего вместе с нею, — наверняка он знает, где выход. Если ее не встретят, она пропала.

Волнения оказались напрасными: эскалатор вынес пассажиров прямо на площадку, предназначенную только для прибывших данным рейсом. Носатый Сэм и не менее носатая сероглазая женщина, очень ухоженная и модно одетая, ожидали внизу, демонстрируя в улыбке ненатурально белые зубы.

Сэм на правах старого знакомого заключил гостью в объятия, и большие глаза женщины — а это, конечно же, была Сарра — мгновенно сделались стеклянными. Ирина почувствовала неловкость, которую поспешила загладить, сказав с обезоруживающей откровенностью:

— Спасибо вам огромное, что согласились меня принять и встретили, — я уже начала паниковать. К сожалению, старинный самовар, который мама купила для вас, задержали в России. Нет, таможенники не поняли, что это антиквариат, просто оказался лишний вес — у меня в багаже краски, они тяжелые. Я ведь намерена заняться здесь живописью. Но мама обязательно с кем-нибудь передаст.

Ответная улыбка Сарры выглядела кислой:

— Ерунда. Главное, ты благополучно добралась. Думала, в Америке нет красок? Это в России ничего нет, а в Америке есть все. Извини, сразу называю тебя на «ты» — нам будет проще общаться, тем более мы ровесницы.

Сэм отвел глаза — жене было за сорок, она даже старше его на несколько лет. Ира удивилась другому: «Образованная женщина, а не понимает — откуда у меня здесь деньги на краски?»

Сарра по-русски говорила с акцентом, скорее всего намеренно. Русских она сторонилась — дикари, грубияны и беспредельщики. Попав в Новый Свет с родителями в пятилетнем возрасте, с гордостью считала себя американкой, ну, может, еще немножко еврейкой. Сарра отличалась умом и практичностью, но никак не красотой, поэтому союз с Сэмом, молодым, обаятельным и коммуникабельным, быстро вошедшим в университетскую среду, находила удачным. Непонятно, зачем он пригласил эту русскую, которую описывал несчастной скуластой казашкой?

На фото, которое привез муж, девушка из Союза не выглядела даже смазливой, а сейчас перед нею стояла интересная женщина, высокая и стройная, с благородной осанкой. К тому же, оказывается, художница! Но дошлая американка увидела кое-что еще — гостья наивна и простодушна, поэтому обманывать и хитрить не станет. Ладно, пусть пока поживет, по крайней мере, будет кому убираться в комнатах. Накануне Сарра приняла выгодное приглашение нью-йоркской юридической фирмы и не только уже уволилась из Йеля, но и сняла в Нью-Йорке на 58-й улице небольшую и не слишком дорогую квартирку, благодаря местоположению считавшуюся престижной — почти в центре, который негласно очерчен с 34-й по 59-ю авеню. В выходные она собиралась приезжать к Сэму: лето в огромном городе — не большой подарок, а езды по автостраде до утопающего в зелени провинциального Нью-Хейвена всего час с небольшим.