В школе у Мананы были мальчики, много мальчиков, потому что она всегда выделялась своей внешностью. С некоторыми случалось целоваться, ей это нравилось, но никогда ничего похожего на возникшее теперь ощущение не испытывала. Писатель возбудил в ней чувственность. Вернувшись в Москву, Нана с жадным интересом смотрела на себя в зеркало: шея с лебединым выгибом, маленькая высокая грудь, тонкая талия, золотистые от загара крепкие ноги. Скорее, скорее! Кто-то это должен был видеть, ласкать и целовать! Всю зиму, задыхаясь от приливов южной крови, она с нетерпением ждала лета, но поездка в Лоо принесла разочарование: на этот раз писатель приехал с супругой. У нее было усталое лошадиное лицо и ироничный взгляд женщины, знавшей про других что-то нехорошее.
Столкнувшись с писателем случайно в дверях булочной, Манана от неожиданности первой сказала:
— Здравствуй!
— Здравствуйте, милая девушка, — сказал он и покровительственно улыбнулся.
Манане захотелось пойти к Лошади и рассказать, какие у ее мужа родинки в интимных местах, но это было бы слишком вульгарно, а Нана хорошо воспитана. Вот Джульетта, тбилисская подруга, толстая, откровенно темпераментная и уже имевшая не одного настоящего любовника, обладающая врожденным чувством юмора, она бы придумала что-нибудь острое, изящное и смешное. Но Джуля тоже теперь жила в Москве, и Нана осталась неотомщенной. Дедушка с бабушкой сильно удивились внезапному отъезду внучки.
Манана, в отличие подруги, не была столь раскованной и побаивалась родителей, а потому стремилась замуж. Но на танцы ее не пускали, брат учился в девчачьем, педагогическом, вузе, где же найти жениха? Не было даже просто интересных знакомств. Художник средних лет, рисовавший на сельхозвыставке таблички в павильоне «Животноводство», бесперспективен, юные студенты художественного училища могли только поддержать компанию, но в мужья не годились. Геолог, сын соседа, как говорил папа, полгода будет жить «в поле» с пьяными немытыми мужиками и одной бабой на всю полевую партию, нанятой вроде бы кашеварить. Комсомольского работника на дух не переносила мама, хотя папе он, напротив, казался надежным. В общем, за неимением других, Нана придерживала всех кавалеров — не ходить же по театрам с подружкой.
Но в тот раз билет в Большой был только один. После спектакля на стоянке такси Манана встретила красивого студента консерватории и отметила его сразу, но виду не подала. Зачем? По выражению лица нового знакомого она поняла сразу: пленен, хотя сам того не подозревает. Независимо от опыта, мужчины слишком самонадеянны и не способны поверить в то, что им просто не оставляют места и времени для маневра.
Так, в мгновение ока Нана выбрала себе мужа, теперь оставалось не потерять его, поэтому, когда подошла ее очередь на такси, она наклонилась к шоферу, сунула ему деньги и велела «заглохнуть» возле высотки на Котельнической. Дальнейшее было делом техники: и загадочное молчание, и распределение гостей на ночевку по комнатам, и падение цветка с подоконника, и то, что она ответила на его призыв.
С этого разбитого горшка и началось все то, что теперь подходило к концу. Где ж ей тогда было знать, что она не охотник, а жертва. Маленькая мышка, загипнотизированная тигровым питоном.
Прошло полвека, но Нана сохранила первое ощущение от Костиного голоса, когда в новогоднюю ночь он, судя по всему специально для нее, спел арию из «Аиды». Слух Наны поразило что-то глубоко нематериальное, как будто вокальная техника вступала в прямой контакт с сердцем, отчего звук вибрировал и темнел. Она привыкла к тенорам легким, лирическим, этот был плотный, с баритональным оттенком, придававшим ему особую проникновенность. В нем чувствовалась скрытая мощь и немеряная, немного театральная любовь.
Воспитанная в доме тбилисского дедушки на классической музыке, которая только и была тогда в чести, Нана не пропускала ни одной премьеры, слышала замечательных исполнителей и могла напеть мелодии из большинства популярных опер. Однако голос нового знакомого ее удивил. Как в человеческой глотке мог родиться звук такой красоты и силы? Потом она узнает, что у певцов разная длина и толщина связок, завышенное нёбо, увеличенные лобные пазухи и огромный объем легких. Но физиология в ту новогоднюю ночь Нану не занимала, ее околдовал голос. Она вышла из комнаты на кухню, поставила поднос с посудой, закрыла глаза и замерла. Внутри сознания продолжали жить чувственные интонации грудных нот, звуки горячими волнами обнимали и обволакивали, уводя в сладкий плен. Даже теперь Нана помнила, как внезапно ей стало душно, будто неведомая петля затянулась на шее.
Странно, как она могла что-то предчувствовать, когда еще ничего не знала ни о своем избраннике, ни о жизни вообще? Тем более странно, что это не поколебало ее решения выйти за Константина замуж. Молодость не так боится ошибок, как старость, наверное, потому, что плохо представляет, какую цену придется платить.
Вскоре вне его голоса Нана себя уже не представляла. Она упивалась радостью Костиных творческих побед и отчаянно переживала неудачи. Магия таинственного Божьего дара завораживала. Однажды в концерте, слушая, как Костя исполняет знаменитую арию Федерико из «Арлезианки» Чилеа, она подумала, что если бы пришлось умереть сейчас, под звуки этой волшебной музыки, слившейся с волшебством голоса, то не испытала бы никакого сожаления. Один восторг.
Каждый раз перед спектаклем она с мистическим ужасом наблюдала, как Костя отдаляется, становится недоступным любому чувству со стороны, даже любви. Он весь уходил в себя, забирая с собой только то, что делало его сильным и неуязвимым. Любви там места не было. Даже утром, когда он занимался специальным тренингом, поддерживающим пластичность гортани, к нему лучше было не подступаться. Нана этого Костиного состояния предельной сосредоточенности пугалась — это не он, а чужой, непредсказуемый человек, существующий по иным законам физики и морали.
Ему мало было лишить жену возможности реализовать себя как художника, бросить ее жизнь в услужение собственному таланту. Прошло несколько лет, и Нана поняла, что Костя ей изменяет, притом, похоже, даже не догадывается, что она знает о его похождениях. Примитивный, как все мужчины, — голова в песке, и думает, что спрятался. Изредка, не в силах удержаться, она позволяла себе, словно шутя, его допрашивать. Он все отвергал, мучительно фальшивя лицом, и ей было его жаль.
Нана долго размышляла, как учила мать, взвешивала, перебирала варианты, все равно выхода существовало только два: уйти или остаться. Уйти — сил не хватит, а жить среди взаимных упреков и скандалов невыносимо, это тоже путь к разрушению, только более тяжелый и длинный. И она выбрала для себя «неведение». Первое время придется потерпеть, а там будет видно. Однако терпение имело оборотную сторону.
Нане элементарно не хватало мужской ласки. Когда у Кости репетиция, спектакль, концерт — это понятно, это святое, но когда он растрачивал себя на стороне, а потом безмятежно засыпал рядом, Нана испытывала глубокую обиду. Она мстила мужу в воображении, представляя своим любовником то одного, то другого общего знакомого, проявлявшего к ней осторожный интерес. Иногда получалось красиво, и она играла своими мечтами, как действительностью. Но фантазиями сыт не будешь.
Ее охватывало не прежнее смутное томление девичьего тела, наливающегося весенним соком, а требовательный, безжалостный зов зрелой женской плоти. Лишенное возможности служить своему предназначению, чрево бунтовало. Ему было неведомо такое порочное ухищрение просвещенного человека, как отказ от продолжения рода, и оно требовало присутствия самца в надежде обрести живительное семя. Природа бессознательно искала выход. И он нашелся в образе капитана погранвойск с полуострова Таймыр.
Прохоров в тот год спецпоездом уехал с театром на гастроли в знакомый с юности Ташкент. Чтобы не маяться одиночеством и не готовить себе еду, Нана на неделю взяла путевку в Серебряный Бор, где с незапамятных времен в черте города существовал мини-пансионат оперного театра, совершенно домашний, всего на тридцать человек. Среди правительственных дач за глухими заборами, на тихом острове, окруженном Москвой-рекой, затесался небольшой деревянный особнячок с собственной котельной.