— Выглядите недурно, хотя валялись на тротуаре.

Мужчина попытался выпятить грудь.

— Наследственность. Отец дожил до девяноста и менял жен каждые четверть века. Возьмите, точно не пожалеете. Говорят, я хороший любовник.

— Много чего говорят, а потом оказывается блеф. К тому же несовершеннолетних не соблазняю — мне полтинник с довеском.

— Никогда б не подумал! Отлично выглядите.

— Не пытайтесь льстить. Стоит мне снять эти шмотки и отказаться от визажиста, вы меня от мебели не отличите. Но много чего другого — есть. Жених, например.

— Значит, место занято? — разочарованно протянул Климов и снова закрыл глаза.

— Вакантно. Как раз сегодня я с ним разругалась окончательно. Вот теперь пытаюсь попасть в свой коттедж за городом. Ехать одна на такси боюсь, но если вдвоем, то можно рискнуть, авось не прирежут. Ну что?

Опираясь руками на стену, мужчина кое-как поднялся. Говорил он лучше, чем стоял на ногах.

— Ладно, так уж и быть, поехали. Ловите машину. А меня не боитесь?

— Нет. У вас пиджак от Гуччи и часы за двадцать тысяч долларов. Вы явно попали в экстремальную ситуацию, но не агрессивны, что большая редкость для нынешнего класса индивидуалистов, которых бесит все, что мешает их личным планам. К тому же, даже пьяный, не ругаетесь матом — это говорит о хорошем воспитании.

Мужчина помял не слишком чистой ладонью небритое лицо.

— Да. В женской логике определенно что-то есть. Надеюсь, я с вами не соскучусь.

— Ничего не обещаю. Горячую ванну — это точно.

— Сойдет для начала.

Бомжиха было закручинилась, что потеряла выгодного лоха, как внезапно дама сунула в протянутую руку пачку крупных купюр и сказала:

— Тихо! Не болтай и не отдавай сутенерам. Припрячь. Есть где?

Нищенка закивала.

— Ага, ага. Спасибочки!

И шустро отползла в сторону, сообразив, что большие деньги просто так не дают. Если в голове у странной благодетельницы заскок, может и обратно забрать. Но парочка уже села в попутку. Василькова назвала адрес и объяснила, как ехать, шофер назвал астрономическую сумму, и она согласилась, не торгуясь.

Убедившись, что сосед смотрит по сторонам вполне осмысленно, спросила:

— Вас как величать? Меня зовут Рина, сокращенное от Арина.

— Эдуардом. Сокращенно Эдик.

Василькова уже расслабилась: ситуация разрешилась самым удачным образом, настроение пришло в норму и ответ не остался без комментариев:

— Все-таки русские странные — в стране, где большинство занимает до зарплаты, дать сыну имя английских королей!

— Я в истории разбираюсь плохо.

— А мне волей-неволей приходится. В Британии их было восемь.

— Друзья зовут меня Эд.

— Еще хуже. С претензией.

Мужчина зевнул с хрустом:

— Да кличьте хоть Порфирием.

— А если Дик?

— Как собаку? Не согласен.

— Морока с вами. Сами-то кем себя ощущаете?

— Королем Эдуардом IX, раз восьмой уже преставился. С вашей стороны нет серьезных возражений?

Василькова заинтригованно посмотрела на свою случайную находку:

— Для самоубийцы — неплохо! Юмор, по крайней мере, в вас еще не умер.

По ночному шоссе доехали быстро. В престижном дачном поселке коттеджей было, что домов на Манхэттене.

— Здесь, — указала Василькова и расплатилась с шофером при свете прожектора, светившего с крыши проходной. Охранник, не выходя из-за пуленепробиваемого стекла, открыл электронный замок на калитке.

— Прошу, — пригласила хозяйка гостя, который что-то мучительно прикидывал, задрав голову, и наконец подвел итог:

— Забор из специального, так называемого каминного кирпича, высота три метра. Как у олигархов или крупных чиновников.

— Я не ворую и взяток не беру, зарабатываю литературным трудом, потому беднее, но лучше.

— Посмотрим.

Стоило автомобильным шинам зашуршать у ворот, как на посыпанную гравием дорожку, несмотря на поздний час, задрав хвосты антеннами, выбежали кошки. В глубине участка, за бассейном, для них был выстроен специальный домик, очень миленький — случались времена, когда Рина сама жила бы в таком с превеликим удовольствием. Ухаживал за кошками садовник, старикан — просто душка, молчаливый и незаметный, садовник и животные испытывали друг к другу доверие. Домработница, строгая величественная женщина, кошками брезговала. Она приходила три раза в неделю, пылесосила, стирала, гладила, если надо, приглашала слесаря, плотника и по списку хозяйки привозила на машине из супермаркета продукты. Кухарку Василькова не держала: редкие гастрономические позывы удовлетворяла в хороших ресторанах, а для ежедневной еды, которая поглощалась наспех, существуют микроволновки. Шофер жил поблизости и принимал вызовы по телефону, два охранника, бывшие спортсмены, держались почтительно, видимо, от большой зарплаты, и скучали посменно: без личного приказа хозяйки не только никого не впустят, но и не выпустят, отчего случалось немало курьезов. Кошки за ворота ходить привычки не имели, но Рину встречали обязательно.

Откуда эти бестии знали, что она — хозяйка? Василькова относилась к кошкам, как к искуплению греха, совершенного во имя собственной свободы. Дрянные создания и, совершенно очевидно, ненавидят род людской, снисходительно разрешая себя кормить и иногда гладить. Если бы не ничтожные размеры, они с наслаждением растерзали бы руку дающего, как это делают тигры, хотя бы однажды имевшие дело с человечиной.

Гость с любопытством разглядывал все новые и новые группы хвостатых.

— Сколько же их?

— Не знаю.

Он сделал кислую мину:

— Кошатница. Вы, случаем, не старая дева?

— Если очень постараетесь, сможете проверить, — отрезала Рина.

Некоторые кошки пытались тереться головой об ее ноги. Она аккуратно, носком модной замшевой туфли, терпеливо отодвигала особо любвеобильных.

Василькова вообще относилась к касте терпеливых — и генетически, и по приобретенному опыту, и по мировоззрению — не церковному, но и не вполне атеистическому: она верила в высшую справедливость, которая свершится неизвестно когда, но свершится обязательно. Возможно, благодаря этой вере, умела переступать через обиды и неудачи, через физическую и душевную боль, полностью излечилась от последствий злокачественной опухоли, от мужской зависимости и добилась поставленной цели — сделалась писательницей.

— Между прочим, забор у меня три тридцать, — на всякий случай сообщила Василькова, входя в дом, слишком просторный и, как велит современный дизайн, почти без мебели: забывают апологеты американского образа жизни, что русский человек нуждается в уюте.

— Наверху, разумеется, башня, — добавила она, — хотя и кирпичная — слоновая кость несовременна.

Климов шел за хозяйкой, которая, казалось, не обращала на него внимания, только командовала, куда сворачивать. Шаги и слова гулко раздавались в пустых хоромах. «Интересно, она одна живет в этом холодном пространстве? С женихом поссорилась, значит, мужа нет. Родители, если и живы, слишком древние, чтобы приспособиться к таким условиям, старикам нужно привычное. Но могут быть дети».

— А детей мы не разбудим? — спросил Климов, прощупывая почву.

— Это мой личный корабль. И детей я не люблю, а родственников тем более, — бросила хозяйка таким тоном, что у гостя пропало любопытство. На самом деле: какое ему дело?

На пороге своей спальни Василькова резко обернулась, но поздно, мужчина уже с восхищением заглядывал через ее плечо. Впрочем, возможно, именно этого она и добивалась, иначе зачем притащила на последний этаж?

— Вот это ложе! — Климов прищелкнул языком. — Ничего подобного не видел! Три на четыре, не меньше.

— На заказ сделала, когда выгнала последнего супруга, чтобы можно было спать по диагонали, поперек и даже с двумя мужиками сразу.

Климову показалось, что от него ждут вопроса, и он его задал:

— Ну, и спали?

— Поперек — да, с двумя — нет.

— Значит, напрасно старались?

— Не знаю. Авось, еще пригодится.