— У нас осталось всего шесть месяцев до выпускного класса. Тогда мы покинем это место. Ты сможешь уйти и не оглядываться. Пожертвуйте все, что хочешь. Сделай свою жизнь за пределами Лоутона. Но не беги. Прими это и победи это. Я здесь с тобой, и я никуда не уйду.

Он сел на скамейку напротив меня и уронил голову на руки.

— Ненавижу это место. Этот дом. Я ненавижу все это.

— Диван Нонны всегда открыт.

Несколько мгновений он молчал, и мы сидели молча. Я позволила ему собраться с мыслями. Ему было плохо, и мне хотелось пойти к нему домой и вырубить всех, кто там находился. Но это только вернет меня в исправительный центр.

— В следующем месяце мне исполнится восемнадцать. Тогда все будет моим.

Вау. Я и не подозревала, что все так скоро станет его. Сейчас на него оказывалось огромное давление. Дальше будет только хуже.

— Я их всех выгоняю. Начиная с человека, которого я всю жизнь называл отцом. Я думал позволить маме остаться, но она хотела сделать аборт. Не уверен, что смогу простить это. Она не любит и не хочет меня. Почему я должен любить или хотеть ее? Маленький мальчик, который когда-то искал ее любви, давно ушел.

— Это справедливое решение, — согласилась я, но мне было интересно, действительно ли оно сделает его счастливым. Иногда месть, которую мы ищем, не соответствует нашим ожиданиям. Это только вредит нам.

— Выходи за меня замуж, переезжай ко мне, — произнес Гуннер тем безумным тоном, каким просил меня сбежать.

— Выйти за тебя замуж? Гуннер нам по семнадцать. Мы не можем пожениться.

Ему нужно было лечь спать. Он начинал бредить.

— Я мультимиллионер. Мы можем делать все, что я захочу.

Это было не то, чего он действительно хотел. Прямо сейчас он хотел действовать и причинить боль своей семье, потому что все, что они делали, причиняли боль ему. Я не собиралась помогать ему с его замыслами. Я любила его. Это было реально. Не игрушка и не игра.

Встав, я поняла, что должна уйти. Ему нужно было пойти домой и немного поспать, а я собиралась вести себя как законченная девчонка и плакать. Он использовал мою любовь как инструмент, как он использовал свои деньги. Я не хотела быть оружием, чтобы причинить кому-то боль. Любовь — это совсем не то.

— Любить кого-то не значит позволять ему использовать тебя в своих интересах. Это просто означает, что у них есть место в вашем сердце. Место, которое они заработали. Я собираюсь уйти сейчас, пока ты не причинил мне еще больше боли словами, которые ты не имеешь в виду. Спокойной ночи, Гуннер.

Он не побежал за мной. Он отпустил меня.

Я побежала к дому, и слезы навернулись мне на глаза. Любить Гуннера Лоутона никогда не будет легко.

Я не была уверена, что он сможет полюбить меня в ответ. Но это не имело значения. Я любила его. Я просто не могла подчиниться его требованиям. Я ему ничего не должна. Ему нужно было понять, что дело не только в этом.

С мыслями о словах Гуннера и слезами, затуманившими мое зрение, я не видела Нонну, стоящую на крыльце, пока не стало слишком поздно.

Пожалуйста, сделай это, дорогой Папочка

ГУННЕР

Спальня Ретта была рядом с моей. Когда мы были детьми, нам это нравилось. Но сегодня утром, когда я практически не спал всю ночь, я ненавидел это. Его хлопанье ящиками и грохот музыки вывели меня из себя. Он вел себя так, будто это сделал я. Как он понял, что в этом дерьме была моя вина?

Когда что-то ударилось о стену между нашими комнатами, я откинул одеяло и вскочил с кровати. Этот мудак хотел, чтобы я проснулся. Ну, он меня разбудил. Выбежав из своей комнаты, я направился к нему и, не потрудившись постучать, открыл дверь и сам чем-то хлопнув.

— В чем, черт возьми, твоя проблема? — Взревел я.

Ретт все еще был в пижамных штанах, а в руках у него был баскетбольный мяч. По всей видимости, он бросал его в стену. Очень зрело, придурок.

— Что? Разве я не могу теперь передвигаться в своей комнате? Или есть правила, которых я не знаю, чтобы держать короля замка счастливым?

— Боже мой! Ты бы послушал себя? Ты говоришь, как десятилетний ребенок с проблемой ревности. Я ничего тебе не сделал, Ретт. Наша мать и твой дед спали вместе. Меня на свете не было, но это породило меня. Это ни в коем случае не моя гребаная вина. Так что черт возьми, возьми себя в руки и перестань вести себя как членосос.

Ретт впился в меня взглядом. Я не был уверен, что он когда-либо раньше смотрел на меня с такой злобой. Даже когда мы были моложе и действительно ссорились из-за разных вещей. В его глазах была чистая ненависть. Даже зная, что это было не то, что я мог контролировать, он винил меня.

— Тогда не принимай его. Отдай его папе, где ему и место. Он же старший сын. Не ты. Наследство должно принадлежать ему. Старшему сыну.

У меня сдавило грудь. Когда-то он был тем, на кого я мог положиться в своей безопасности. Он был на моей стороне. Теперь все это исчезло. Жадность взяла верх.

Так вот значит, в чем дело. Из нас он был самым старшим, и он ожидал всего этого. Он никогда не планировал, что мы разделим его. Ретт планировал получить все наследство Лоутонов. Наверное, так было всю его жизнь.

— Ты ведь ожидал всего этого, не так ли?

Он рассмеялся.

— Конечно. Папа обещал мне это с самого детства. Он сказал мне, что я настоящий наследник, его наследник, и что я это заслужил. Он любит меня. Он хотел, чтобы у меня было все. Эта... чушь о том, что незаконнорожденный сын получит все — это нечестно. Я отведу тебя в суд. Я этого не потерплю.

Как же я это пропустил? Эгоизм Ретта. Я был так ослеплен тем, что боготворил его. Но правда была в том, что он был точно таким же, как его отец. Он хотел всего, и ему было все равно, кто пострадает по пути. Я посмотрел на него. Впервые по-настоящему посмотрел на него. Я не видел старшего брата, которому доверял. Я увидел более молодую версию человека, которого когда-то называл отцом. Когда это случилось? Когда он успел превратится в его копию?

— Когда ты стал таким, как он?

Ретт выглядел так, словно не понял моего вопроса. Он был так сосредоточен на состоянии Лоутонов, что больше ничего не видел. Как будто я его терял. Как будто брата, которого я знал, больше не было.

— Кто? Папа? Я всегда был таким, как папа. Вот почему я заслуживаю то, что принадлежит ему. То, что по праву принадлежит ему.

Он гордился этим. Гордился тем, что похож на этого человека. Это не имело для меня никакого смысла. Зачем кому-то этого хотеть?

— Раньше ты таким не был, — возразил я, пытаясь понять, осталась ли еще хоть какая-то часть брата, которого я любил с детства.

Он закатил глаза, швырнул мяч в стену и дал ему упасть.

— Как скажешь, Гуннер. Просто будь ублюдком, каким ты и являешься, и заставь нас отдать это дерьмо в суд. Мы так и сделаем. Мы не позволим этому ублюдку победить. Это неправильно. Это так не делается. И ты это знаешь. Ты знаешь, что правильно.

Он извергал то, что слышал от своего отца. То, во что он верил. Они не сказали ему правду. Его отец хранил эту тайну, но теперь я её знал. Мать позаботилась о том, чтобы дать мне все необходимое для победы. Я не хотел, чтобы деньги взяли верх. Я хотел, чтобы из этого что-то получилось. То, как Лоутоны сидели на них годами, используя их как трофей, чтобы сделать их могущественными и важными, вызывало у меня отвращение. Особенно живя в доме, где ко мне относятся так, будто я ни хрена не стою. Теперь эти деньги были моими, и я все изменю. Загородных клубов и котильонов больше не будет.

Уже нет.

— Ты меня слушаешь? — Усмехнулся Ретт. — Мы возьмем тебя в суд и вычистим. Таков наш план. Не связывайся с нами.

Я не знал, кем он считал «нас», но наша мать не хотела, чтобы они победили. У меня была полная власть, и я не волновался.

— Суда не будет, — просто сказал я.

Он засмеялся и ухмыльнулся, как идиот.