— Вы не понимаете французов, мой мальчик.

— Мне все об этом постоянно твердят.

— Но послушайте… Этот дом принадлежит министерству внутренних дел и им контролируется. Они используют его для слежки за иностранцами — в особенности за дипломатами, — чтобы получить материал для шантажа, грубо говоря. Гадкое это дело, шокировать людей, нет? Ну а они именно это и делают. Некоторые щелкоперы из госструктур — Луазо один из них — охотно бы прикрыли эту лавочку. Теперь вы понимаете, приятель? Понимаете?

— Да, — кивнул я. — Но вам-то какая с этого выгода?

— Не стоит грубить, старина, — сказал Бирд. — Вы сами расспрашивали меня об этом доме. А Жан-Полю срочно нужны деньги. Эрго, я устраиваю вам взаимовыгодную сделку. Предположим, пятьдесят на счет и еще тридцать, если статью публикуют?

По бульвару тащился здоровенный туристический автобус, неоновые огни вспыхивали и гасли на его стеклах. Внутри сидели туристы, кто спокойно, кто вертелся, прислушиваясь к репродукторам и разглядывая грешный город.

— Ладно. — Меня поразило, что он такой умелый посредник.

— В любом журнале, — продолжил Бирд. — И десять процентов при перепродаже другим агентствам.

Я улыбнулся.

— Ага, не ожидали, что я умею так хорошо торговаться, а?

— Не ожидал, — кивнул я.

— Вы много чего обо мне не знаете. Официант! — окликнул он. — Четыре «кира». — И повернулся к Жан-Полю. — Мы договорились. Так что рекомендуется это дело слегка отметить.

Официант принес «кир» — белое вино с ликером из черной смородины.

— Платите вы, — заявил мне Бирд. — И без вычета из оговоренной суммы!

— Будем заключать договор? — поинтересовался Жан-Поль.

— Конечно, нет! — возмутился Бирд. — Слово англичанина твердо. Ты же наверняка это знаешь, Жан-Поль. Основная суть договора — взаимная выгода. А если это не так, то никакой документ не поможет. Кроме того, — шепнул он мне по-английски, — стоит дать ему подобный документ, как он начнет размахивать им повсюду. А вам это меньше всего нужно, а?

— Верно, — кивнул я. Совершенно верно. Моя работа на немецкий журнал была легендой, разработанной в лондонской конторе специально для тех редких случаев, когда нужно было передать мне инструкции по почте. Никто посторонний не мог об этом знать, если только не вскрывали мою почту. Заяви подобное Луазо, я бы не удивился. Но Бирд!..

Бирд принялся объяснять Жан-Полю теорию красок пронзительным голосом, которым всегда вещал об искусстве. Я заказал им еще «кир», а потом мы с Марией отправились пешком обратно к ней домой.

Мы шагали по переполненным транспортом бульварам.

— Не понимаю, как тебе на них хватает терпения, — сказала Мария. — Напыщенный англичанин Бирд и Жан-Поль со своим носовым платком, чтобы заляпать костюм винными пятнами.

— Я не настолько хорошо их знаю, чтобы не любить, — объяснил я.

— Тогда не верь ни единому их слову, — сказал Мария.

— Мужчины испокон века обманщики.

— Дурак ты! — отрезала Мария. — Я не о любовных похождениях толкую, а о доме на авеню Фош. Бирд и Жан-Поль — ближайшие друзья Датта. Закадычные приятели.

— Да? — Я оглянулся назад с конца бульвара. Жилистый маленький Бирд — такой же возбужденный, каким был до нашего прихода — по-прежнему объяснял Жан-Полю теорию красок.

— Comediens, — проговорила Мария. Это слово означало как «актер», так и «обманщик», и «жулик». Я некоторое время постоял, наблюдая за ними. Большое кафе «Блан» было единственным ярко освещенным местом на всем засаженном деревьями бульваре. Белые куртки официантов сияли, когда те лавировали между столиками, заставленными кофейниками, лимонадом и сифонами с газировкой. Посетители тоже вели себя очень живо, размахивали руками, кивали головами, подзывали официантов и переговаривались друг с другом. Они размахивали десятифранковыми купюрами и звенели монетами. Как минимум четверо целовались. Казалось, широкий темный бульвар был притихшей аудиторией, и зрители следили за драмой, разворачивающейся на похожей на подмостки террасе кафе «Блан». Бирд наклонился к Жан-Полю. Жан-Поль рассмеялся.

Мы шли и беседовали, забыв о времени.

— Идем к тебе, — заявил я Марии наконец. — У тебя есть центральное отопление, раковина крепко приделана к стене, и не надо делить туалет с еще восемью постояльцами. И у тебя есть пластинки, названия которых я еще не прочитал. Так что идем к тебе.

— Хорошо, — кивнула она, — раз ты так лестно отзываешься о преимуществах моего дома.

Я ласково чмокнул ее в ухо.

— А если домовладелец выкинет тебя вон? — спросила она.

— А у тебя роман с домовладельцем?

Улыбнувшись, она сильно ткнула меня кулаком в плечо. Почему-то француженки считают это выражением привязанности.

— Очередные рубашки я стирать отказываюсь, — заявила она, — так что сперва берем такси и едем к тебе за вещами.

Мы поторговались с тремя таксистами, стремясь поменять их излюбленный маршрут на нужный нам. Наконец один из них сдался и согласился довезти нас до «Пти-Лежьонер».

Я вошел в свою комнату, Мария следом за мной. Джо вежливо чирикнул, когда я зажег свет.

— Боже! — воскликнула Мария. — У тебя кто-то тут все перевернул вверх дном.

Я подобрал кучу рубашек, оказавшихся в камине.

— Да.

Все содержимое шкафов и ящиков оказалось вывернуто на пол. Письма и корешки чеков разбросаны на софе, а кое-какие вещи сломаны. Я выронил рубашки на пол, не зная, с чего начать. Мария, будучи более методичной, начала собирать одежду, аккуратно складывая и развешивая брюки и пиджаки на вешалки. Я взял трубку и набрал номер, данный мне Луазо.

— «Улыбка — еще не смех», — сказал я. Франция — единственная страна, где романизация шпионажа не умрет никогда, подумалось мне.

— Хэлло, — раздался голос Луазо.

— Это вы перевернули все в моей комнате, Луазо? — напрямую спросил я.

— Считаете аборигенов враждебными? — поинтересовался Луазо.

— Просто ответьте на вопрос.

— А почему бы вам не ответить на мой? — сказал Луазо.

— Это мой жетон. Если хотите услышать ответ, купите себе и перезвоните.

— Если бы это сделали мои парни, вы бы ничего не заметили.

— Не льстите себе, Луазо. Когда ваши парни в последний раз тут шарили — пять недель назад, — я заметил. Передайте им, что если уж им так приспичило покурить, пусть окно откроют. От их дешевого табака у канарейки глаза слезятся.

— Но они были очень аккуратны, — возразил Луазо. — И не стали бы ничего громить. Если, конечно, вы жалуетесь на разгром.

— Я вообще ни на что не жалуюсь! — отрезал я. — А всего лишь пытаюсь услышать ответ на прямой вопрос!

— Ну, вы слишком много хотите от полицейского, — хмыкнул Луазо. — Но если что-то сломано, я б на вашем месте выставил счет Датту.

— Если кому-то что-то и переломают, так это Датту, — сказал я.

— Не следует говорить такое мне, — ответил Луазо. — Это опрометчиво с вашей стороны, но тем не менее желаю удачи.

— Спасибо! — Я повесил трубку.

— Значит, это не Луазо? — уточнила слушавшая разговор Мария.

— С чего ты взяла? — спросил я.

Она пожала плечами:

— Тут все вверх дном. Полиция бы работала аккуратно. К тому же, если Луазо признал, что полицейские уже обыскивали прежде твою комнату, с чего ему вдруг отрицать в этот раз?

— Чем твои догадки лучше моих? А может, Луазо это устроил, чтобы натравить меня на Датта?

— И именно поэтому ты специально дал ему понять, что он достиг цели?

— Возможно.

Я посмотрел на разорванное сиденье кресла. Набивка из конского волоса вывернута наружу, а портфель с документами, переданный мне курьером, исчез.

— Забрали, — констатировала Мария.

— Да. Возможно, ты правильно перевела все, что я выболтал.

— Это совершенно очевидное место для тайника. И в любом случае — я не единственная, кто знал твой «секрет»: нынче вечером ты сам сообщил Бирду, где хранишь деньги.