Коновалов безропотно достал ключ и, расстегнув браслеты, передал их рыжему полицейскому. Тот отнесся к этому спокойно и убрал наручники в чехол на поясе. Не исключено, что Виктор мог приказать ему сбрить шевелюру под корень, и рыжий послушался бы, но таких экспериментов в планах у Сигалова не было.

Внизу Виктор поприветствовал Керенского с неизменным кожаным портфельчиком и панибратски хлопнул его по плечу:

– Вы знаете, куда меня отвезти, Сан Саныч.

В «Трех пескарях» один столик почему-то оказался занят. Спиной к двери сидел худой мужчина с наметившимся на макушке просветом. На появление Виктора с Керенским он никак не реагировал.

– Пойду сполосну руки, – зачем-то сообщил Александр Александрович, удаляясь в служебное помещение.

Сигалов подошел к незнакомцу за столом и долго в него вглядывался, пытаясь найти хоть что-то общее с Кириллом.

– Я не стремился к портретному сходству, – сказал мужчина. – Так было бы еще хуже. Пусть уж просто – человек. Надеюсь, моя новая внешность тебя не смущает. Старой всё равно больше нет.

– Почему ты мне сразу не сказал про Закат? – спросил Сигалов, усаживаясь за стол.

– Может, поздороваемся вначале? – с иронией произнес Кирилл.

– Мы и так, считай, не расстаемся. Каждый раз, когда загружаю Индекс… Это ты, я чувствую. Но всё равно привет. Кстати, зачем мне нужно было попасть в Мытищи?

– Привет, брат, привет… – Незнакомый мужчина с улыбкой потупился. – Так Мытищи или Закат, что важнее?

– У меня миллион вопросов! – воскликнул Виктор.

– В Мытищи ты успеешь, не волнуйся. Пришлось переиграть кое-что… Там пока без тебя справятся.

Слово «переиграть» резануло Сигалову слух, уж очень гладко оно легло на все его сомнения. Последнее время он не мог отделаться от мысли, что Индекс, то есть Кирилл, ведет собственную игру.

– Почему никто не может загрузить тридцать первое мая? – спросил Сигалов. – Да, я опять прыгаю по разным темам, но…

– Темы не разные, это один и тот же вопрос. Только я не могу на него ответить, брат.

– Почему?!

Кирилл развел руками:

– Объяснить можно только знание. Незнание объяснить нельзя. Я предполагаю, что тридцать первого числа совпадут несколько факторов, каждый из которых – отдельная лотерея: то ли сбудется, то ли нет. А все вместе они складываются во что-то совершенно неопределенное. Но это просто догадка. Вам нужно работать самим. Представьте, что Индекса не существует, ведь жили же как-то до него. Целые тысячелетия прожили без Индекса – и нормально. Поэтому я не спешил тебе рассказывать про Закат. Я бы и сейчас не стал, будь моя воля. Всё равно я ничем не помогу.

– И даже предположений нет? Хотя бы по триггерам, а? Хоть какой-нибудь намек бы…

– Начаться может с орбитального кольца, но это вы и сами знаете, я ничего нового не скажу. Например, метеорит, которого в Индексе нет и быть не может, разрушит какой-нибудь важный узел, и всё кольцо посыплется на землю. Огромные секции будут раскаляться в атмосфере и падать как бомбы. Ни одна защита от такого не спасет. Пострадают несколько реакторов, почти одновременно. Это может вызвать сейсмическую активность там, где ее никогда не ждали, и волной пойдут аварии на других атомных станциях. Вот вам и ядерная зима. А если еще и системы раннего оповещения дадут сбой, хотя бы одна из них…

Кирилл достал сигареты, закурил и бросил пачку на стол.

– Но дело в том, – сказал он после второй затяжки, – что если бы события развивались так, они и были бы так показаны в Индексе. Значит, всё будет не совсем так или даже совсем не так… Возможно, орбитальное кольцо ни при чем. Это может быть большая война: ее так долго ждали, к ней так долго готовились, что она просто обязана когда-нибудь начаться. Или нет… Или да, но не в этот раз… Я не знаю, всё решится в последний момент.

– Что выпадет, орел или решка, мы увидим, когда монетка ляжет в ладонь… – пробормотал Виктор. – Но когда она ляжет, всё уже и случится. И что бы ни выпало, впереди зима. У этой монетки нет хороших сторон.

Кирилл еще раз затянулся и подвинул к себе пепельницу, которой – Сигалов мог бы поклясться – еще секунду назад на столе не было.

– Как у тебя это получается? – сощурился Виктор.

– Не заставляй фокусника раскрывать свои секреты. Это негуманно и не так интересно, как кажется.

– Колись давай.

– Пепельница стоит здесь всегда, просто в том месте ее не видно.

– И всё?! – разочаровался Сигалов.

– Я предупреждал, что ничего захватывающего тут нет. Так, хохма ради хохмы. Других чудес я сюда не закладывал, чтобы не превращать этот мир в балаган. Не выпить ли нам, вот что я думаю, – неожиданно проговорил Кирилл. – Эй, человек!

Из подсобки выглянул Керенский в белом фартуке и накрахмаленном белом берете, который смотрелся с его усиками удивительно гармонично.

– Мне как всегда, а моему брату… Думаю, двойной «Джек Дэниэлс». Или нет? – обратился Кирилл к Виктору. – Он может принести какой-нибудь «Блю Лейбл», или я не знаю, что там у вас котируется. Никогда в вискаре не разбирался.

– Мне нравится «Джек», – кивнул Сигалов. – Только откуда тебе это известно?

– Грузовик. В одной из версий этого скрипта фура была заполнена не апельсинами, а бутылками.

– Это не я редактировал.

– Знаю. Но пьете-то вы вместе.

Керенский подбежал к столу и с поклонами выставил перед Кириллом бокал красного вина, а перед Виктором – тяжелый хрустальный стакан.

– Изволите чего-нибудь еще? – холуйски произнес он.

– Изволю, чтоб ты скрылся, – заявил Кирилл.

Александр Александрович развернулся на каблуке и, пританцовывая, засеменил прочь.

– Нехорошо это, – заметил Виктор, оборачиваясь. – Зачем ты с ним так?

– А они со мной – хорошо? Ты уже съездил, посмотрел. И что там теперь? – Кирилл подергал себя за рубашку, имея в виду не только одежду.

Сигалов понял, о чем говорит брат, но ответить оказалось не так-то просто.

– Там то, что должно быть, – выдавил Виктор, глядя в стакан. – Давно опечатанная дверь и повзрослевшая соседка. Я даже сравнил с реальностью, сам не знаю зачем… Теперь твоя квартира – такое же зеркало, как и весь Индекс.

– А хуже всего, что я знал заранее, когда они снимут эту поправку. Как будто она кому-то мешала… Меня выкинули из моего Индекса, и что изменилось? Ничего и не могло измениться. Зато теперь у меня нет собственного тела – в моем же мире. Я как бесплотный дух, вселяюсь в кого попало. В реальности я и есть бесплотный дух, но зачем надо было снимать поправку в Индексе?

– Я не знаю, что сказать… Но у тебя остался этот скрипт.

– Это пародия, а не мир. Здесь хуже, чем в пустоте, и меня здесь нет, я сюда захожу только для того, чтобы встретиться с тобой. Обычный линейный квест: капитан полиции везет арестованного по бесконечной дороге, больше тут ничего не происходит. Жить в этом скрипте невозможно.

Кирилл помолчал, выписывая окурком в пепельнице неспешные вензеля.

– Я бы давно убил себя, – сказал он. – Оставил бы вам Индекс в наследство…

– Ну-ка прекрати!

– Если бы я только мог это сделать… Но меня уже нельзя отделить от активного ядра, а программа не способна себя уничтожить. – Он невесело улыбнулся. – Пытался подсчитать, на сколько процентов я человеческое сознание, а насколько – код. Не сумел… Ладно, потерплю. Посмотрю, как всё закончится. Единственное, чего я не знаю: как всё это закончится. Хотя потом тоже будет жизнь – по колено в черном снегу. Но уж точно без меня.

– Это действительно настолько невыносимо? – осторожно спросил Виктор. – То, что ты испытываешь.

Кирилл тягостно помолчал.

– Это хуже всего, что ты можешь вообразить, – проговорил он. – Это вообще нельзя описать. Найди камеру сенсорной депривации и ложись туда на месяц. Или завяжи себе глаза и ходи так целый день. А вечером представь, что не снимешь повязку никогда. Никогда, – повторил Кирилл.

– «Почувствуй это – окунись в ад»?.. Вот что ты хотел мне тогда сказать? Граффити на школьном заборе, я видел.