О, нет, дикарка, я как никто другой тебя понимаю. Только разница в том, что твоя борьба ведётся между сознанием и телом, а моя — с чудовищным зверем, которого ты не прекращаешь дразнить.

— Борьба — это исключительно твой выбор, Николина. Было бы гораздо легче принять свои желания и выпустить из тела всё, что само требует освобождения, но, так как ты упрямая лгунья, могу успокоить тебя: на приёме будет огромное количество людей, присутствие которых значительно упростит тебе задачу удерживать всю свою страсть при себе, — произношу настолько тёплым голосом, на какой я в принципе способен.

Да, бля*ь, уговаривать и вести успокаивающие беседы с бабами вообще никак не по моей части, и я в самом деле начинаю терять терпение и глухо раздражаться теперь уже не только от желания её оттрахать, но и оттого, что для этого мне приходится затрачивать так много времени и нервов в общении с ней.

Понимая, что я вновь приближаюсь к ней, Николина натягивается как тетива и поспешно отводит взгляд в сторону.

— Это немного облегчит твои мучения, — взбалтываю в бокале тёмно-янтарную жидкость и вдыхаю аромат, протягивая вторую порцию коньяка напряжённой девчонке.

— Я не пью, — естественно, она категорически отказывается.

— Выпей, тебе понравится, да и это единственный способ хоть немного тебя разрядить.

— Нет, я никогда не употребляю алкоголь, — повторяет Николина, небрежно отмахиваясь от напитка, вконец выводя меня из себя своим недопустимым поведением.

— Я сказал: выпей, — повторяю низким, вибрирующим тоном, который обычно не оставляет у женщин иного варианта, как только выполнить мой приказ, но Николина, начиная мелко подрагивать телом, всего лишь смеряет меня настороженным взглядом.

— Подумать только, — коротко выдохнув, она недоумённо округляет глаза. — Когда я удерживаю контроль над собой, твой повелительный «приёмчик» на меня не действует, — произносит маленькая сучка с такой неподдельной радостью во взгляде, словно ощущает себя абсолютной победительницей.

Глупышка. Такая смешная и наивная глупышка. Ты в самом деле думаешь, что сможешь меня победить? Хочешь доказать, что не будешь, как все, подчиняться? Ещё как будешь! Так или иначе, я усмирю твой строптивый характер.

— А теперь скажи мне, Николина, хочешь ли ты узнать другой способ, каким я быстро заставлю тебя делать то, что я говорю? — чеканю я таким тоном, что за долю секунды стирает с её губ торжествующую улыбку, а злость с непоколебимостью сменяет инстинктивным страхом.

Правильно! Бойся меня, дикарка! Если только так ты будешь слушать меня и выполнять всё, что я желаю, значит, именно в таком ключе мы и будем с тобой общаться!

И, похоже, моему убийственному взгляду удаётся рассказать ей о том, что её ждёт в случае неповиновения, в разы красноречивее любых зловещих угроз.

Переминаясь с ноги на ногу, Николина поджимает губы, явно пытаясь удержать внутри себя весь нелицеприятный словарный запас, и грубо вырывает бокал из моей ладони.

Ни одна женщина никогда не смела вести со мной в подобной агрессивной манере, и я уверен: будь на месте Николины любая другая, не способная отражать мою собственную силу, тем самым вынуждая желать её до остервенения, я бы стёр её с лица земли прямо на этом же месте. Но я сам хренею от того, как её принуждённое выполнение моего приказа, переполненное неистовой злостью, прошивает всё моё тело стремительным потоком электронов, доставляя мне такое немыслимое удовольствие, какого я никогда не испытывал от излюбленной мне беспрекословной женской покорности.

Это просто чистейший, усовершенствованный вид моего личного кайфа, который однозначно стоил потраченного времени и моральных сил на противостояние с дикаркой.

Ведя нашу очередную войну взглядов, я следую примеру Николины и делаю небольшой глоток, ощущая, как богатый аромат коньяка оказывается во рту, поражая своей обжигающей мягкостью, сменяющийся тёплым медовым послевкусием, что немного нормализует моральное состояние, но ни на грамм не облегчает назойливый зуд под кожей.

— Изумительно, не правда ли? — спрашиваю я, смакуя пряный вкус алкоголя.

— Редкостная гадость! — не изменяя своему лживому нутру, сквозь зубы цедит Николина и, даже не морщась, залпом допивает остатки коньяка. — Доволен? — она с грохотом возвращает бокал на барный стол, пока я слежу, как её острый язычок слизывает янтарную каплю с губ нежно-персикого оттенка.

Я буду доволен, когда ты так же будешь облизывать кое-что другое.

— Более чем. Для той, кто никогда не пьёт, ты очень даже неплохо справилась, — вместо своих мыслей довольно произношу я, вовсю упиваясь её очаровательной свирепостью.

— Теперь мы можем ехать? — нервно отбрасывая белокурые волосы назад, Николина пробегает тонкими пальцами по ямочке ключицы к шее, напоминая мне о недостающем компоненте, без которого ни одна уважающая себя леди не выходит в свет.

— Ещё нет. Я хочу внести в твой образ завершающий штрих.

— Что ещё за штрих? Разве не хватает того, что со мной уже сотворили? — укоризненно спрашивает она, порывистым жестом руки указывая на результат своего преображения. — Рейчел сегодня весь день меня драила до блеска, словно я какой-то испачканный сервиз.

— Прекрати уже ворчать в ответ на каждого моё слово и подойди к окну, — требую я, знатно подустав от её показного протеста, и с помощью планшета переключаю природный пейзаж на опцию зеркала.

— Эти окна, что ли, могут показать всё, что угодно? — с проступающим сквозь недовольство удивлением интересуется Николина, касаясь ладонью поверхности пиксельного стекла.

— Почти всё. — Достаю из внутреннего кармана пиджака ювелирный футляр и встаю за её спиной. — Приподними волосы.

Ощутив меня своим телом, Николина тут же порывается отстраниться, но столкнувшись в зеркале с моим цепким взглядом, напоминающим, что я больше не собираюсь повторять дважды, она мгновенно отметает эту затею и выполняет мой приказ: с демонстративным несогласием в лице перекидывает густую копну светлых волос на одну сторону и слегка придерживает её в воздухе, открывая моему взору свою изящную спину, покрытую предательскими бусинками мурашек.

Вынимаю брильянтовое колье и, пока надеваю его на девушку, наблюдаю, как бешено пульсирует венка на её тонкой шее. Облизываю пересохшие губы, в то время как зверь внутри меня кривится в оскале, мечтая прокусить её гладкую кожу своими острыми клыками, чтобы ощутить солоноватый вкус столь желанной крови.

Тихо вздыхаю и с трудом перевожу взгляд на наше цифровое отражение. На фоне меня Николина кажется ещё меньше, беззащитней и в сто крат невинней, чем есть на самом деле. Умелому макияжу не удаётся скрыть ни лёгкий румянец на её щеках, ни крохотную родинку, что продолжает бесстыдно притягивать моё внимание, напрочь парализуя волю. Но самое сильное наслаждение мне приносит наблюдение за переменами в её боевом настрое: она замирает, но на сей раз не от страха или сопротивления, а в восхищении перед великолепием бриллиантов; волевая складочка между бровями постепенно разглаживается; поджатые, мягкие губы приоткрываются в немом изумлении, а собственное пламя в глазах разбавляется восторгом от игры света драгоценных камней.

— Нравится? — шепчу я, с особым усердием всматриваясь в её оторопевшее лицо, не желая упустить ни одной настоящей эмоции.

Она не отвечает, отчего у меня возникает чувство, что она вновь собирается нагло врать мне в глаза, продолжая играть свою роль всем недовольной девчонки.

— Николина, только посмей сказ…

— Нет, Адам… мне нравится, — не дав мне договорить, сдавленно признаётся она и, словно забывая о том, что я всё ещё нахожусь рядом, позволяет себе поддаться неповторимому шарму бриллиантов. — Как такое может не понравиться? — блеет она скорее самой себе, и, пока её пальчики трепетно проводят по сверкающим камням, я ловлю себя на неожиданной мысли, что впервые в жизни получаю реальное удовольствие от преподношения подарка.