— Нет, влиять я не могу. Повлиять на изменения своего сияния может только сам человек своими поступками и мыслями. Я же могу лишь поспособствовать его искреннему желанию захотеть изменить свой свет, что и стараюсь делать, если вижу, что в душе человека ещё не всё потеряно и цвет по-прежнему можно улучшить.

— Ничего себе, Милла! — оторопело протягиваю я. — По правде говоря, я даже не знаю, что сказать… И вообще… теперь ещё больше не понимаю, как человек, с таким немыслимым даром, как ты, может говорить, что это я чем-то отличаюсь от всех остальных? Я даже близко ничего подобного делать не умею.

— А иногда и не нужно что-то делать, чтобы отличаться, Николь, но уверяю тебя: ты тоже необычная, и я это знаю ещё с тех пор, как впервые встретила тебя в детдоме, — она замолкает и, сосредоточенно прищурившись, смотрит на меня так пристально, словно жаждет высверлить в моём лице пробоину.

— Что ты делаешь?

— Ещё раз пытаюсь пробиться.

— Куда пробиться? — в конец теряюсь я.

— К тебе в душу, — ещё несколько секунд она сильно напрягает веки, а затем устало выдыхает. — Нет! Ни в какую! Что тогда, что сейчас. Не получается. Я не вижу никакого света в тебе.

— Никакого?

— Да. Ты будто мертва, — небрежно выдаёт она, а у меня мороз по спине проносится.

— Мертва? Но я же живая.

— В том-то и дело. Ты жива, и я больше чем уверена, что душа у тебя чистая, но ты единственная, кого я вижу нормально. Ну, то есть как обычный человек видит другого. Безо всякого там экстра-сияния.

— Так со мной что-то не так? — этим вопросом я задаюсь ещё с того момента, как Остин сказал мне те же слова, что и Милла, которая сейчас вместо ответа лишь разряжается своим задорным, громким смехом. — Что-о? — не понимаю, чем я её так развеселила.

— Да ничего! — продолжая хихикать, бросает она. — Я тебе сказала, что не могу видеть цвет твоей ауры, которую по сути вообще не должна видеть, а ты думаешь, что это у тебя какие-то проблемы?

— Ну я не знаю. Мне просто хочется понять, почему так. Я же ничего не делаю для этого, а ты не можешь… эм… пробиться… и не только ты, кстати.

— Под не только мной ты имеешь в виду силы Адама? — со жгучим любопытством спрашивает Милла, прямо-таки меняясь в лице от упоминания своего предмета воздыхания.

— Нет. Я говорю о другом человеке, да и силы Адама действуют на меня отменно. Возможно, не так мощно, как на тебя, но в любом случае в моих… эм… «стенах»? Или как это ещё назвать? В общем, он в этом не увидел для себя никакой преграды.

— Я бы так не сказала… — загадочно проговаривает она, перекидывая ногу на ногу, привлекая к себе этим манящим жестом ещё больше мужского внимания с соседнего столика. — Сияние Адама уникально в своём роде. Оно похоже на огненное пламя. Я такого никогда не видела. И оно не просто горит, а проникает сквозь ауру каждой женщины и, сжигая их существующий цвет, заполняет своим собственным жаром.

— Ничего себе! — потрясённо ахаю. — Ты говоришь именно то, что я испытываю рядом с ним. Жар! Постоянный. Во всём теле. Ну… это помимо всех прочих реакций, что он вызывает в женских организмах. Так что, как видишь, с ним мой непроницаемый слой не работает, хотя мне бы очень этого хотелось.

— Он ещё как работает, Ники, просто не совсем так, как ты думаешь. Могу предположить, что способность Адама развита гораздо лучше моей, и поэтому ему удаётся хоть немного добраться до твоей сути… — хоть немного?! Хоть немного?!!! Да я едва научилась справляться с этим немного! — …но твой «щит» работает с ним по-другому.

— И как же? — пребывая в полном эмоциональном ступоре, я готова услышать уже любую диковинную небылицу.

— Вот смотри, — она жестом просит снова посмотреть меня на Адама, который теперь КАКОГО-ТО ХРЕНА общается не с жилистым лысым предпринимателем, а с роковой длинноногой красоткой в платье, облепляющем её стройное тело, как вторая кожа. — Женщина рядом с ним уже полностью лишилась своего собственного цвета, но так как сейчас в помещении сливается слишком много разных энергетик, она не ощущает и половины его силы, но с тобой всё… — дальше несколько предложений Миллы перебивает гул закипающей крови в висках, вызванный созерцанием соблазнительной улыбки на губах Адама, которой он отвечает на какое-то тупое высказывание брюнетки.

Почему тупое? Не спрашивайте. Я так решила. Тупое, и всё тут!

— …Уверена, если ты разберёшься в своей особенности и даже попытаешься её усовершенствовать, у тебя может получиться полностью отгородить себя от его «очарования». И знаешь, это было бы круто! Я бы хотела на это посмотреть!

— Посмотреть на что? — неотрывно глядя на воркующую парочку, от нарастающего гнева моё сердце начинает нестись как оголтелое, что мешает чётко понять, о чём говорит Милла.

— Ну, как на что, Ники? Конечно же на то, как Адам справлялся бы с девушкой, которая не только обладала бы абсолютным иммунитетом от его чар, но и была способна отражать их! — смысл сказанных слов неординарной девочки полностью ускользает от меня, будто накрывается плотной плёнкой, потому что я теряю всякую способность адекватно мыслить и воспринимать происходящее вокруг себя, когда вижу, как женские руки мягко прислоняются к груди Адама, а вслед за ними и всё её тело, что он бесцеремонно придерживает за талию, пока эта безмозглая баба продолжает выпускать из своего накаченного рта тупые фразы в паре сантиметров от его лица.

ОНА! ТРОГАЕТ! МОЕГО! АДАМА! И! ЭТОТ! КОЗЁЛ! ТРОГАЕТ! ЕЁ! ТОЖЕ!

Эти слова взрываются в моей голове, словно ядерные бомбы, воспламеняя все внутренности и оголённые нервы. И теперь я точно знаю, что это не ревность! Ох, хотела бы я, чтобы это была она! Но нет! Это далеко не то разрывающее грудную клетку чувство, что я испытываю на протяжении долгих лет, наблюдая за Остином и его девушками. Тут всё хуже! Сейчас я не просто хочу переломать этой холёной суке все пальцы на руках, а затем схватить за её идеально уложенные чёрные волосы и разбить лицо о своё колено. Нет! Этого мало! Я готова раскромсать её на мелкие кусочки, медленно, неторопливо, упиваясь болью и страхом в ошалевших глазах, а после сжечь на костре всё месиво её останков, наслаждаясь яркостью полыхающего пламени своих кровожадных деяний. И затем то же самое повторить и с Адамом, чтобы знал, как позволять кому-то себя лапать и ещё отвечать тем же!

Убью её! И его! И приступлю делать это прямо сейчас же!

Не видя перед собой ничего, кроме намеченной цели, я как ошпаренная вскакиваю со стула, чтобы уже ринуться через весь зал для приведения своего свирепого плана в действие, как вдруг передо мной не пойми откуда образуется высокая мужская фигура, а по лицу бьёт знакомый мне мощный свет софитов.

— И наконец у нас появился очаровательный доброволец для танго с Брауном, — восторженно объявляет хорошо поставленный голос, и я не успеваю ничего сообразить, как мужчина берёт меня за руку и ведёт в центр танцпола, где уже находятся несколько пар, состоящих из гостей вечера и профессиональных танцоров.

— Подождите… Я не собиралась… — пытаюсь как-то предотвратить свой выход в центр зала, но ведущий так увлечён своей зажигательной речью, что совершенно не слышит меня.

— У-уху-у-у! Давай, Ники, покажи им всем, что ты умеешь! — в последний момент перед тем, как потерять из виду сладкую парочку, я замечаю, что Адам, услышав подбадривающий возглас Камиллы, всё-таки отрывается от прилипшей к нему пиявки и начинает выискивать меня в толпе.

И знаете… Так даже лучше! Прямо-таки прекрасно! Их казнь отменяется — я выпущу свербящее во всём теле чувство неревности другим путём. Раз Адам позволяет себя лапать какой-то швабре, тогда и я позволю кому-то потрогать себя! А то какого чёрта?! Что за неравноправие?!

Ты — моя, Лина… А ты что, Адам, — всех? Ага! Не будет этого!

Я, конечно, не планировала привлекать к себе лишнего внимания рокфордских сливок общества, но раз тут такое дело, то гори оно всё огнём! Да и когда это я отказывалась от танцев?!