Кир пытается вывернуться, но потом его опять развозит, он хлюпает носом и прячет лицо. Я понимаю, что у меня есть только два варианта: уйти и оставить их наедине, показав, что это их семейное дело, или присоединиться к Азамату, посюсюкать и таким образом дать понять, что меня происходящее с Киром тоже касается. Пару секунд поколебавшись, выбираю второе. Подхожу поближе и тоже кладу руку Киру на спину.

– Прятаться не обязательно, – говорю. – Иногда бывает, что надо поплакать, это полезно.

– Уже взрослый, чтобы плакать! – сдавленно отвечает Кир откуда-то из-под мышки.

– Неправда, – спокойно сообщает Азамат. – Я тоже иногда плачу. И скажу тебе по секрету, даже Старейшина Унгуц пару раз при мне пускал слезу, а он старший в столичном Совете. Возраст тут совершенно ни при чем.

– Ты-ы?! – Кир так удивляется, что поворачивается к Азамату лицом, оно у него совсем мокрое и красное.

– Ну да, – кивает Азамат. – Когда случается что-нибудь очень плохое или очень хорошее или когда песню красивую слушаю. Так что у тебя-то за горе?

Кир явно собирается ответить, но, видимо, это вызывает новую волну эмоций, и он снова всхлипывает и закусывает губу.

– Ладно, ладно. – Азамат похлопывает его по спине. – Пойдем, я тебе гармарры заварю.

И несет его в комнату. Я оглядываюсь в поисках Филина. Тот спокойненько сидит под стеной и никуда не рвется. Я показываю ему на дверь, но он встает и уходит вслед за Азаматом. Видать, нарочно меня привел к Киру, чтоб утешила. Ну хотя бы пес у мальчишки умный. Иду в кухню и приземляюсь на диван рядом с Киром, глажу его по голове, пока Азамат гремит чайниками. Наконец ребенок закачан успокоительным, и в его движениях появляется характерная вялость. Азамат садится по другую сторону от него, а Филин ложится у ног.

– Ну расскажи нам теперь, – прошу, – что тебя так расстроило.

– Не расстроило, – мотает головой Кир. – Просто так странно… Ты хочешь меня учить, – он косится на Азамата, – как настоящих детей учат. Я думал, ты меня забираешь, чтобы убить. И вчера так думал, и сегодня. – У него по щекам снова начинают течь слезы. – И одежду купили, чтобы я вам поверил, а я не верил, потому что богатый человек может кому угодно что угодно купить, даже если не понадобится. А оказывается, ты правду говорил, потому что, кого убить хотят, с тем не занимаются и не разговаривают, чтоб не привязаться и не пожалеть. Я знаю, мать на меня и не смотрела никогда и ни разу не спросила ни о чем, и другие… – Он всхлипывает, я еле могу разобрать, что он тараторит. – Я видел, как других убивали в лесу, им иногда и одежду дарили, и игрушки, но не учили ничему, не разговаривали, а одна женщина дочку свою убить хотела, а та ей говорит: мама, ты красивая, и они разговорились, а потом эта женщина Гхану говорит, я не могу ее убить, она человек… Когда понимают, что ты человек, убить не могут…

Азамат притягивает его к себе, потому что сквозь рыдания уже ничего не разобрать, и ребенок плачет, уткнувшись носом в отцовскую рубашку, а я держу его за руку и глажу по плечу, чтобы напомнить и о своем существовании.

Где-то через полчаса он засыпает, вцепившись в Азамата. Мы осторожно укладываем его поудобнее на диване и Азаматовых коленях. Я приношу мужу бук, чтобы не скучал, пока ребенок спит, а сама, за неимением других дел, принимаюсь готовить обед. В конце концов, у нас сегодня особый гость вечером.

– Азамат, я надеюсь, ты понимаешь, что это так оставлять нельзя, – замечаю через плечо в процессе нарезки лука.

– Что именно? – рассеянно уточняет муж.

– Ситуацию с приютами. То, что там убивают детей. Что их не учат.

Азамат тяжело вздыхает и молчит. Оборачиваюсь. Он закрыл бук и смотрит на меня снизу вверх внимательно и тяжело.

– Лиза, я знаю, что муданжские традиции и здравый смысл в твоем понимании не всегда совпадают, и мои собственные этические представления тебе бывают чужды. Но не надо путать меня с Киром. Это он – забитый ребенок, не видевший в жизни ничего лучшего. У меня все же сформировались некие смутные представления о том, что можно и чего нельзя делать.

– Лапуль, я понимаю, что ты злишься, – хмурюсь, – только не надо на мне это вымещать. Я тоже не в восторге. Извини, если неправильно выразилась. На самом деле я хотела спросить, что именно ты собираешься предпринять.

Азамат долго выдыхает и допивает гармарру, оставшуюся у Кира в пиале.

– У меня есть пара идей, но их надо обсуждать с Советом. Законы принимаю не я. Но вообще любопытно было бы выяснить, что они знают о ситуации. Кто-то же дает имена этим детям. Кто-то видит их судьбы. – Он замолкает, задумавшись. Потом трет глаза. – Прости, я действительно на тебя сорвался. Я так хотел быть хорошим Императором, все делать в согласии с традициями и спокойно наращивать благосостояние. А придется все-таки переворачивать горы. Люди-то не хотят перемен. Не хотят думать о плохом, о смерти и несчастьях. Я сам был твердо уверен, что уж проблему безродных до меня никаким ветром не донесет. А оказывается, у меня есть такой мальчик… – Он осторожно, кончиками пальцев, чтобы не разбудить, проводит по волосам Кира. Мне кажется, даже к Алэку он не относится с такой нежностью.

Кстати, между прочим, надо еще раз позвонить Тирбишу, Алэк сейчас не должен спать. Да и молоко стравливать пора. Скорее бы уже добраться до столицы, а то что-то я совсем загуляла. Еще неизвестно, как Азаматовы дети друг к другу отнесутся…

Мою руки и выхожу в прихожую с телефоном, чтобы не разбудить Кира, если Алэку вздумается повизжать. Тирбиш берет трубку мгновенно.

– О, Хотон-хон! Хорошо, что позвонили. Домой-то собираетесь? Алэк уже весь извелся, в Алтонгирела игрушками швыряется.

– Думаю, мы сегодня ночью прилетим, – говорю. – Я сейчас видеорежим включу, покажи мне мою деточку.

Деточка меня узнает, радуется и принимается изо всех сил колотить погремушкой по перильцам манежа. Я улюлюкаю и машу рукой в маленький экранчик. Боже, как же хочется домой, и чтобы все было как позавчера. Но теперь, с Киром, наверное, все изменится. Азамату с ним интереснее, чем с маленьким, а я вообще непонятно как должна себя вести. Ясно, что мальчишке нужна поддержка, но меня он, кажется, от стенки не отличает. Алэк вот зато отличает, пищит и улыбается. У него-то мамин загул на пару дней – худшее несчастье. Его все любят, все ему рады, как же, князь ведь, престолонаследник. И как он будет править этими людьми, которые его всю жизнь носили на руках? Тоже противоестественно и совсем не похоже на нормальные человеческие отношения. Вот если Азамат решит проводить какие-нибудь глобальные реформы, и многим они не понравятся, то он всегда может сказать: вы сами меня выбрали, так терпите. А что скажет Алэк? Вы выбрали моего отца? Моя власть от богов? Хватит ли у него сил пойти наперекор любящим его людям, чтобы сделать что-то правильное? И как нам с Азаматом так вырастить этих мальчишек, чтобы они потом не угробили все, что мы создали? Такая тоска на меня навалилась, хоть плачь. Даже во время беременности такого не было. Скорей бы уже вечер, выдадим демону гостинец, и в столицу, в столицу! Греметь погремушками!

Впрочем, как выясняется, демон со светским визитом – это не то мероприятие, которое можно пережить, не включая мозг.

Остаток дня Кир спит, я вожусь по хозяйству, Азамат разбирает какие-то отчеты. Приезжает фермер, привозит свежих продуктов. Мы с мужем угрюмо молчим, думая каждый о своем. Хорошо, что ребенок спит.

Однако вот уже и стемнело, а демона все нет.

– Думаешь, он придет? – спрашиваю нетерпеливо. – Может, спросонок ляпнул, а потом одумался? Я не хочу тут до утра сидеть, у меня там младенец с ума сходит.

Азамат глядит на часы.

– К ночному кормлению ты все равно уже не успеешь, а потом Алэк до рассвета будет спать. Можем еще подождать.

– А чем мы демона кормить будем, если придет? – продолжаю занудствовать я.