Денег стало меньше, и им пришлось соглашаться на краткосрочные трудовые контракты, которые длились от пары суток до нескольких месяцев. Грузовые полеты на небольшие дистанции на малых воздушных судах. И оплата была соответствующей. В свои выходные они подрабатывали разнообразным фрилансом. Но жизнь все больше напоминала бег по движущейся дорожке. Чтоб оставаться на том же уровне доходов, надо было бежать все быстрее. Тем временем Мировой совет увеличил налоги на средний класс. А на зарабатывающих больше трехсот тысяч глобо в год… не увеличил, ведь они, как говорилось, и так платят больше других и развивают экономику. Впрочем, с экономикой задолго до этого обострения творилось что-то неладное. Словно «кризис» было давно у всех на устах. А вскоре все чаще стало звучать зловещее – TheBigDepression. TheWorldDepression.
Дом теперь пожирал примерно четверть заработной платы каждого из них, а налоги – земельный, транспортный на острове были и раньше высоки. Но теперь еще и подоходный стал и вовсе огромным. Как говорилось, правительству были нужны средства на поддержание порядка, интеграцию новых членов общества и помощь дружественным слаборазвитым странам («Вы же не хотите, граждане, чтоб всех их жители оказались здесь?»).
Еще деньги активно кушали три их автомобиля. Вернее, один автомобиль Макса и два Эшли. Общего бюджета у них не было, кроме эпизодических общих трат и совместных подарков, и дом был почти единственной точкой соприкосновения их финансов. То есть уплата mortgage и ремонт в нем.
Нет, конечно, голод им не угрожал. Просто теперь они были не в медианной, а в нижней части среднего класса. Переезд в более дешевую страну или жизнь на съемном жилье, конечно, решили бы их проблемы, но оба они были против, каждый по разным причинам. В основном – не хотели расписываться в снижении своего статуса. Еще их проблемы решила бы строгая экономия, но это было то, к чему они не привыкли.
И вот тогда им и попалась запоминающаяся реклама службы в «Корпусе мира», сделанная в виде игры. Пройти эту вирку было несложно. В первом уровне надо было штурмовать большой дом в какой-то террористической стране, убивать бандитов и освобождать заложников. Во втором – ювелирно бомбить конвой наркоторговцев, но щадить машины с беженцами. А после «победы» и подсчета баллов вербовщик отвечал на вопросы без задержки и очень подробно. Им понравились все условия. А главное, можно было пойти туда вместе. На тот момент им все еще не хотелось разделяться.
Конечно, они сделали это потому, что были нужны деньги на довольно дорогую жизнь в Британии, а вовсе не от идеалистических соплей, которые втирала пропаганда – «служба ради единства человечества, борьба с мировым терроризмом» и прочая чушь. Хотя оба тогда скорее верили в эти идеалы, чем нет.
И после собеседования и долгих психологических тестов их обоих приняли и направили в Академию. Это было бесплатно, то есть оплачивал обучение Корпус. С той разницей, что специализацией Максима почти сразу оказался десант, а Эшли попала на пилотирование военно-космических судов. Даже несмотря на то, что на самолетах у нее были только тренировочные полеты. Похоже, психологические качества оказались важнее, чем налет часов.
И в итоге она смогла там служить, а он нет.
О ребенке первый заговорил Макс, еще когда они были пилотами дирижаблей. Но его подруга на это ответила, что это уничтожит ее шансы наконец-то построить нормальную карьеру и добиться самореализации.
Новое Всемирное трудовое законодательство подразумевало очень короткие отпуска по уходу за ребенком. Макс по привычке звал их «декретными». Это слово всегда удивляло Эшли.
– При чем тут декреты? Это слово ведь означает какие-то специальные законы.
– Бабушка отпуск по уходу за детьми так называла. Декретным. Она же из СССР.
– А я думала она была из Казахстана.
– Это одно и тоже тогда было. До самой смерти оставалась коммунисткой. У нее даже портрет Ленина был.
– И Сталина тоже?
– Не сбивай, пожалуйста. Был и Сталина, даже два, но она их в шкафу держала, а Ленин висел над кроватью. Эпатировала родственников. Но мы не о нем говорим. Так вот В.И. Ленин и ввел эти декреты. О мире, о земле и заодно об отпусках. Ну и еще какие-то… не помню.
Он часто пересказывал ей то, что бабушка говорила про Советский Союз.
– Представляешь, буржуи копировали советские вещи! И технологии воровали. В СССР никогда свои открытия продавать не умели, а на Западе пользовались этим. По журналам для русских школьников… в конструкторских бюро зарубежных компаний столько всего сделано!
– Понятно, – кивнула Эшли с деланным вниманием на лице. Видимо, не верила.
– А сейчас таких декретов нет нигде! – продолжал Максим, распаляясь, – Но это не планета перенаселена. Просто власти и капиталисты не заинтересованы в создании идеальных условий для беременных женщин.
– Беременных людей, – поправила его Эшли. – Трансгендеры тоже рожают. И мужчины. Обычных мужчин, цисгендерных гетеросексуалов, которые согласились на имплантацию искусственной матки и вынашивание общего ребенка из оплодотворенной яйцеклетки своей жены – на Земле уже четыре сотни.
– По-моему, это извращение. Моего отца бы хватил сердечный приступ раньше времени. Хоть он и всегда говорил, что человек широких взглядов. Но если бы другого выхода не было... или если бы ты меня попросила… – Максим не договорил, широко улыбнулся и дотронулся до ее руки.
– Дурачина! Я же шучу, – сказала Эшли и пихнула его в плечо, – Я бы никогда такого не потребовала. Это просто смешно. Ты мне нравишься таким, какой есть.
На мгновение в ее глазах зажглись огоньки, он попытался привлечь ее к себе, но она замахала рукой и опять уткнулась в развернутый на стене экран.
Он вообще-то тоже шутил. Даже если бы она почему-то не могла иметь детей, все это давно лечилось и корректировалось. Хотя она могла, насколько он знал. Скорее тут был вопрос личного выбора.
Максим увидел, что на экране у нее открыта таблица склонения финских существительных, и ей надо сдать зачет. Эшли постоянно обучалась на курсах. Совершенствовала владение языками, вплоть до экзотических, и разные прикладные навыки, которые ей никогда не понадобятся. Рихтер мог бы сказать, что это пустая трата денег, но у него язык не поворачивался. Эти средства она сама зарабатывала. Она вообще в основном зарабатывала чуть больше, чем он.
Они и до этого ссорились. Но разлом между ними был связан совсем не с тратой денег и не чувствами, а с политикой.
Как-то после просмотра фильма Копполы речь у них зашла о Вьетнамской войне. Один популярный коуч по семейным отношениям, тренинги которого были довольно дешевы, если подпишешь хотя бы двоих френдов, говорил, что ретро-увлечения могут оживить чувства и позволят найти новые точки соприкосновения.
– Ну, что скажешь? – спросил он, когда экран потемнел. – Вот какой он, твой империализм.
Она усмехнулась, положив голову ему на плечо.
– Это художественный вымысел. Ну давай, расскажи опять, Макс, как злые «пиндосы»… что за дурацкое слово! – произвели дефлорацию лесов, чтоб выкурить оттуда мирных вьетконговцев…
– Не дефлорацию, а дефолиацию.
– Не важно. А вот я скажу, что мне обе стороны одинаково противны. Я читала, что эти вьетнамские коммунисты расстреливали священников, а трупы во рвах известью засыпали.
– Никого они не расстреливали, кроме продавшихся империалистам. Они боролись за свободу своей страны!
– Это смотря с какой стороны посмотреть. Мне вот кажется, они боролись за тоталитаризм. А американцы, да, совершили ужасное преступление. Реликтовые леса уничтожать токсинами нельзя. И панд. Там же были панды?
– Не было.
– Ну, тогда в чем проблема?
Это она нарочно так поставила акценты, мол, людей, азиатов, «гуков» уничтожать можно, а панд нельзя, чтоб его позлить. На самом деле она не была жестокой, уважала все нации, все меньшинства. Даже слишком уважала. Она была по-своему доброй, более искренней, чем ее подруги, но… все равно чужой. И даже животных и детей любила больше в виде изображений из сети. С реальными, по ее мнению, слишком много хлопот. Хотя нет. Она частенько участвовала в сборе средств голодающим детям и зверям, не делая большой разницы между первыми и вторыми.
