Теперь он понял, что гонялся за призраками именно тогда. За призраком счастливой семейной жизни, благопристойностью среднего класса. Жил ожиданиями других людей, а не своими, по макетам, которые ему подсунуло общество. А здесь в этом аду он наоборот почувствовал, что идет по тому пути, который был ему предназначен.

«Ты не плохой человек. Но, извини, я с самого начала не видела нас вместе. Не видела тебя отцом моего ребенка», – сказала Эшли ему на прощание. Но это был выстрел мимо цели, ему не было больно.

И теперь, напрягая память, Максим мог бы цинично сказать, что самыми приятными моментами их отношений за эти годы были те минуты, когда он был с ней, внутри нее. Это было циничным преувеличением, но не таким уж сильным.

Можно найти хоть сто таких как она, но зачем? Ключевая фраза «таких как». А вот найти других сложно. Он этим займется, но пока у него по плану было трудиться на благо революции и нового государства, которое, как он надеялся, одной Мексикой не ограничится.

*****

В лазарете была хорошая вентиляция, поэтому тяжелый запах, похожий на вонь давно не мытого холодильника, где испортилось мясо, тут почти не чувствовался. Пахло лекарствами и моющими средствами.

Несколько фигур в синих медицинских халатах вышли Рихтеру навстречу. Одну из них военспец узнал сразу. Русский врач-партизан, как всегда шумный и занимающий уйму места, что-то рассказывал невысокой мулатке. Видимо о своей родине, мешая испанские, русские и английские слова, продолжая какой-то незаконченный разговор:

– Ветер такой, что собаки мимо пролетают. Плевок замерзает на лету. Там, дорогуша, спирт нужен для работы не только механизмам, но и людям. Но я тебе ушанку подарю, настоящую. Really! From my heart.

Увидев Максима, он застыл и хлопнул ладонью себя по колену.

– А вот и ты! Хуэрто-муэрто! – и крепко пожал ему руку, хлопнул по плечу и хорошо хоть обниматься и лобызаться не полез (Максим видел в старых фильмах, что русские так иногда делают). – Привет, военспец! Как же я рад! Пришел проведать наших? Сейчас, проведу.

Сибиряк, похоже, только что вышел из операционной и тут же выпил хороший глоток из маленькой стеклянной бутылочки, которую достал из кармана. А еще достал мятую пачку сигарет и тут же закурил.

– А я уже задолбался врачевать. Мне хочется калечить врагов, а не лечить кого-то. Но нужно. Ого, а что у тебя с плечом? Чего скривился? Болит?

Максим кратко описал симптомы.

– Говоришь, чувствительность в руке пропадает? Пошли, просветим тебя. С этим не шутят. Только надевай бахилы. Всего два песо… шучу. Для тебя – даром.

На ногах у врача уже были хирургические бахилы, но он их тут же запачкал, потому что на полу в коридоре была дорожка из частых кровавых пятен и капель.

– Ёперный театр! Пилар, солнце мое, вытри здесь! Если не трудно тебе, – будто оправдываясь, русский подозвал невысокую, но крепкую мулатку в белом халате медсестры или санитарки.

– Может, повязку рано сняли, или у кого-то швы открылись. Очень много тяжелых, сам видишь... – объяснил он Максу. – Открытые раны, ожоги, травматические ампутации, все дела… А жаль, что меня не пустили в бой. Хотел порвать жопу этим лакеям империализма на мальтийский крест. Но вы и без меня справились.

С ним были и двое старых знакомых. Не без удивления Рихтер узнал бывшего бойца «Ягуара» по прозвищу Могильщик, который кивнул ему почти приветливо. Тот был одет как медбрат, хотя его халат слабо вязался с разбойничьим лицом. Видимо, он ассистировал русскому. Ну и страховидло. Но во время боя лицо того было прикрыто шлемом, а сейчас стерильной медицинской маской. Потому что он, двухметровый мексиканский «мрачный жнец», тощий как палка, хорошо бы смотрелся в фильме «От заката до рассвета». Неужели он был работником похоронного бюро?

Здесь же Макс увидел и Розиту. Девушка принесла своей соотечественнице ведро и швабру, а сама отправилась за новым ведром. Видимо, пришел час санитарной обработки. И даже сейчас никакие автоматы не могли полностью заменить в деле клининга эти простые привычные инструменты.

Сибиряк похвастался, что она отправила на тот свет нескольких корповских офицеров и снайперов. Да еще, мол, бессчётное количество роботов в их кибернетический рай. А теперь без лишней гордости трудилась по своей медицинской специальности и даже помогала санитарке мыть пол в больничном коридоре.

– Пойдем! Девочки справятся. Уборка и готовка у них лучше получаются от природы. А мне нельзя. Вдруг срочная операция… а я уставший буду, хе-хе. Мой робо-помощник делает перевязки, Могила за ним присмотрит… он и правда как немой, но это даже плюс. Пилар пока еще стажерка, она клевая, хотя ни английского, ни русского не знает, а ее имечко переводится как «колонна»! Розита тоже молодец. Короче, мое присутствие пока не требуется, поэтому могу тобой заняться.

Он на ходу послал мулатке воздушный поцелуй:

– Извини, солнце, сейчас, осмотрю камрада, отведу его к нашим корешам, а потом вернусь. Не скучайте.

Ушанку подарит, значит. Странно, что не пообещал ей ручного медведя. Скольким он уже такое обещал, интересно? Жители этой теплой страны, где никогда не бывает нормальной зимы, слушали его, как барона Мюнхгаузена. Из-под медицинского облачения у него был виден ворот его любимой полосатой тельняшки.

Максим невольно восхитился ими всеми. Без громких слов, простые, грубые и немного пошлые, они тут спасали жизни – своих, интербригадовцев и бойцов la Milicia, и мирных, и, даже плюясь, врагов. Правда, пел при этом Гаврила свои странные песни про проскрипционные списки и расстрелы: «Повсюду электричество включили, и в Думе съезд советов состоялся… В тугой петле на молодой осине… Чубайс болтался, Чубайс болтался…». Какой-то старый русский бард. Тоже наверняка давно мертвый, как и государственный деятель, о котором он пел. Максим не знал, чем этот Чубайс им так не угодил, но бабушка тоже его не любила.

Пока они шли, русский не переставал трепаться, и вдруг он замолчал. Взгляд его стал серьезным, улыбка исчезла.

– Знаешь, я бодрюсь, дурачусь, но на душе такие котяры скребут… я такой простой только потому, что это помогает головой не поехать. Иначе бы уже.

Осмотр с применением робота-диагноста занял всего пять минут. Оказалось, что это сильный ушиб и ничего более.

– Хорошо, что много кальция жрешь, кости крепкие. А что рука отнимается – это шок, нервы и переутомление. Тут у всех что-то отнимается. Никаких признаков чего-то более серьезного. Вот тебе нано-шмано-мазь, как принимать там написано на тюбике. Ну и главное правило: «следить за динамикой». Фотку можешь не присылать, но через пару дней отпишись, что да как...

Рихтер решил не тратить его ценное время и не занимать приборы, работа которых пригодится и другим.

– Все ясно, спасибо. Поправлюсь. Пошли к нашим! Или я сам дойду?

– Нет, давай уж я с тобой. А то еще заблудишься. А хорошо, что пленных столько взяли. Пленные эти… копрофилы… пригодятся на обмен. Как в древности, когда или выкупали, или в рабство обращали… или резали. И никаких тебе гуманизмов, – рассуждал Гаврила, изображая циника, пока вел Макса по запутанным коридорам, мимо импровизированных палат, где лежали бесконечные раненые. – Ведь много наших томится на всех континентах в тюрьмах.

Это была чистая правда. На одного задержанного повстанцами приходилось пятеро тех, кого арестовала по всему миру полиция, Корпус и СПБ. Но это были в основном случайные люди, и судьба их была незавидна. «Авангард» не очень-то дергался их выручать. Да это было и нереально.

– А что вы будете делать с мертвыми корпами? – спросил Макс, увидев на каталке человека в форме «матадоров». – Раненых вы, я вижу, лечите. А погибших выдаете родственникам?

«Убийца» был без сознания, его левая нога, на которую был наложен жгут, представляла собой кровавое месиво. Ботинка не было. Стопы скорее всего тоже.