Именовали их сами китайцы “jannisary” или нет, Максим не знал. Вряд ли. Слово тяжелое для китайского уха. Скорее их звали общим термином для всех иностранцев – «лаовай». Но у этого слова было еще одно значение – растяпа, профан, невежда. Но никаким растяпой тот явно не был. Или их звали общим словом для всех китайских русских. «Элосы-цзу».

И вот, возможно, один из таких янычаров-лаоваев ему повстречался в подвале Тлачи-Билдинг. Двухметровый, здоровенный как медведь. Случись им драться без брони, Рихтер оценивал бы свои шансы как призрачные. А еще у Максима было нехорошее предчувствие, что он сам увидел то, что видеть был не должен. И что если бы штурмовики не понесли потери от двух предателей, они могли бы совсем по-другому поступить с «Ягуаром».

Мерзкие подозрения… и, возможно, надуманные и необоснованные. Но уж очень много предательств, подковерных интриг, диверсий и убийств произошло вокруг него за эти недели. Хотя все могло быть проще. Здоровяк скорее всего был обычным русским дальневосточником, а словечко просто вырвалось. Не стоило разводить вокруг это конспирологию.

Рихтер отдал все, кроме трех тысяч песо, которые понадобятся ему для покупок, в фонд Помощи Павшим Товарищам. Он надеялся, что гражданским поможет какой-нибудь Красный Крест. Вроде гуманитарная помощь уже поступала… хотя Корпус и пытался ее реквизировать и задержать на границах, грузовых терминалах и морских путях. Но вот тем, кого считают террористами и наемниками мафии, вряд ли официальные международные организации помогут. Разве что независимые… которых за это могут и легального статуса лишить.

Хотя в сети говорили, что это сам «Авангард» не хочет никакой помощи принимать. Кому верить, каждый решал сам.

Конечно, не все в интербригаде были социопаты и одиночки. У большинства остались там, в других городах или странах, а иногда даже на других континентах, жены, дети, другие близкие. А уж местные добровольцы из la Milicia, сложившие головы у подножья Башни Тлачи, почти все были семейными. Обо всех теперь надо как-то позаботиться, включая на первый взгляд курьезные случаи, когда без попечения в Акапулько остались десяток кошек и пять золотистых ретриверов.

Будут, конечно, много красивых слов про то, что «тот, кто погибнет за свободу, останется в вечности», но это не могло заменить простой материальной помощи. Будут еще слезы, настоящие и крокодиловые, бравурные марши и проникновенные речи. Но никакие слова и участие не заменят обычных денег, в глобо или местных песо – тех самых денег, против господства которых они боролись.

И они собирали им деньги. Потрошили заначки, доставали замусоленные бумажки, брали последнее с почти пустых счетов. Не только на перевозку и похороны… но и на помощь семьям. Иногда, чтоб заплатить их кредиты. Ведь отмены долгов в духе «гуляй, рванина!» были только в Мексике. Даже в союзной Боливарианской Конфедерации частные банки еще работали и ссудный процент, хоть и с оглядкой на всяких «народных контролеров», взимали.

Денежный вопрос в интербригадах, вопреки досужим сплетням, был пока поставлен плохо. Регулярной стабильной зарплаты не имелось, суммы «плавали» и были довольно несерьезными. Все время обещали, что после нахождения новых добровольных или не очень добровольных спонсоров все изменится, но этот вопрос пока решен не был. Поэтому почти все скромное жалование этого месяца те, кто не имели иждивенцев, решили отдать семьям погибших.

Повидав бойцов «Панчо Вильи» и «Ягуара», раздав собранную им передачу из вещей, продуктов и лекарств, Рихтер отдал свой необходимый долг чести и милосердия, и освободил себя от этой обязанности. Теперь можно было уходить. Лишнего он не будет задерживаться. Хотелось побыть одному, чего ему давно не удавалось.

На прощание Гаврила ему выдал еще один свой афоризм:

– Ну, покедова, братец фриц. Удачи! Хотя какой ты фриц?.. Кто против фашизма, тот уже русский.

Проходя мимо ожогового отделения, где больные лежали даже в коридоре на кроватях, диванчиках и пластиковых сидениях, поставленных в ряд, Рихтер услышал голос.

– Вы здесь, сынки? Вы здесь? Здесь?..

В коридоре лежали два человека. Тут был раненый негр в форме сержанта Милиции, который мирно спал… может, не совсем здоровым сном, накачанный обезболивающим. Половина туловища у него была закрыта ожоговыми повязками.

Но голос принадлежал не ему, а женщине, которая была забинтована словно мумия. Только лицо ее было открытым. Даже странно, что такие бинты еще применялись. И Макс понял, что она обращается к нему в полубреду, и смотрит в его сторону.

– Ну что, сынки, навоевались? – сказала старушка.

О ее возрасте он мог только догадываться. Лицо было морщинистым, но жизнь всех старит по-разному. И вдруг ему на секунду показалось, что эта та самая старая индианка из народа майя, предсказавшего конец света на 2012 год, которую он видел рядом с отелем в Канкуне.

Та же самая? Черта с два. Рихтер вспомнил, сколько километров отсюда до штата Кинтана-Роо, и только затряс головой. Конечно, старуха была другая. Просто типов лица, особенно у индейцев из изолированных горных районов, не так уж и много. Он хотел взглянуть еще раз, но живой мумией уже занялась крупная сестра милосердия, загородив ее своей массивной фигурой. Она собиралась поставить той капельницу. Все современные приборы в палатах интенсивной терапии были, видимо, заняты.

– Макс, hello! – услышал он знакомый голос, когда пересек приемное отделение и подходил к выходу из больницы. – Навещал наших? Молодец, hermano.

В похожей на аквариум комнатке охранника сидел его старый знакомый.

– А, это ты, Диего, – сказал Рихтер, узнав товарища, который открыл стеклянную дверь и вышел к нему. – Что ты тут делаешь?

– Попросили посидеть пару часов. Заменяю одну приятельницу… по прежней жизни. Пока она сбегает ребенка из школы забрать. Да, школы уже заработали. Завидую... У тебя есть минутка?

– Дружище, давай побыстрее, – покачал головой Рихтер. – Я спешу.

– Я не хотел об этом говорить… чтоб никто не подумал, что я псих.

Парень переминался и ходил вокруг да около, будто не хотел делиться тайной. Вокруг в приемном покое были люди, но никто не смотрел на них двоих, все были погружены в свои дела и суету. Поэтому он заговорил снова.

– Когда мы летели… я почувствовал себя… странно. Это было похоже на приход.

Что он имел в виду? По-английски военспец услышал в ухе слово “trip”. Какое еще путешествие?

Да нет же. Это так транслятор перевел сленг наркоманов, которым Диего воспользовался. Имелся в виду «приход» – ощущение после принятия дозы. Глюк. Галлюцинации. Эйфория. Измененное состояние сознания.

– Короче, меня вштырило, как после колумбийского «кокса». Да, было время, когда я употреблял эту дрянь. Потом соскочил. А там в воздухе почувствовал то же самое, только в десять раз сильнее. Или в миллион. Как будто я могу поиметь самого дьявола, и еще силы останутся, чтоб закинуть Тлачи на этот… Эверест. Или на Луну. Что ты скажешь на это, Макс?

Рихтер молчал. Ему захотелось закурить по примеру Гаврилы, который, не стесняясь, доставал сигареты, не обращая внимания на зрачки старомодных камер.

«Значит, там в полете мне это не показалось. Но это было не что-то, что внедрили в меня одного. Это какое-то направленное воздействие. Очень сильное. Раз оно повлияло даже на полностью биологические объекты. А у этих тупых зомби в Башне было что-то противоположное ему. Иван сказал бы, что это бафф и дебафф… Чепуха!»

– Я думаю, это атипичная реакция нервной системы на дыхание через аппарат, – сказал он вслух. – Такое бывает. Либо комплексная реакция на стресс, вызванный подготовкой и ожиданием боя. Вряд ли нам командование добавило что-то в еду. Даже если отбросить моральные вопросы… это слишком большой риск. Мы и без этого готовы были рвать врагов.