В своем последнем слове Пауэрс сказал:

«Я сознаю, что совершил тягчайшее преступление и заслужил за него наказание. Я прошу суд взвесить все обстоятельства и принять во внимание не только тот факт, что я совершил преступление, но также и обстоятельства, побудившие меня к этому. Я также прошу суд принять во внимание тот факт, что никакая секретная информация не достигла своего назначения. Все эти сведения оказались в руках советских властей. Я сознаю, что русские люди считают меня врагом. Я могу это понять. Но я хотел бы подчеркнуть тот факт, что лично я не питаю и никогда не питал никакой вражды к русским людям. Я обращаюсь к суду с просьбой судить меня не как врага, а как человека, который не является личным врагом русских людей, человека, который никогда еще не представал перед судом ни по каким обвинениям и который глубоко осознал свою вину, сожалеет о ней и глубоко раскаивается».

19 августа Пауэрсу был вынесен приговор. Признав его виновным в шпионаже, предусмотренном статьей 2 закона Союза ССР «Об уголовной ответственности за государственные преступления», Военная коллегия приговорила его к 10 годам лишения свободы, с отбыванием первых трех лет в тюрьме.

Так закончилось это дело, получившее большую известность во всем мире и разоблачившее грязные замыслы врагов мира и социализма. После процесса Пауэрсу была дана возможность встретиться со своими родными, а затем его отправили в тюрьму. Через несколько лет он был обменен на полковника Р. И. Абеля, несправедливо осужденного американским судом на 35-летнее тюремное заключение.

Долгое время я ничего не слышал о Пауэрсе, но вот в № 9 журнала «За рубежом», вышедшем в свет 28 февраля 1969 года, появилось следующее сообщение:

«Френсис Пауэрс, летчик шпионского самолета У-2, сбитого над территорией Советского Союза в 1960 году, ныне занимается испытаниями самолетов У-2, возвращенных фирме «Локхид» для установки нового оборудования. По сообщению журнала «Ньюсуик», разведывательные функции выполняются сейчас преемниками У-2 — самолетами СР-71, также производимыми фирмой «Локхид». Они совершают десятки полетов вблизи территорий социалистических стран».

Нет сомнений в том, что эти полеты совершаются с разведывательными целями. Но пусть знают охотники за шпионскими сведениями, что каждый, кто посмеет вторгнуться в воздушное пространство нашей Родины, разделит судьбу Френсиса Пауэрса.

ПОИСК

П. Александровский

Из следственного изолятора капитану Петрову передали, что с ним просит встречи Фролов, чье дело недавно было закончено расследованием. По словам дежурного, заключенный хотел сообщить «своему» следователю сведения, которые заинтересуют органы государственной безопасности.

Петров рассказал об этом начальнику отдела, получил разрешение из военного трибунала, за которым числился арестованный, и направился в изолятор. Поздоровавшись, Фролов положил на стол объемистое обвинительное заключение по своему делу, тщательно расправил его, закурил. Зная привычку Фролова не начинать разговора первым, капитан прямо, без обиняков, спросил сидящего напротив:

— Вы вызвали меня, чтобы сделать какое-то заявление?

Фролов помолчал, видимо размышляя, с чего начать, перевел дух и нарочито спокойно произнес:

— Вы слышали такую фамилию: Шевылев?

Петров бросил короткое «нет» и приготовился слушать.

— Я так и думал. Тогда этот сюжетик вам не повредит… В августе 1942 года восточный батальон «Волга», где я занимал должность начальника штаба, стоял в деревне Варанино. Недалеко, всего в нескольких километрах, в Митюрине — я хорошо помню названия потому, что сам из той местности, — стоял штаб 41-го армейского корпуса, которым командовал генерал Фризнер. Однажды я получил приказание выделить проводника в направлении деревни Тупилино. Генерал высылал туда на разведку полувзвод из своей личной охраны. Я вызвался сам быть проводником. В Тупилине я родился, и мне хотелось побывать там, может быть в последний раз. Итак, рано утром мы выступили. Долго ехали лесом…

*

Полувзвод рысью выбрался из тесно сжавших дорогу зарослей. Кончилось частолесье, впереди замелькали просветы. Копыта простучали по бревенчатому настилу. Взору предстала открытая равнина с виднеющимся невдалеке изломом деревенской улицы. Конники облегченно перевели дух: шутка сказать, пятнадцать километров отмахали в этой глухомани и не встретили партизан. Удача, которой трудно поверить!

Деревушка казалась мертвой: ни дымков над избами, ни стука калиток, ни лая собак. Промчались сразу же на другой конец. Остановились на пригорке. Фельдфебель Шевылев уже приказал было спешиться, когда вдруг заметил, как вдалеке мелькнуло что-то темное, стремившееся к чаще.

— За мной! — фельдфебель направил коня по нескошенной траве в сторону бегущего человека.

Когда Фролов подъехал к опушке, уже шел допрос задержанного. Конники стояли в пешем строю. Лошади были привязаны к деревьям, возле них находился ординарец Шевылева, с наглой усмешкой наблюдавший за происходящим. Фролову бросилось в глаза его необычайное внешнее сходство с фельдфебелем.

Перед солдатами стоял, тяжело дыша, молодой парнишка лет восемнадцати. Левая рука, раненая, безжизненно свисала вдоль тела, правой он прижимал к груди большую ковригу хлеба, видимо только что полученную в деревне. Он грустно смотрел перед собой. Солдаты, стараясь не встречаться с ним взглядом, останавливали взор на не по росту больших галифе, обмотках да потрепанной красноармейской гимнастерке, в мокрой черноте которой роса смешалась с выступившим от бега и напряжения потом.

— Ты партизан! — говорил ему Шевылев. — Но у тебя есть шанс сохранить жизнь, если ты покажешь, где партизанский лагерь.

— Я не партизан.

— Может быть. Но кто тебе дал хлеб, это ты, безусловно, знаешь.

Парнишка еще крепче прижал дорогой дар и отрицательно качнул головой.

Брови Шевылева сложились в бугор недоуменного удивления. Он подошел к своей лошади, достал из притороченной к седлу сумки флягу, сделал несколько больших глотков. Потом снова подошел к пареньку. Привычно сдернул с плеча автомат.

— Могут услышать партизаны. Заберем его лучше в штаб, там допросят, — вмешался Фролов, стоявший в стороне.

— Знаешь что, обер? Не суй нос в чужую компетенцию, — отрезал каратель и нажал на спусковой крючок.

Но автомат не сработал. Тогда ординарец услужливо подал фельдфебелю свое оружие, и длинная очередь почти в упор ударила в паренька.

На обратном пути кавалеристов обстреляли партизаны. Был убит ординарец Шевылева, двое солдат получили легкие ранения…

*

— Вы встречали Шевылева еще? — спросил Петров.

— Только один раз. В мае сорок пятого, в Чехословакии, во время боев за пражский аэродром. Мы бежали кто куда. Я спрятался под бетонную эстакаду. Смотрю, знакомое лицо, однако пиджак, крестьянские штаны. «Шевылев!» — «Тише! Шевылев убит. Охоты нет держать отчет по своей биографии». Выскочил опрометью… Приметы? Особых не было. Вот только разве в нос он говорил, гнусавил немного. Конников я и видел только один раз. Фамилий не знал.

По возвращении в управление Петров доложил о разговоре с Фроловым полковнику. Тот пригласил сотрудников на краткое совещание.

— Это сообщение заслуживает самого серьезного отношения, — резюмировал начальник управления обмен мнениями. — Проверку поручим нашему работнику в районе товарищу Краснову. Если факты подтвердятся, он же будет вести и розыск Шевылева. Расследовать дело придется вам, товарищ Петров.

Факт расстрела советского военнослужащего в августе 1942 года возле деревни Тупилино, на самой границе Калининской и Смоленской областей, подтвердился. Были выявлены и другие злодеяния Шевылева — бывшего фельдфебеля германской армии. Розыск начался.

Начался розыск человека, о котором известно только то, что он не моложе сорока пяти лет, среднего роста, черноволосый, когда-то носил фамилию Шевылев и что он палач и убийца, оставивший на нашей земле свои кровавые следы…