— Тоже мне кормилец! Сам пока еще жрешь за мой счет.
Климов умолк, думая о чем-то своем…
Курочкин докурил и, пригретый солнцем, задремал.
Вдруг он открыл глаза, схватился за пистолет, но опоздал: неслышно подкравшийся Климов ударил его по голове увесистым камнем. Шпион вскрикнул и обмяк, кровь залила лицо.
Климов кинулся бежать, петляя по мелколесью. Через лес вышел на шоссе и на попутной машине вернулся в Боржоми. В лесу отыскал тайник с деньгами, рассовал дрожащими руками по карманам сторублевые пачки и сел в электричку на Тбилиси. Пока ехал, немного успокоился. Однако мысли путались, не удавалось сосредоточиться и принять определенное решение.
«Легко я отделался. А промедли мгновение — он бы всадил мне пулю… Теперь уехать бы куда подальше и зажить как полагается. Матери не забыть тысчонки две послать, пусть старая порадуется за своего Кольку… Но как быть с этим бандитом? Если я его не до смерти стукнул, то ведь он, собака, отлежится и уползет за границу. Кто знает, что он туда несет, какие секреты? Может, у него здесь дружки остались и будут тут шпионить, вредить, а? Что же делать? Пойти заявить — допрашивать начнут, что да как, самого еще в тюрьму упрячут, ведь как-никак живого человека убил… И деньги, конечно, отберут. Жалко. А не сказать — значит шпиона укрыть…»
Когда поезд приблизился к платформе, у Николая Климова уже не было колебаний. На вокзале он отыскал служебное помещение и решительно открыл дверь.
Беседа с лейтенантом МГБ была недолгой. Климов обрисовал внешние приметы шпиона, указал на карте примерно район, где его искать.
Немедленно были поставлены в известность органы государственной безопасности республики и партийные органы. Была усилена охрана границы, перекрыты все близлежащие дороги. На место происшествия отправилась оперативная группа. Другие группы чекистов при содействии местных жителей блокировали весь район и прочесали местность.
К вечеру около села Двари лазутчик был опознан и задержан. Он пытался сопротивляться, а затем покончить жизнь самоубийством, но умело действовавшие чекисты обезоружили его и изъяли смертоносную ампулу…
«…Следователь: С какими шпионскими заданиями вы были заброшены в Советский Союз?
Владимир: Я должен был добывать советские документы: паспорта, военные билеты, командировочные и отпускные удостоверения.
Следователь: Какие вы еще имели задания?
Владимир: Больше никаких заданий я не имел.
Следователь: Вы показываете неправду.
Владимир: Я повторяю, что других заданий не имел.
Следователь: Расскажите, при каких обстоятельствах вы получили травму головы?
Владимир: Пробираясь от Боржоми к границе, в одном месте оступился и, падая, ударился головой о камень.
Следователь: Вы снова лжете и тем лишь усугубляете тяжесть своего положения. Следствие предлагает вам рассказать все откровенно…»
И шпиону пришлось давать показания. Но он не спешил признаваться во всем. Нет. Он выжидал, упирался, искал лазейки, чтобы скрыть истину, запутать следствие. Он особенно стремился скрыть действительные обстоятельства своей измены Родине — там, в Австрии в 1951 году, — ибо сознавал, что ему придется тогда рассказать и о своем дезертирстве из рядов Советской Армии после первого призыва, о проживании под именем Захарова, о своих антисоветских убеждениях и, наконец, о преднамеренном, тщательно подготовленном бегстве во французскую зону оккупации Австрии. Скрывал и свои тайники в Клеванском лесу, молчал о своих попытках склонить советских граждан к измене Родине.
Однако с каждым допросом агент все более запутывался, а следователь умело и настойчиво, шаг за шагом распутывал шпионские хитросплетения. Сознавая бесполезность запирательства, Платонов-Захаров-Курочкин стал давать признательные показания.
Вот уже выкопан в лесу, в районе Боржоми, шпионский фотоаппарат. Изъяты спрятанные в тайниках Клеванского леса приемопередаточная радиостанция, 30 кварцев к ней, шифрблокноты, автомат с боеприпасами, банки пищевых концентратов. Для исследования обнаруженных предметов назначаются экспертизы.
Заключения экспертов говорят о том, что рация вполне исправна и позволяет поддерживать связь на далекие расстояния; она лишь отсырела немного в земле; огнестрельное оружие в полной боевой готовности и могло быть применено в любой момент; стреляющая ручка может служить удобным средством нападения, мгновенно поражая слизистую оболочку глаз и дыхательных путей; топографические карты позволяли агенту легко ориентироваться в Цуманском лесу и в пограничном с Турцией районе; представленные экспертизе паспорта на имя Аристова, Пастуха, Маслия являются подлинными советскими паспортами; документы на имя Платонова и Копытова — искусно сфабрикованные фальшивки, и т. д.
В ходе дальнейшего следствия Курочкин дал подробные показания, и они были успешно использованы чекистами в розыске вражеской агентуры. По совокупности совершенных преступных деяний против социалистической Родины он был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу.
СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ
В. Мацко
Наконец-то закончилось это затянувшееся дело. Прямо-таки гора свалилась с плеч следователя — подписано обвинительное заключение. Как говорится, поставлена последняя точка…
Он задумался: «Почему во многих кинокартинах, детективных повестях вражеские агенты изображаются этакими хитроумными суперменами?! Здоровенные, натренированные верзилы, наделенные сверхпроницательностью… Зачем авторы детективов уподобляются Яну Флемингу, создавшему многоликого Джеймса Бонда, изворотливого «агента 007»? Какое-то поветрие, нелепая мода!»
Вот история английского шпиона Круминьша — Курта — действительно типичный случай. Обычная, донельзя «драматическая» фигура, отштампованная на конвейере империалистической разведшколы.
Несколько пухлых томов дела Курта — это назидательная история его предательства и последовавшего возмездия.
Угасшие бегающие глаза. Понурый, неприглядный вид. Опустившийся, задерганный, потерянный человек!
Прозрение наступило слишком поздно. Курта душила лютая злость: чванливые шефы не брезговали ничем — сунули его, как и многих других, в явно проигранное, давно заваленное дело. Они перешагнули через него, как через сотни ему подобных… Разбитый, подавленный, Курт ничего общего не имел с разудалыми, самоуверенными киносуперменами…
Вот несколько страниц из шпионской биографии Курта.
…Круминьш то и дело смотрел на светящиеся часы. Осталось четыре километра. Три километра. Где-то впереди, в тумане и мгле, земля родной Латвии. Только бы не нарваться на пограничников! Раствориться в тумане, укрыться в лесу… Прыжок в холодную воду… Судорожно-горячие, шальные, взвинченные, полные риска минуты высадки с быстроходного катера в безлюдном, почти заповедном месте.
В ночную темноту Круминьш нырнул как в пугающий, затягивающий омут. Пробирался наугад, не разбирая дороги. За плечами портативная рация, тяжелый вещевой мешок, оружие. Туман, глухая лесная чаща — его союзники. Не слышно лая розыскных собак, нет погони. Пересохло во рту, подкашивались ноги. «Только не теряться, — успокаивал себя шпион, — иначе всему конец. Тьфу! Собачья жизнь. Хозяин — тот, у кого в руках палка…» Ничего теперь не мог изменить Круминьш в своей жалкой судьбе, загубленной жизни.
Круминьш был готов к ежеминутной опасности. Живым он не намеревался доставаться чекистам.
Кто он, Зигурдс-Дзидрис Круминьш? Вчерашний эсэсовец, затем отверженный эмигрант. А теперь — агент «Курт». По метрикам — латыш. Большая часть его незавидной жизни прошла в Латвии. Меньшая — в ФРГ, Великобритании. Повсюду он — нежелательный элемент. Здесь, в Латвии, живут его сверстники — бывшие соотечественники: хирурги, летчики, преподаватели, ученые. А он, Курт, — британский шпион, изменник Родины. Сурово встретила его земля отцов. Один-одинешенек. Без контактов. Опасаясь, что его запеленгуют, не выходил в эфир. В Лондоне, видно, его списали со счетов. Наверняка подумали, что Курт вновь продался. Наивно было бы думать, что хозяева ему вполне доверяли. Вечные были проверки-перепроверки. Следили за ним, вынюхивали, знали о каждом его шаге. Там не было никаких знакомств, заставляли вести отшельнический образ жизни. Мертвецки напиваться — это пожалуйста. Виски, бренди — испытанное средство от затянувшейся душевной депрессии.
