Вахта — это проверка на зрелость. На верность. На мужество.

Выслушав лейтенанта, Серебряков предупредил: связь с флагманом должна быть устойчивой. Он посмотрел на Грачева и не без горечи заметил, что лицо офицера побледнело. А что будет, если на море поднимется шторм? Серебряков боялся, как бы лейтенант опять не „скис“, и этим сам не вынес себе приговор. Он хотел было прямо сказать ему об этом, но в последнюю секунду раздумал.

„Не стану подстегивать, соображай сам, что к чему“, — подумал он.

— На вахте стоят надежные ребята, — после паузы сказал Грачев.

А Серебряков, словно не слыша его, неожиданно спросил о другом:

— Что будем делать с Крыловым?

— С Таней он… Я отдал им свою комнату.

Серебряков вскинул брови: а как же Лена?

Петр заставил себя улыбнуться:

— На гастролях. Замполит ездил к ней. Видно, так надо.

А сам с досадой подумал: „О рапорте — молчок. Интересно, куда меня переведут? Все равно, куда угодно!“

На мостик поднялся руководитель учения адмирал Журавлев. Грачев так и остался стоять у прожектора. Адмирал заговорил с Серебряковым. Петр уловил отрывки фраз:

— Лейтенант уже стоял вахтенным офицером.

— Слышал, слышал. Не мог по мокрой палубе до рубки добраться.

Грачева передернуло. Кто рассказал все это адмиралу? Ну, было такое — растерялся. Что ж, теперь казнить за это? Петр уважал адмирала. Особенно утвердилось это уважение после того, как он узнал историю со штурманом. Приехал тот на корабль три года назад. Жена должна была родить, а жить негде. Пришли они к адмиралу комнату просить. Адмирал спросил его жену, кого она ждет. Молодая женщина смутилась, но тут же ответила: „Сына. Моряком будет!“ Журавлев спросил, где они остановились.

„На Корабельной, у одной хозяйки. Муж у нее в море. Рыбак“.

Адмирал нагнулся к столу, достал ключ от своей квартиры и отдал штурману.

„Располагайтесь как дома. Все равно мои приедут не скоро: жена приболела. Поживу и в каюте“. Штурман стал отказываться, но адмирал настоял на своем.

„Сегодня он хмурый“, — подумал сейчас Петр, наблюдая за адмиралом. Вот адмирал подошел к нему и, надевая кожаные перчатки, спросил:

— Вы, кажется, просились на берег?

— Было такое, — признался Грачев. — А теперь раздумал.

— Ну, а завтра, небось, снова на берег захотите? Да, командиром БЧ рановато вас поставили.

Грачев не выдержал и с присущей ему горячностью стал возражать адмиралу, стараясь подбирать убедительные доводы. Верно, он молодой, безусый лейтенант, без году неделя на корабле, опыта у него „с гулькин нос“. Но разве сам адмирал легко „съел пуд морской соли“? Человек не сразу становится зрелым, не сразу море входит в его сердце.

— Снять с должности проще всего, — закончил Грачев.

Адмирал насмешливо покосился на Серебрякова:

— Ваш голосок, а? Недурственно, лейтенант! Ишь, какую критику на начальство навел. А суть вовсе не в снятии вас с должности. Корень зла в другом. Укрываете вы нарушителей…

— Это неправда.

— К вам пьяным заходил в каюту флаг-связист? Почему скрыли, объясните.

— Не могу, тут личное, — зарделся Грачев.

— Ах, личное? Ладно, не настаиваю…

На палубе у торпедных аппаратов вместе с моряками трудился конструктор Савчук. Длинная стальная сигара блестела, готовая в любое время полететь за борт и взорваться в сумеречных глубинах. В прошлом торпедист, адмирал любил наблюдать за работой моряков. Он подсказывал, давал советы. Вот и сейчас ему захотелось подойти к торпедистам. Легкой пружинистой походкой он направился к трапу.

Грачев обрадовался, что адмирал ушел, почувствовал себя бодрее.

Море — куда ни глянь. Студеное. Мглистое.

Корабль сильно качало, временами в резком крене он ложился набок. Палуба мостика уходила из-под ног, и тогда Грачев цепко хватался за обледенелые поручни. Хорошо, что рядом нет Савчука, а то бы краснеть пришлось. Петр потер рукавицей глаза. Справа на борту покачивалась на волне одинокая кайра. Она плыла к своей стае, к острову. Кайру нещадно отбрасывали назад волны. Она пыталась взлететь, но не могла.

„Крылышки коротки“, — грустно вздохнул Петр и подумал, что он — как эта кайра. У него тоже есть цель, а вот крылья пока коротки.

Вестовой принес на мостик командиру горячий чай. Серебряков отпивал его из стакана маленькими глотками. Погода ухудшалась, поэтому запросили у штаба добро раньше времени начать испытания оружия. А ответа что-то нет.

Прошли мыс Звездный. Небо чуть прояснилось, в серых тучах образовались просветы. Грачев озяб, его мутило. Он потихоньку стал пританцовывать. Только бы выстоять. Петр глубже вдыхал холодный воздух.

Позвонили из радиорубки. Грачев взял трубку и услышал голос мичмана Зубравина:

— Принимаем телеграмму…

Петр открыл дверь. Прижимая рукой колпачки наушников, Русяев записывал текст на голубом бланке. Но вот морзянка стала затухать — в телефонах усилился треск. Русяев кое-как отстроился от помех, но ненадолго. Неужели антенна на корпусе? Грачев дотянулся до коммутатора и переключил приемник на другую антенну. Треск прекратился. Старшина закончил прием и подал бланк:

— Есть пропуски.

— Отдайте дежурному радисту, может, разберет текст, — сказал лейтенант.

На палубу Петр вышел подавленный. Ветер жег лицо, хватал за полы шинели. Он задрал голову и вдруг увидел, что антенна совсем провисла, концом касалась трубы. Плохо закрепили в базе. Чья это вина? „Ладно, после разберусь. Может, радиограмма и не нам“, — решил Петр. Доложить командиру? Нет, надо подождать. Петру казалось, что прошла целая вечность, пока на мостике появился старшина с черной папкой в руках. Он подал листок командиру, тот прочел, потом подозвал к себе Грачева.

— Петр Васильевич, — сказал он со смешинкой в глазах, — пригласите сюда товарища Савчука. Начинаем испытания.

Корабль сбавил ход — проходили узкость. Высокие зубчатые сопки угрюмо высились над водой, их спины постепенно обволакивал туман. Серебряков то и дело смотрел на экран кругового обзора. Пост наблюдения, приютившийся на скале, запросил эсминец. Сигнальщик Некрасов поднял свои позывные. Цветные флаги взвились к ноку реи. Но что это? Флаги окутали решетчатую антенну радиолокационной станции, и она перестала вращаться. На голубом экране застыли всплески. Грачева прошиб пот. „Узкость… берег… авария!“ Он крикнул вахтенному офицеру:

— Антенна не вращается. Сообщите начальнику РТС.

Серебряков возразил:

— Отставить. Ваши люди запутали, пусть и распутывают.

— Ясно, — смутился Петр. — Кого послать?

— Сами решайте. И скорее!

Петр на минуту задумался. Вдруг он ощутил в себе какую-то добрую силу, точно вся жизнь была подготовкой к этому самому моменту. „Вот она, Грачев, твоя амбразура. Ты долго ждал ее“, — шептал внутренний голос. Но другой, зябкий и тоненький, тянул откуда-то из уголка: „Нет, нет, только не торопиться. Пусть кто-нибудь другой…“

Петр снял шинель. Оказавшийся рядом боцман Коржов молча протянул ему свои кожаные рукавицы.

— Не надо, я так…

Петр взбирался по скобтрапу все выше и выше. Ствол мачты мокрый, скользкий. Только бы не закружилась голова. Фал сильно раскачивало ветром. Петр левой рукой схватил его, зажал в зубах и снова стал карабкаться по скобам. Холодный металл магнитом притягивал пальцы, казалось, кожа на руках лопается — так больно. А тут еще корабль бросало, что щепку. Вот он в сильном крене повалился набок и, ударяемый громадными волнами, наполовину скрылся в воде. Потом вновь взбежал на крутую волну, стряхивая с себя брызги. Волны закипали у борта корабля, пенились. Петр глянул вниз, и мурашки побежали по спине.

„Не трусь, жми!“ — сказал Грачев себе. Не торопясь, вновь стал карабкаться. Еще рывок — и Петр вцепился в скобу так, что побелели пальцы. В одно мгновенье он чуть не сорвался. И снова от страха заныли зубы.

— Срывай флаги, — услышал Грачев голос старпома.

„Доберусь и рвану, — шептал он себе. — Рвану… Нет, рвать не надо“. Петр грудью налег на мачту и стал распутывать флаги. Ветер свистел вокруг, леденил лицо. „Не хнычь, Петя, еще минута, и ты доложишь командиру, что все в порядке… Я не слабак. И не хлюпик“.