В пятницу по телевидению передавали концерт художественной самодеятельности. В кубрике — битком народу. Крылов тоже сидел здесь, но мысли его были там, У далекой сопки. Кто она, эта женщина?..

— А сейчас выступит работница рыбокомбината Татьяна Рубцова!

Крылов нагнулся ближе к экрану. С него внимательными, чуть лукавыми глазами смотрела она. Подошла к роялю, улыбнулась и сказала, что сейчас споет для своего незнакомого друга, который вытащил ее из трясины. Кто этот смельчак? Она и сама не знает, он так торопился, что забыл бескозырку…

Щеки Крылова стали горячими. А Таня уже пела о белых мачтах на рейде, о свете маяка в ночи, о том, как стонет волна штормовая, и хоть не легка доля моряка, ему не прожить без нее. Когда отзвучал последний аккорд, Зубравин включил в кубрике свет и весело сказал:

— Хлопцы, а знаете, кто был тем смельчаком? Крылов!

Все, словно по команде, повернулись к Игорю.

«Тогда пела для меня», — вздохнул Крылов, вспомнив все это. За что он полюбил ее? Может быть, за теплые, глубокие глаза? А может быть, за косы, тугие, длинные. Она напоминала русалку. А может быть… Да и знал ли Игорь, за что? Знал другое: любит ее. «Она должна быть моей женой», — не раз говорил он себе. И даже узнав, что Таню муж бросил, думать о ней стал еще больше. Игорь прятал свое чувство, и если на корабле заходила речь о Тане, он резко обрывал собеседника.

Тишина испугала Игоря.

— Что-нибудь случилось, Тань?

Она подошла к нему, обидчиво прищурила глаза.

— В четверг где был? Я звонила тебе.

— Да? Вот не знал.

— Русяев что, не передавал? Я же просила. Впрочем, вы же… как это у вас, корешки — друг за друга стеной. Только я своими глазами видела, как ты шел с причала с какой-то девушкой. И под руку ее держал.

Игорь присел около нее, обнял и стал уверять, что то была пионервожатая из подшефной школы. Просила помочь ребятам из радиокружка. А ему поручили сходить к ней в школу, узнать, что и как.

— Под ручку вести приказали, да?

— Танюша…

— Мог бы забежать. Знал, что я работала в ночную?

— Перестань, Таня! Зачем звала?

— Захотелось в кино сходить.

— В кино? — Игорь даже вздрогнул. — Так ведь я с вахты отпросился!

Она вспыхнула:

— Ну да, вечно дела. Дела… А я сбоку припека? — Лицо ее еще больше потемнело. — Сколько я горя с Кириллом перенесла, и ты вот… — Она заплакала, закрыв лицо руками.

Крылов тронул ее за плечо.

— Тань, не надо ссориться. Слышь? Я люблю тебя.

— Уходи… — она махнула руками.

Крылов торопливо шагал по дороге. Ветер путался в ногах, холодил лицо. Но что это? Корабля у причала не было. Взгляд Игоря скользнул по бухте. «Бодрый» стоял у островка. Как же туда добраться? Дежурный по рейду пояснил, что «оказия» будет только утром.

— Сходи вон на тот катер, что притулился у соседнего причала, может, подбросят.

Крылов прыгнул на палубу, нашел старшину.

— Помоги, браток, в море уходят, а я вот остался.

— У меня горючего с гулькин нос. Потом сам шабашить стану.

— К островку, две мили?!

— Пристал, как смола, — добродушно огрызнулся старшина.

Катер бежал по бухте. То там, то здесь вспыхивали огни. Справа проплыл густой белый огонек. На катере включили прожектор. Пучок света, нащупав эсминец, крепко ухватился за него.

Крылов поднялся на палубу.

Услышав скрип двери, лейтенант обернулся.

— Крылов? Ну и совесть у вас… Почему опоздали? — Грачев еле сдерживал свой гнев.

— Не рассчитал… — процедил Крылов сквозь зубы.

Грачев заерзал на стуле.

— А она что?

— Кто? — Игорь так и впился глазами в лейтенанта.

— К девушке ведь ходили?

— Она, значит? — переспросил Крылов и насмешливо добавил: — Так, ничего… Целовались.

У Грачева лицо стало багровым.

— Ах вот как! Это вы мне, командиру, говорите?

Крылов усмехнулся.

Грачев вспылил:

— Вон из каюты!

Крылов так хлопнул дверью, что со стола упал стакан и разбился вдребезги. Грачев с минуту тер горячими пальцами лицо, потом тоже выскочил на палубу. Колючий ветер ударил в лицо. Захотелось вернуть матроса и всыпать ему на полную катушку. Но тут подошел замполит Леденев и со свойственным ему спокойствием стал задавать вопросы: как лейтенант устроился, есть ли какие претензии. Петр отвечал скороговоркой, и это не ускользнуло от капитана 3 ранга.

— У вас неприятности? — спросил он.

— Все хорошо, — Грачев отвел глаза в сторону. Замполит смотрел на него понимающе. «Темнишь, лейтенант. Слышал, как ты с Крыловым сцепился. Но раз молчишь — молчи. Дело твое. Подожду, когда сам скажешь». Неожиданно он спросил:

— Жена скоро приедет?

Грачеву стало не по себе. Не любил он, когда его спрашивали об этом, тем более вот так, на ходу. Но голос замполита звучал доверительно, и Петр сказал, что скоро у нее каникулы…

— К тому времени комнатушку вам дадим. Да, еще. Зубравина я отпустил домой, жену положил в больницу.

«Без меня, командира БЧ, отпустили?» — ревниво подумал Грачев. А вслух высказал свои опасения:

— Как быть, если в море пойдем?

— Обходитесь без него, тут и гадать нечего, — отрезал Леденев.

Петр посмотрел замполиту в лицо. У него под бровью шрам, щеки — бугристые, смуглые, как будто Леденев родился и вырос на юге, где щедро печет солнце. В серых глазах — грусть. Замполит чаще других бывал в кубрике, запросто беседовал с моряками, шутил, и все-таки в его глазах была грусть. Чем объяснить, Петр не знал, да и не думал об этом. Свои радости и печали целиком завладели им.

— Кстати, вы были у флаг-связиста? — спросил Леденев.

— Забраковал мой конспект занятий, пришлось составлять другой.

— Получилось?

— Помог Голубев, — сказал Петр.

Замполит чуть улыбнулся и перевел разговор на другое: все ли Грачеву ясно, может, помощь какая нужна? Нет, Петру все ясно. Привыкать только надо к морю. К кораблю.

— Ну, ну. Дерзайте, — проговорил Леденев.

Всю ночь эсминец утюжил море. Капитан 2 ранга Серебряков бессменно находился на мостике. И когда на линию дозора пришел другой корабль, он облегченно сказал штурману:

— Курс — в базу.

Уже светало. Небо у краев порозовело, на его фоне четко обозначились продрогшие за ночь сопки. «Бодрый» обогнул плоский мыс. Скоро покажется маяк Светлый, а там и база. Серебряков посмотрел на шкафут. На палубе показался Грачев. Лейтенант взбежал по трапу на мостик, протянул ему радиограмму:

— Срочная, товарищ командир. Из штаба флота.

Серебряков взял бланк, прочел. В сорока милях от линии дозора самолет обнаружив лодку «противника». Приказано атаковать ее. Самолет сообщит точные координаты. Капитан 2 ранга, свернув листок, устало зевнул. Опять в море… Он предупредил Грачева, чтобы тот держал надежную связь, а сам зашел в рубку штурмана и склонился над картой. Далековато. Приказал вахтенному офицеру — курс — 240. Полный ход.

— Чертовски кислая погода, — сказал старпом Скляров.

— Заштормило, — отозвался Серебряков.

Заваливаясь, эсминец повернул на новый курс.

Серебряков давно уже ждал доклада от радистов, а его все нет. Заволновался — где же самолет? Может, улетел на базу. Свою тревогу он высказал вслух.

— Товарищ командир, учеба ведь! — сказал Грачев, когда Серебряков вызвал его на мостик.

— Учеба? — Серебряков укоризненно покачал головой. — Эх, вы! Для меня учеба — это бой. Война. Вам не пришлось видеть, как торпеда идет на корабль. Пенистый след. Вспышка. Раскат грома. И… конец. Куда нам без опыта, без закалки? В первом же бою, случись война, пузыри пустим. Так что нам нельзя упрощать. Кстати, ваш отец это понимал…

Грачев покраснел.

Серо-зеленые, с кипящей пеной волны стали круче, злее. Они глухо ударяли в корабль, бросали его, как толстое бревно. У Петра начинала болеть голова. Так и укачаться можно. Он отошел к крылу мостика. Далеко впереди зарябило судно. Оно прыгало на воде, словно спотыкалось на ухабах. Петра и вправду затошнило.