— Не называйте ее глупою, — возразил старик с улыбкою. — Что естественно, то не глупо. Только не поддавайтесь этой грусти. Чувства — хорошие слуги, но плохие господа. Делайте что хотите, только воротитесь к нам поскорее. А мы, месье де Шатонеф, посмотрим, что там за новые лица.

С этими словами он отвернулся и ушел, опираясь на руку брата и оставив меня успокоиться и собраться с мыслями, что было, может быть, тем затруднительнее, что в новом госте я узнала графа де Шаванна.

Я распространилась о чувствах, волновавших меня в этот период жизни, по двум причинам: во-первых, это самый важный момент в моей жизни, а во-вторых, описывая до сих пор больше факты и дела, я, вероятно, являюсь читателю суше и холоднее, нежели я в самом деле. Меня сделали жестокою обстоятельства и люди. Несчастия закалили мой характер и отчасти даже сердце. Они пробудили во мне гордость, поставили меня в оборонительное положение и в каждом незнакомом лице научили меня видеть будущего врага.

Счастье все это изменило. Враги мои были обезоружены или раскаялись. Я всем простила, со всеми примирилась. Я была любима и уважаема теми, которых в свою очередь могла любить и уважать и дружбою которых могла гордиться. Я видела брата, все еще надеялась на прощение родителей, — и отчего не признаться? — начинала считать не совсем невозможным, s, что я выйду когда-нибудь замуж.

Все это произвело во мне мало-помалу перемену чувств и образа мыслей. Сердце мое таяло, таяло, и наконец растаяло, так что я почувствовала необходимость остаться наедине и дать волю слезам. Я ушла к себе в комнату, бросилась на постель, и долго, долго плакала.

Но то были не те слезы, какие вызвал жестокий поступок мадам д'Альбре, — не слезы оскорбленной гордости, вызванные леди Батерст, — нет, то были слезы любви, теплоты сердечной, почти радости. Они текли тихо и сладко. Выплакавшись, я умылась, пригладила волосы и пошла присоединиться к веселому обществу в сад.

Граф успел уже приобрести расположение не только Каролины, но и всего семейства Сельвинов. Он нарочно приехал в Кью пригласить моего брата и Лионеля поехать с ним послезавтра в Вормвуд-Скробс, где в честь какого-то иностранного принца назначен был смотр трем полкам легкой конницы и конной артиллерии.

Смотр должен был кончиться примерным сражением, и граф думал, что это зрелище любопытно для бывшего гусарского офицера.

Они толковали об этой поездке до тех пор, пока дамы не изъявили своего желания тоже взглянуть на этот смотр, и тогда решили, что Каролина, две мисс Сельвин и я поедем с Лионелем в экипаже судьи, а Август и граф будут сопровождать нас верхом, и что с маневров все мы возвратимся к обеду в Кью, а на следующий день — в город.

Граф де Шаванн оставался недолго, и имел только случай сказать мне несколько самых незначительных слов. Но я заметила, что он и в этот раз обращался со мною не так, как с другими. С другими он разговаривал каким-то гордо-смиренным тоном, полушутливо, полусерьезно, — со мной же всегда серьезно и вслушивался, казалось, в каждое мое слово с особенным вниманием.

Он никогда не шутил со мною, он не был и педантом в своих разговорах. Он как будто хотел доказать мне, что он не пустой светский болтун.

Уходя, он в первый раз подал мне руку a l'anglaise, глаза наши встретились, и я, кажется, опять покраснела; он тотчас же потупил взор, поклонился и взял шляпу, но не забыл пожать мне руку. Он простился с судьею и его сыном, сел на лошадь (он превосходно ездил верхом) и удалился в сопровождении своего грума.

Не успел он скрыться из виду, как сделался предметом общего разговора.

— Что за очаровательный человек! — сказала Каролина. — Сколько ума, сколько жизни, сколько чувства! Где вы его подцепили, Валерия?

— Я уже говорила вам, что он старинный приятель Жиронака и нечаянно встретился у него с Августом, которого и полюбил с первого раза. Вот все, что я о нем знаю.

— Он очень хорош собою, — продолжала Каролина. — Вы как находите, Валерия?

— Да, это правда. Только у него немножко женские черты.

— О, совсем нет, — возразила Каролина.

— Каролина, — сказал, смеясь, Сельвин, — вы не имеете права замечать достоинства пи в ком, кроме меня, вашего мужа и главы.

— Чудовище! — отвечала она, рассмеявшись. — Да я никогда и не воображала вас прекрасным или умным. Я вышла за вас замуж только, чтобы избавиться от тирании моей учительницы музыки. Не смотрите так грозно, Валерия! Теперь меня уже нельзя поставить в угол. Муж не позволит.

— Он сам поставит вас в угол, — отвечал судья, который души не чаял в своей невестке.

Она, действительно, стоила этой любви.

— А помните вы, Сельвин, — сказала я, — как вы утверждали, что мужья вообще, и вы в особенности, вовсе не тираны? Какой же совет даете вы теперь своему сыну?

— Знаете ли что, — шепнул он мне. — Я думаю, что вы скоро отправитесь во Францию. Пойдемте, пройдемся по кедровой аллее. Мне надо с вами поговорить.

Я взяла его под руку; сердце у меня сильно билось, потому что я догадывалась, о чем он хотел говорить. Мы вошли в уединенную аллею, тянувшуюся вдоль реки.

— Вы знаете, — сказал Сельвин, не глядя на меня, может быть, из опасения смутить меня, — я не только ваш законный советник, но и избранный вами самими попечитель; так без дальнейших предисловий, — кто он,

Валерия?

— Я не стану притворяться, будто не поняла вас, хотя, уверяю вас честью, вы ошибаетесь в своих предположениях.

— Ошибаюсь! Едва ли; я не ошибаюсь.

— Я вам говорю; ошибаетесь. Я видела его всего раза четыре и не говорила с ним больше пяти слов.

— Да кто он?

— Знакомый Жиронака, граф де Шаванн. Отец его эмигрировал в Англию во время революции, занялся торговлей и приобрел до 40 000 фунтов. Во время реставрации старый граф возвратился во Францию, был пожалован Людовиком Восемнадцатым кавалером Почетного Легиона, и вскоре потом умер. Месье де Шаванн, воспитанный в Англии, больше англичанин, чем француз, и редко ездит во Францию. Вот все, что я о нем знаю, и то случайно. Месье Жиронак рассказал мне эти вещи, о которых я и не думала спрашивать.

— Все это хорошо, только надо узнать о человеке что-нибудь положительное, прежде нежели отдать ему руку.

— Я сама так думаю. Но так как я не намерена отдавать ему моей руки, то и довольствуюсь тем, что о нем знаю.

— А что вы знаете? То есть, что вы узнали сами, а не слышали от других.

— То, что он человек очень любезный, образованный и, кажется, добрый. Он очень ласков с Августом.

— Да, люди часто бывают ласковы к тем, у кого есть хорошенькие сестры, в которых они влюблены.

— Может быть; но к настоящему случаю этого применить нельзя; положим, что у Августа и хорошенькая сестра, да граф в нее не влюблен.

— Может статься.

— Без сомнения.

— Хорошо. Что знаете вы о нем еще?

— Ничего.

— Не знаете ни его характера, ни правил, ни привычек?

— Право, послушать вас, так можно подумать, что дело идет о найме слуги, и что де Шаванн ищет этого места. Какое мне дело до его характера и правил? Я знаю только, что он смотрит благородным человеком и нисколько не похож на фата или педанта, что в ваше время редкость.

— Каролина говорит, что он очень не дурен собою.

— Я с ней согласна. Только из этого ничего не следует.

— По крайней мере, не много. Так больше вы о нем ничего не знаете?

— И не желаю знать. Кажется, я и то уже довольно знаю о знакомом со вчерашнего дня.

— Хорошо, хорошо, — продолжал судья, покачивая головою. — Он мне нравится. Я наведу справки.

— Только, пожалуйста, не ради меня, — сказала я.

— Мадмуазель де Шатонеф, — сказал он сухо, хотя и шутя, — я стар, вы молоды, а молодежь, я знаю, считает нас стариков, ни на что не годными.

— Нет, нет, поверьте, я этого не думаю.

— Я тоже. Так предоставьте же мне действовать по моему усмотрению и позвольте мне, для вашего успокоения, заметить, что у меня у самого есть две дочери и еще сын, кроме Чарльза. Я очень рад видеть у себя за столом человека образованного, не дурака и не фата, как вы заметили; но чтобы он сделался у меня в доме habitue, для этого я должен прежде узнать о нем побольше. Однако колокол уже позвонил, и я советую вам, не теряя времени, заняться вашим туалетом. И главное, не отступайте от вашего решения никогда не выходить замуж, потому что мужья тираны.