Думать о встрече с партизанской связной теперь уже не приходилось. Сильно беспокоясь за ее судьбу, мать и сын отправились домой. Но не прошли они и квартала, как их догнала девушка. Запыхавшись от быстрой ходьбы, она спросила:

— Нет ли у вас в продаже сапог и дамской шубы, желательно черного цвета?

Мать улыбнулась и ответила:

— Сапоги есть, но только мужские, сорок пятый размер. Шубами покамест не торгуем.

Дальше они пошли втроем. Свернули в маленький безлюдный переулок, и мать быстро передала девушке драгоценный груз. Поблагодарив Славиных, та быстро скрылась из виду.

Мать с облегчением вздохнула, ласково посмотрела на сына:

— Ну что, Вова? Пойдем яичницу дармовую готовить. Ох и ужин закачу — пальчики оближете!

Домой пришли довольные. Отец и Женя готовили обед.

Рассказывая мужу о походе на базар, о добром старике, который выручил ее и Володю в тяжелую минуту, Анастасия Георгиевна рассказала и о поведении Латаниной.

Густые брови Михаила Ивановича сошлись на переносице. Он долго молчал, глядя в окно, потом подошел к жене и обнял ее:

— Анастасия, давай договоримся: если случится самое страшное и меня схватят, то о чем бы тебя ни спрашивали, чего бы ни говорили, даже о том, что я якобы признался, даже если назовут имена тех, кого ты действительно знаешь, отрицай все. Ты должна говорить, что ничего не знаешь, что никто к нам домой не приходил.

— Ты что, Миша, думаешь, что тебя могут схватить?

— Трудно сказать, по-моему, не должны. Дома у нас ничего подозрительного нет, и впредь сюда приносить не будем, но, понимаешь, листовки изготавливаются печатным способом, гестаповцы не дураки и в первую очередь, конечно, интересуются теми, кто работает в типографии. Если Латанина — предательница, а это, видно, действительно так, то она наверняка получила задание прощупать нас. С ней надо вести себя как обычно, пусть думает, что мы ни о чем не догадываемся. — Михаил Иванович улыбнулся. — Знаешь, я придумал, как сегодня эту Светку проверить. И сделает это Женя.

Анастасия Георгиевна испуганно проговорила:

— Ой, Миша, боюсь я за детей. Скажи, что ты придумал?

— Ты заметила, что на нашей улице обыск не делали только в пяти домах, в том числе у нас и Латаниных?

— Да, об этом вчера мы с Женей говорили.

— Так вот, если сегодня они придут к нам, то даю голову на отсечение, не обойдут они и Латаниных. Если Светка работает на гестапо, а я повторяю, они — не дураки, то они сделают обыск и у нее. Но какой им смысл у своего лакея все вверх дном переворачивать, как это они обычно делают в других домах? И я уверен, что у Светки они придут, посидят и через полчаса выйдут на улицу, чтобы соседи видели, что и Латанину не обошли. А это значит, что подозрений на эту вертихвостку не будет.

— Это-то так, но я не пойму, что ты хочешь от Жени?

— Ты же сама говорила, что Светка взяла у нас терку. Так вот, когда немцы войдут к ней в дом, минут через десять-пятнадцать зайдет Женя и попросит нашу терку, скажет, что мы тоже решили драники печь, а заодно увидит, делают ли немцы у них обыск.

Анастасия Георгиевна мягко улыбнулась:

— Ну и стратег ты у меня. Не пойму только, для чего это тебе? Я считаю, что Женю нельзя посылать, чтобы она лишний раз на глаза этим иродам не попадалась. Она у нас уже девушка, и ты сам знаешь, сколько разных подлостей делают немцы, особенно гестаповцы.

Михаил Иванович подошел к окну, помолчал, а затем сел на диван:

— Да, в отношении Жени ты права. Пошлем Вову, а для чего мне это надо, то я скажу тебе вот что: это надо всем нам, моим товарищам. Разобраться, кто есть кто, собрать доказательства вины предателя тоже важное дело. Наступит время, и таким людям будет предъявлен счет за все.

Анастасия Георгиевна согласно кивнула и сказала:

— Хорошо, тогда я картошки начищу.

— А это зачем?

— Ну, не будем же мы врать соседям и действительно оладей нажарим.

Михаил Иванович улыбнулся:

— Молодчина ты у меня!

— Видел же, небось, кого выбирал, когда женился.

— Это точно.

Жизнь в оккупации уже научила этих людей ждать неприятностей и готовиться к ним. Вот и сейчас они говорили между собой так, как будто не немцы, а они сами решили провести обыск. И они не ошиблись. Через полтора часа во двор ворвались гестаповцы. Застучали кованные сапоги по деревянным ступеням лестницы, и в квартиру ворвались пятеро. Один из них на ломаном русском языке крикнул:

— Все стоят на один место! Ваши документ!

Один гестаповец с автоматом остался у дверей, офицер — подавал команды, просматривал документы и спрашивал, есть ли в доме оружие, радиоприемник; остальные, словно волки на жертву, набросились на шкаф, сундук. Немцы разбросали вещи по всей квартире, перевернули диван, шкаф кухонный, переворошили кровати. Вытащили все из кладовки, осмотрели сарай. Но ничего не нашли и направились к соседям.

Михаил Иванович молча взглянул на сына, и Володя, натянув на себя шапку и пальто, шмыгнул за дверь. Женя взяла в выдвижном ящике нож и подсела в кухне к матери, которая начала чистить картошку.

Володя перешел улицу и не спеша начал прогуливаться по тротуару. Он видел, как из калиток и ворот соседних дворов выглядывают люди.

Всех их, конечно, интересовал один и тот же вопрос: какой будет следующий дом у гестаповцев.

Наконец немцы вошли в дом Латаниных. Володя понимал, что самое лучшее время попасть во двор дома Латаниных сейчас. Хозяева будут встречать гестаповцев и следить из окон за двором не будут. Он быстро подошел к калитке и, выждав, пока последний немец скроется за дверью, проскользнул во двор. Заходить в дом было еще рано, Володя прошел в глубь двора к сараю и спрятался за него. Теперь он появится в доме Латаниных неожиданно. Окон в эту сторону нет, и никто не увидит его, когда он будет приближаться к дому.

Оставалось ждать. Парень прижался спиной к бревенчатой стене сарая и задумался. Как быстро меняются люди во время войны, вернее, как быстро взрослеют. Казалось, прошло совсем немного времени с того момента, когда Володя вместе с мальчишками со своей улицы бросали в кузовы немецких машин бутылки с карбидом и думали, что они, если не воюют, то, по крайней мере, вредят фашистам. А сейчас Володе было стыдно за эти мальчишеские выходки. Даже еще сравнительно недавний его «налет» с рогаткой на офицерские казармы выглядел теперь не более чем детской забавой. Ему еще не было и шестнадцати, а он чувствовал себя гораздо старше. Приучил себя прежде, чем что-либо предпринимать, тщательно обдумывать каждый шаг. Что это, обостренное чувство опасности? А может, чувство ответственности перед родителями, многими людьми, которые поверили ему и доверили пусть маленькое, но настоящее дело? Володя мечтал о том времени, когда ему доведется сражаться против врага с оружием в руках. Ну, а пока надо ждать и, конечно, не попасться на чем-нибудь.

Владимир оторвался от стены сарая: «Пора! Прошло не менее пятнадцати минут». И он быстрым шагом направился к дому. Дверь, ведущая в сени, открылась бесшумно. Володя перевел дыхание, глядя на обшитую войлоком дверь, ведущую в комнату. Что ждет его там? Как встретят его хозяева? Как посмотрят немцы?

Володя посчитал до трех и потянул дверь на себя.

Он оказался в кухне, до его слуха донесся голос того же офицера, который делал обыск у них дома. Володя еще не разобрался, о чем говорил гестаповец, но тон его голоса был спокойным. Парень двинулся к дверям, ведущим в комнату, и в этот момент услыхал Светкин смех. Володя открыл дверь. В глаза сразу же бросилось, что два немца сидят слева от дверей на диване, два других — на стульях около печи. Уже знакомый офицер и Светка сидели у стола.

В комнате стало тихо. Владимир поймал на себе взгляд офицера и испуганный — Светкин. Почему-то подумалось о ее родителях: «Раз их нет здесь, значит, они или в другой комнате или их нет дома».

— Здравствуйте! — хмуро сказал Володя. — Меня мама за теркой послала, сейчас блины будем печь.