— Да нет же, — спокойно ответила королева, — мы уже уехали из Бюри и теперь находимся в Сен-Матюрене.

— Если это так, — с ледяным спокойствием сказал Ожье, — то мне остается только пронзить себя шпагой, потому что я обесчещен! — и с этими словами Ожье кинулся к своей шпаге, лежавшей на табуретке около кровати.

Заметив его движение, Маргарита и Нанси поспешили в свою очередь к юному гасконцу, чтобы вырвать из его рук шпагу. — Несчастный! — крикнула наваррская королева.

— Что это пришло вам в голову? — сказала Нанси молодому человеку, не изменяя своему ироническому спокойствию.

— Благодаря вам я обесчещен и теперь не смею жить более, — страдальчески воскликнул Ожье. — Отдайте мне шпагу! Я должен умереть!

— Хорошо! — сказала Маргарита. — Докажите мне, что вы действительно обесчещены, и тогда я отдам вам шпагу, предоставив свободу действий. А пока… — она обратилась к Нанси, — оставь нас одних, милочка! Нанси вышла из комнаты, унося с собой шпагу и думая: «Положение становится серьезным, и королеве придется, пожалуй, пустить в дело солидные аргументы, чтобы помешать юноше покончить с собой». — Итак, я слушаю вас! — сказала Маргарита. — Говорите!..

— Ах, да что тут говорить и доказывать, когда дело ясно и без того? Я — беарнский дворянин, состоящий на службе у наваррского короля.

— Вы говорили мне это вчера.

— Король доверил мне дело, полагаясь на мою честь и преданность. Это дело заключалось в подготовке свежих подстав для путешествия, которому мой государь придает серьезную важность. Каким образом я заснул так крепко в Бюри, я не понимаю. Но все равно: проснись я теперь в Бюри, я еще успел бы в самый последний момент доставить королю свежих лошадей; теперь же, когда вы увезли меня за тридцать лье, я уже ничего не могу поделать. Не застав свежих лошадей, король сочтет меня предателем, я мне даже нечем оправдаться в его глазах. Вы сами видите, что мне остается только умереть. Ожье произнес эту тираду с такой простотой и убежденностью что Маргарита почувствовала себя как бы вышибленной из седла, потому что все заранее придуманные ею аргументы сами собой отпадали теперь. Тогда она решилась пустить в ход самый последний аргумент, нелогичный, быть может, но зато… убедительный.

— Так позвольте же мне умереть! — грустно сказал Ожье, видя ее смущенное молчанье.

— Нет! — пламенно крикнула Маргарита. — Я не могу позволить вам покончить с собой. — Не можете позволить? Но по какому праву?

— Без всякого права, а просто потому, что вы любите меня, и я… тоже… люблю вас!

Ожье страдальчески застонал, закрывая лицо руками, и тихо сказал:

— Как я несчастен! Я должен умереть в тот момент, когда предо мной раскроется небо!…

— Но ведь я люблю вас! — повторила Маргарита.

— Разве ваша любовь может вернуть мне утраченную честь? — грустно возразил Ожье.

— Но если бы я попросила вас отсрочить исполнение своего решения хоть на несколько часов?

— Я должен был бы отказать вам, потому что никто не смеет пережить часы бесчестья.

— Так, значит, вы не любите меня! Как? Я, слабая, беззащитная женщина должна ехать далее одна среди всяких опасностей, а вы так не по-рыцарски отказываетесь проводить меня? Нет, вы не любите меня! — Увы, я люблю вас. — Так докажите это на деле и проводите меня до Анжера!

— Хорошо, — ответил Ожье, грустно поникая головой. — Но обещайте мне, что там… вы вернете мне свободу действий.

— Хорошо! — ответила Маргарита, в которой ожила надежда. — В Анжере я верну вам свободу действий, если мне не удастся заставить вас отказаться от своего жестокого намерения.

Она позвала Нанси и велела ей отдать шпагу молодому человеку. Та немедленно исполнила это.

Затем Маргарита кликнула Рауля и, когда он явился, сказала ему: — Вот что, милочка, мы должны сейчас же тронуться в путь.

— Но наши лошади еще не отдохнули, — ответил Рауль, посматривая на Нанси, — да кроме того, здесь было бы удобно переночевать.

— В Анжере нам будет еще лучше. Рауль капризно надулся, но Нанси наклонилась к его уху и шепнула:

— Зарубите себе на носу, сударь, что раз мы попадем в Анжер, то проведем там не один день, а следовательно, у вас будет достаточно времени говорить о любви. Рауль глубоко вздохнул и отправился будить погонщиков.

От Сен-Матюрена до Анжера было три лье, то есть два часа. пути, и около часа ночи наш маленький кортеж уже подъезжал к воротам города. В то время Анжер был важной крепостью, и ночью в город мог пробраться только тот, кто был лично известен дежурному офицеру или знал пароль. Но Маргариту это нисколько не поставило в тупик, она позвала Рауля и приказала ему вызвать к ней дежурного офицера.

Однако последний, явившись на зов, категорически отказался открыть ворота и вступить в какие бы то ни было переговоры с подъехавшей дамой. Он требовал, чтобы ему сказали пароль, и не желал идти ни на какие уступки. Тогда Раулю пришлось пустить в ход решительное средство. — Не хотите ли подержать со мной пари, господин офицер? — сказал он. — Пари? О чем?

— Да о том, что если вы заставите нас ночевать под открытым небом, то завтра утром вас посадят под строгий арест. То-то и дело, что сначала надо посмотреть, с кем имеешь дело, а потом уже выказывать строптивость!

Эти слова произвели впечатление на дежурного офицера, и он, приказав открыть ворота, разрешил экипажу подъехать ближе. Была очень ясная лунная ночь, и, приглядевшись к женскому лицу, высунувшемуся из экипажа, офицер испуганно вскрикнул:

— Боже мой!.. Ее величество королева наваррская!.. Ожье слабо вскрикнул и пошатнулся в седле. Тогда Маргарита высунулась еще больше и тихо сказала дрожавшему от волнения юноше:

— Да, я — наваррская королева и люблю вас… Как ваша государыня, я запрещаю вам покушаться на свою жизнь.

— Боже мой! — страдальчески ответил ей Ожье. — Вероятно, шпага не понадобится, так как мне кажется, что я и так не переживу этих минут!

Мы оставили Генриха Наваррского готовым оказать сопротивление тем неизвестным, которые догоняли кортеж, увозивший королеву-мать. Стук копыт преследователей слышался все ближе и ближе…

По знаку Генриха Ноэ Лагир и Гектор окружили экипаж, причем Гектор сказал королеве:

— По всем признакам, за нами гонятся, чтобы выручить ваше величество. Если это так, то вам несдобровать, потому что мы не выпустим вас живой.

— Но помилуйте… — взмолилась королева. Однако Гектор, не обращая на нее внимания, подошел к Генриху и Ноэ, совещавшимся между собою. — Государь, — сказал Ноэ, — если я не ошибаюсь, преследующих, судя по стуку копыт, должно быть не менее полутора десятка, нас же — только четверо. — Маловато, что и говорить! — согласился король.

— Допустим, что мы сможем продержаться час, но потом нам все же придется пасть. — Ну, так мы и падем, друг мой Ноэ.

— А ваша звезда, государь? Та самая звезда, которая говорила вам о блестящей будущности?

— Ну, так что же? Если это действительно — моя звезда, то она не покинет меня и сейчас!

— Государь, но пословица недаром говорит, что «на Бога надейся, а сам не плошай». Так же и ваша звезда будет охранять вас только в том случае, если вы сами будете делать все, что надо. — А что мне надо делать, по-твоему?

— Государь, ваша лошадь устала, но лошадь Гектора еще довольно свежа. Возьмите ее и спасайтесь! Генрих весело расхохотался и сказал:

— Да вы все просто с ума сошли! Полно говорить глупости!.. Лучше примем меры к защите. Наши лошади слишком устали, чтобы продолжать путь, но сражаться они еще могут. Так вперед же, ребята, в позицию! — и юный король, полный воинственного задора двинулся навстречу быстро приближавшемуся врагу.

Ноэ поехал рядом с Генрихом, а Гектор и Лагир встали по обе стороны экипажа.

Действительно, отряд, стук копыт которого слышали наши герои, несся на выручку королевы-матери. Но если бы в нем были только те лица, которые входили в его состав с самого начала, то положение наших гасконцев было бы вовсе не плохо, так как пятеро против четверых — перевес небольшой. Однако предусмотрительный Рене захватил с собой дюжину рейтаров, встреченных на пути и соблазнившихся обещанной им денежной наградой, и, таким образом, Генриху Наваррскому приходилось иметь дело с подавляющим по численности неприятелем. Но Генрих был отважен, неравенство сил не пугало его, и, не дожидаясь, пока враги бросятся на него, он первый кинулся на них.