Вследствие этих факторов, а также того, что норманистский взгляд на русские древности был освящен западноевропейской историографией и самыми авторитетными фигурами российской исторической науки, его небывалому размаху в России усиленно содействовала атмосфера, которая совершенно не благоприятствовала антинорманистским изыска­ниям, на что обращали внимание даже те исследователи, кто видел в варягах скандинавов. Так, например, выдающийся филолог И.И.Срез­невский, с восхищением говоря о произведении антинорманиста С.А.Ге­деонова «Варяги и Русь», отметил среди важных качеств ученого его ре­шимость «бороться с такими силами, которых значение окрепло не только их внутренней стойкостью, но и общим уважением». Позже Н.П.Загоскин дал самую исчерпывающую характеристику возможностям этих «сил», монополизировавших в российской исторической науке право на истину и тщательно ограждавших эту монополию от любых пося­гательств. Вплоть до второй половины XIX в., указывал он, поднимать голос против норманизма «считалось дерзостью, признаком невеже­ственности и отсутствия эрудиции, объявлялось почти святотатством.

Насмешки и упреки в вандализме устремлялись на головы лиц, которые позволили себе протестовать против учения норманизма. Это был какой-то научный террор, с которым было очень трудно бороться (курсив мой)53.

Вместе с тем нельзя не отметить еще одно обстоятельство, приобре­тавшее особую значимость на фоне сказанного, и под влиянием которого далеко не в выгодном свете представлялись читателям построения антинорманистов. Это форма, в которой они преподносились, нередко, как и у их оппонентов, отступавшая от норм высокой науки. В чем эти отступления заключались, обрисовал антинорманист И.Е.Забелин. Говоря о работах многих своих "единомышленников, он констатировал, что им присуще «пренебрежение к ученой обработке свидетельств», открывавшее широкий простор для фантазии, тогда как в трудах нор­манистов преимущественно господствовала «строгая и осторожная мысль...». Вот почему, заключал ученый, «даже и весьма здравые и очень верные заключения такой критики не пролагали в науке никакого следа... оставались вовсе незамеченными ученой изыскательностью». В этой оценке, прислушаться к которой необходимо, имеется изрядная доля преувеличения, и не только на счет «строгой и осторожной мысли», исключительно которой якобы руководствуются норманисты, и которую не без успеха опротестовал сам Забелин. В.Б.Вилинбахов, один из немногих, кто в советское время занимал истинную антинорманисткую позицию, отмечал, говоря о работах своих предшественников первой половины и середины XIX в., что они были «еще недостаточно научно» аргументированы, написаны «не на высоком научном уровне даже для того времени», но «не остались бесследными»54.

В данном случае важно прислушаться к мнениям норманистов. Так, В.А.Мошин подчеркивал, что «Эверса, Костомарова, Юргевича, Анто­новича никак нельзя причислять к дилетантам», что Иловайский «руко­водился строго научными методами» и своими открытиями заставил противников внести в их «конструкции необходимые корректуры». Занять такую принципиальную позицию Мошина, прекрасного знатока историографии по варяжскому вопросу, заставили заключения, которые, по его словам, страдают «значительными и вредными ошибками». Г.В.Вернадский отмечал, что «ценность вклада антинорманистов в изучение древней Руси нельзя отрицать»: именно они привлекли вни­мание к факту наличия руси на юге «задолго до появления Рюрика в Новгороде», разрушив, тем самым, упрощенную теорию норманистов, сводящих начало историю руси к Рюрику и Новгороду, к факту от­сутствия в истории скандинавского племени по имени «русь». Советский ученый В.В.Мавродин как-то сказал, что антинорманисты XIX в. «не просто задорные полемисты, а прежде всего труженики, собравшие громадный материал», высказавшие целый ряд ценных мыслей, например, о связи варягов с южнобалтийским миром, велика их заслуга, го­ворил он, и «в деле развития истории как отрасли научного знания, формирующей национальное самосознание»55.

Суждение современных норманистов о своих научных противниках XIX в. в полной мере выразил в 1983 г. И.П.Шаскольский. Ныне А.А.Хлевов, видя в антинорманизме только результат «предвзятой идеологической установки», вновь произнес в форме неутешительного приговора: «Даже несмотря на мощное качественное усиление в лице С.А.Гедеонова и Д.И.Иловайского лагерь антинорманистов лежал вне магистральной линии историографии»56. В сущности Хлевов прав, хотя и имел ввиду совершенно иное. «Магистральная линия историографии» не у всех вызывала желание двинуться в означенном ею направлении: слишком явной была ее тенденциозность. И заслуга антинорманистского меньшинства перед наукой заключается прежде всего в том, что оно вы­ступило против казавшегося незыблемым мнения норманистского боль­шинства, имевшего своим надежным союзником образованное общест­во, не дало ей обратиться в состояние застоя, принудило «скандинаво-манов» отказаться от многих догм и многократно умерить славословия в адрес своих кумиров и даже признать, что в состав варягов входили пред­ставители многих народов, в том числе южнобалтийские славяне. А это, в целом, все больше размывало норманскую теорию и делало беспред­метным разговор о норманстве варяжской руси. Вместе с тем антинор-манисты совершенно по-новому поставили саму варя го-русскую пробле­му, далеко выведя ее за рамки разговора по линии исключительно Русь-Скандинавия. И, резко расширив круг источников по варя го-русскому вопросу и широко раздвинув горизонты, так сказать, «русской» истории, они более органично вписали его в ткань европейской истории второй половины I тысячелетия н.э. Как всякое любое начинание, нарушавшее научный покой, антинорманизм вызывал мощное противодействие и колкие насмешки уже априори, хотя, когда эмоции спадали, его доводы становились достоянием науки. Так, если взять труд Ф.Л.Морошкина, суть которого лаконично выразил М.П.Погодин: Морошкин находит русь на пространстве всей Европы57, то многие высказанные в нем мысли, ко­торым действительно не хватало академичности, со временем обрели доказательную базу.

М.В.Ломоносов был первым в науке, кто, отметив отсутствие имени «русь» в Скандинавии, обратил внимание на наличие русского имени и самих русских в южных пределах Восточной Европы задолго до прихода Рюрика, на существование «Белой и Чермной» (Иеманской) Русий, на «русскую» топонимику последней и наличие руси-ругов на о.Рюген. В.К.Тредиаковский говорил, что «померанские руги» и есть варяжская русь58. Затем Г.Эверс доказал существование руси, издавна присутст­вующей на юге Восточной Европы. После чего «скептики», крайне «омолаживая» русскую историю, вместе с тем сыграли важную роль в открытии забытых южнобалтийских славян. А.А.Куник констатировал, что М.Т. Каченовский около 1830 г. «указывал своим слушателям на исчезнувших балтийских славян, как на родичей варя го-руссов, несмот­ря на то, что история последних была в то время еще мало разработа­на и являлась Каченовскому с его последователями совершеннейшею «terra incognita»59. Но круг русских древностей не замкнулся на Южной Балтике и на Причерноморье. В 20-х - 70-х гг. XIX в., благодаря изыс­каниям С.Руссова, Ю.И.Венелина, Ф.Л.Морошкина, М.А.Максимо­вича, Ф.Свягного, Н.В.Савельева-Ростиславича, Н.И.Костомарова, И.Е.Забелина, Д.И.Иловайского и других, стали достоянием науки как свидетельства византийских, арабских, западноевропейских источников, локализующих Русь во многих районах Восточной и Западной Европы, так и соответствующий этим показаниям богатый топонимический материал. В результате чего на карте проявились Русии азовско-черно-морская, сразу несколько южнобалтийских, паннонская, карпатская и другие, но ни к одной из них ни шведы, ни другие скандинавы не имели никакого касательства60.

Под давлением фактов с аргументами оппонентов, признавая, тем са­мым, их принципиальную правоту, начинают соглашаться норманисты. Тому примеры демонстрирует «ультранорманист» М.П.Погодин. В 1846 г. он произнес примечательные слова: «Может быть, и я сам увле­каюсь норманским элементом, который разыскиваю двадцать пять лет, и даю ему слишком много места в древней русской истории; явится дру­гой исследователь, который исключительно предается славянскому эле­менту (впрочем не похожий на нынешних невеж): мы оба погрешим, а наука, истина, умеряя одного другим, выиграет». Но доводы этих «невеж» были настолько убедительны, что Погодин, не желая, видимо, впасть в еще ббльший научный грех, начал постепенный и неумолимый «дрейф» к их берегу. Так, в 1860 г. он уже полагал, что на Южную Балтику пе­реселилось из Норвегии «племя скандинавское или готское», совершенно «покрывшее» первых поселенцев-славян, в связи с чем «могут, конечно, примириться все мнения о происхождении Руси». Пройдет всего четыре года, и историк прямо скажет, что «между нашими норманнами могло быть много славян, что между всеми балтийскими племенами была ис­кони живая, многосторонняя связь...». В 1872 г. последует его еще более конкретный вывод: «...Призванное к нам норманское племя могло быть смешанным или сродственным с норманнами славянскими».