Н.М.Карамзин был уверен, что одним из источников Нестора явля­лись «записки церковные», по которым он «означал дни (курсив автора. -В.Ф.) представления некоторых древних князей». М.П.Погодин, разви­вая эту мысль, утверждал, что до Нестора были «кроткие записки, подоб­ные новгородскому летописцу, состоящему, особенно в начале, из самых кратких простых известий...»11. В 1853 г. И.И.Срезневский пришел к вы­воду, что летописные заметки на Руси «начинались с пометок на пасхаль­ных таблицах» (эта идея оказалась весьма продуктивной, и ее поддержали многие исследователи12). В 1862 г. он же, вернувшийся к теме о таблицах как основе летописи и источнике ее хронологии, и исходя из наличия в ПВЛ перечня русских княжений под 6360 г., сказал, что таблицы могли быть как церковные, с годами от сотворения мира, так и нецерковные, с годами княжения князей. В те же годы ученый, отнеся появление первых летописных записей к началу X в., заострил внимание на том, что под­держивать преданиями годы событий с 860 по 1110 г. «народная память не могла», поэтому у сводчика летописи были заметки погодные, сделан­ные тогда, когда «именно случилось происшествие». Наши ранние лето­писи, заключал он, «составлены из частей еще более древних, - и неко­торые их этих частей принадлежат довладимировому времени». М.И.Су­хомлинов в 1856 г. указал, что читаемые только в Никоновской летописи записи под 6372, 6373, 6375 (о совете Гостомысла призвать князей, о пер­воначальном приходе Рюрика именно в Новгород, о Рюрике и Вадиме) «близки по времени к событиям». В связи с чем высказал мнение, что летописец XI в. пользовался более древними источниками, в том числе и письменными13. В 1862 г. Срезневский, рассматривая эти же известия, предположил, что они, возможно, древние, а не представляют собой позднейшую вставку в летопись. Затем И.Е.Забелин доказывал, что крат­кие летописные заметки 864-867 гг. в Никоновской летописи могут со­держать отрывки из древних, не дошедших до нас летописей14.

В 1856 г. А. А.Куник выдвинул идею, «что первые начатки нашего ле­тописания возникли в Киеве еще в ІХ-м веке, вслед за первым креще­нием руси, - в виде кратких заметок о туземных событиях...». Редактор ПВЛ, по его мнению, «совокупил воедино прежние летописные заметки и продолжал их до своего времени». Позже он добавлял, что многие из­вестия летописи о варяжской руси были «отчасти уже во времена Олега и Игоря записаны киевскими грамотеями...». В 1876 г. И.Е.Забелин вы­сказался в пользу того, что первые летописные известия о начальных событиях русской истории были связаны с первой христианской общи­ной в Киеве, появление которой он относил к 60-м гг. IX века. Каждый переписчик, как констатировал ученый окончательный отказ науки от взгляда Шлецера на историю летописания, становился в свою очередь летописцем, в связи с чем «чистого Нестора» не существует: «Он создан воображением Шлецера»15. В 1853 г. С.М.Соловьев подчеркивал, что «во второй половине XI века открываем мы следы автора известий началь­ной Киевской летописи, как в том же веке, но ранее, открыли след составителя начальной Новгородской летописи». Тогда же И.И.Срезнев­ский заметил, что события в Новгороде записывались «скоро после того, как случилось» не только в XII, но и в XI и даже в X столетии16. В 1857 г. митрополит Макарий расширил перечень летописных центров на Руси, придя к выводу, получившему поддержку в науке, что летописи велись в X в. «в разных местах России - Киеве, Новгороде и на Волыни»17.

Важнейшим достижением науки Х?ІІІ-ХІХ вв., наряду с признанием факта раннего начало летописания на Руси, наличия предшествующих ПВЛ летописей и ведения летописного дела сразу же в нескольких цен­трах, стало заключение о воздействии на летописный текст мировоззре­ния их создателей и духа эпохи. Первым на этом внимание заострил В.Н.Татищев, отметив, что летописцы писали «за страх», «по страсти, любви или ненависти». В XIX в. мнение о тенденциозности наших книж­ников в освещении как прошлых, так и современных им событий, ста­новится для многих исследователей нормой, требующей для установле­ния исторической истины привлечения широкого круга источников. В 1847 г. А.Н. Попов указал, что «в истории летописей видны изменения, соответствующие изменениям общественной жизни России». В 1878 г. И.П.Хрущов установил, что «древний русский летописатель иногда вы­ступал из области идеального христианского миросозерцания и погружал­ся в страстные волны житейского моря». В 1885 г. К.Н. Бестужев-Рюмин окончательно сформулировал важный принцип, которым необходимо руководствоваться при обращении к летописному наследию: составные элементы летописей приобретут самостоятельное значение лишь при учете идеологической жизни эпохи. «Понять, какими идеями жило известное время, — подчеркивал ученый, — первая обязанность историка, без того все века смешаются»18.

Многие позитивные наработки в области летописеведения, сделанные его предшественниками, к сожалению, не были учтены А.А.Шахмато­вым. По схеме, предложенной им в начале XX в., отправной точкой ПВЛ (а значит, и всего русского летописания) являлся Древнейший свод 1039 г., составленный при Софийском соборе. Затем он был включен в свод 1073 г., созданный в Киевском Печерском монастыре, а тот, в свою очередь, был положен в стенах этой же обители в основу Начального сво­да 1095 г., уже имевшего хронологическую сетку и также включавшего в себя Новгородский свод 1050 г., выполненный при Софийском владыч­ном дворе, с продолжением до 1079 года. На основе Начального свода 1095 г. была создана в Печерском монастыре в 1110-1113 гг. несохранив-шаяся первая редакция ПВЛ, автором которой якобы является Нестор. Ее вторую редакцию Шахматов связывал с игуменом Выдубицкого мо­настыря Сильвестром, работавшим около 1116 г. по поручению Вла­димира Мономаха. Третью редакцию летописи, выполненную в том же Печерском монастыре на основе материала Сильвестра летописцем, близким сыну Мономаха Мстиславу, он относил к И18 г. (в 1904 г. Шах­матов в авторе ПВЛ видел Сильвестра. Начиная с 1908 г., таковым счи­тал Нестора. Рассматривая Сильвестра как редактора летописи, ученый полагал, а эта точка зрения принята его последователями, что он главным образом переработал заключительную часть ПВЛ, не отвечавшую инте­ресам Мономаха, и добавил ряд статей, наоборот, благоприятствующих ему). Вторая редакция, по мнению исследователя, читается в Лаврен­тьевской летописи, а третья в Ипатьевской. В итоге получалось, что ПВЛ - это результат пятикратной переработки (с 1073 по 1118 г.) и перио­дического пополнения одного и того же материала, осуществляемого в Киевском Печерском монастыре. Начальный свод 1095 г. Шахматов ви­дел в текстах НПЛ младшего извода, на основании которого он рекон­струировал его состав19.

Даная схема развития русского летописания была принята советской наукой (и современной тоже), но в серьезной редакции. Во-первых, было обосновано доказано, что Древнейшего свода 1039 г. не существовало20 (из крупнейших профессионалов-летописеведов его признавали, навер­ное, только М.Д.Приселков и А.Н.Насонов21; ссылка на Древнейший свод также встречается в работах либо неспециалистов в области летопи­сания, либо только начинающих входить в круг его сложнейших проб­лем22). Затем ее основательно отредактировал Д.С.Лихачев. Ученый от­рицал существование Новгородского свода 1050 г., в связи с чем свел рус­ское летописание лишь только к киевской традиции, начав ее историю со свода 1073 г. (далее он во всем следует Шахматову)23, что невероятно обедняло и сужало не только его истоки, но и его влияние на обществен­но-политическую жизнь Руси вообще и ее отдельных областей, в част­ности. А, главное, значительное «омолаживание» времени сложения летописи поставило под серьезное сомнение доверие к ней как истори­ческому источнику, «ибо она в таком случае слишком далеко отстоит от излагаемых событий, что непременно должно породить не только иска­жения в их передаче, но и преднамеренный вымысел»24.

Сомнения в ПВЛ как историческом источнике присутствуют в науке давно, и ими в той или иной мере были заражены многие известные ис­следователи. Родоначальник «скептической школы» М.Т. Каченовский, видя в летописях памятники, созданные в XIII или даже XIV в., утверж­дал, что отсюда степень их достоверности невелика, и «что до конца XI ст. все повествования летописей основаны на преданиях, уже иска­женных в устах четырех или более поколений, на поэтических (часто са­мых нелепых) вымыслах...». Ученик Каченовского С.М.Строев также был уверен, что многие известия летописи до середины XI в. выдуманы летописцем25. Д.И.Иловайский весьма отрицательно отнесся к боль­шинству известий ПВЛ второй половины ІХ-Х вв., считая, что летопись, начавшись легендами и баснями, «становится полнее, достовернее, об­стоятельнее» лишь по мере приближения к началу XII в., и упрекал оп­понентов в том, что они «ограничиваются голословными фразами о прав­дивости Нестора вообще». Точно также думал Н.И.Костомаров: ему вымышленным казалось многое из записей ІХ-Х веков26. Перед револю­цией В.А.Пархоменко предостерегал, что нельзя «верить нашему так на­зываемому «Нестору» на слово во всем», надо «относиться к показаниям его осторожно-критически». М.Д. Приселков, в свою очередь, убеждал, что историческая память в XI в. сохраняла лишь имена князей конца IX-X вв., «обросшие целым рядом легенд, в которых летописцу иногда не удавалось счастливо разобраться». А.А.Шахматов также говорил о пол­ной недостоверности летописных событий до 945 года27.