Испорченный вид Сказания, говорил Иловайский, вошел не во все списки ПВЛ и, возможно, утвердился лишь в тех, что «распространились преимущественно в Северо-Восточной России», а также в древнейших новгородских и западнорусских летописях. Искусственное отождествле­ние руси с варягами ученый опровергал, ссылаясь на показания памят­ников (прежде всего польских хронистов XV и XVI вв. Я.Длугоша и М.Стрыйковского, посла Габсбургской империи С.Герберштейна, на рус­скую редакцию XIII в. «Никифорова летописца вскоре», помещенного в Новгородской Кормчей 1280 г., на летописи Х?І-Х?ІІ вв.), которые не смешивали русь с варягами, ибо в их основе, по его мнению, лежали древние и неиспорченные своды (при этом придавая исключительное значение разночтениям « варягом, к руси» и «к варягам», «реша руси» и «реша русь»). Отсюда он не сомневался, что именно вариант Ипатьевской летописи «реша русь» представляет собой первоначальную редакцию. «Реша руси» - это ошибка какого-то писца, принятая и повторенная его преемниками за истину, «послужила одним из источников искажения текста». Для дополнительного обоснования своей концепции Ило­вайский обратился к статье 1043 г софийско-новгородских сводов XV-XVI вв., которая, на чем он заострял внимание, прямо говорит об антагонизме варягов и руси94. В названных летописях в рассказе о походе руси и варягов под предводительством новгородского князя Владимира Ярославича на Византию в 1043 г. его участники действительно резко противопоставлены друг другу: по совету варягов Владимир пошел к Царьграду от Дуная «с вой по морю», но начавшаяся буря «разби корабли, и побегоша варязи въспять». Русь же настаивала, по подходу войска к Дунаю, «станем зде на поле». В ПВЛ этот рассказ был сильно сокращен, и в нем отсутствуют варяги, по вине которых дружину постигла неудача. Как доказал К.Н.Бестужев-Рюмин, софийско-новгородские своды-XV-XVI вв. дают, по сравнению с ней, первичное чтение статьи 1043 года95.

Филолог А.А.Потебня в 1879 г. согласился с Иловайским, что изна­чально Сказание звучало иначе, например, так, как читается в «Никифо-ровом летописце вскоре»: «придоша русь, чюдь, словене, кривичи к ва­рягом, реша: земля наша велика и обилна...»96, следовательно, варяги не были русью97. При этом указав (здесь, видимо, не обошлось без влияния Н.И.Костомарова) на вставной характер текста ПВЛ, читаемого сразу же после слов «идоша за море к варягом»: «к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, дру­зии гьте, тако и си. Реша руси чюдь и словене и кривичи и весь», сказав, что эта глосса принадлежит составителю Начальной летописи98. В свою очередь Иловайский принял данный вывод. Позднейшие переписчики, говорил он в 1880 г. и позже, пытаясь пояснить непонятных «варяго-рус-сов», внесли в летопись вставки «сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си» и «от тех варяг прозвася Руская земля, новугородьци, ти суть людье но­вогородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени». Следы первона­чального текста историк видел и в словах Сказания о славянской грамоте, помещенного в летописи под 6406 г.: «поляне, яже ныне зовомая русь» и «словеньский язык и рускый одно есть». Своей позиции ученый ос­тавался верным до конца. Как он вновь произнес в 1911 г., «норманская теория держится на испорченном летописном тексте».

Костомаров, хотя и вступил на научное поприще раньше Иловайско­го, свой взгляд на варяжскую легенду изложил лишь в 1873 г., т. е. уже после того, как отношение к ней в своей принципиальной основе сфор­мулировал в статьях за 1871-1873 гг. его более молодой коллега. В связи с чем он во многом оказался под влиянием изысканий Иловайского, отсюда близость их позиций в оценке рассматриваемого памятника. Эту близость во многом усиливало то еще обстоятельство, что Костомаров не менее скептически, чем Иловайский, относился к известиям ПВЛ за IX-X вв. и видел в варягах скандинавов (тогда ученые кардинально расхо­дились только в своем отношении к руси). И он, конечно, отстаивал мысль, что легенда имеет искусственный характер и новгородское про­исхождение: сходство основных черт в событиях, относимых к IX в., с событиями, происходившими в конце X и начале XI в., и также со­хранившиеся в изустных преданиях, говорит о том, «что впечатление, произведенное позднейшими событиями, отразились на воспоминаниях о событиях отдаленных времен». К этому выводу им было добавлено, что «фантазия приплела сюда трех братьев по привычке к сказочным приемам». В свете чего Сказание о призвании варяжских князей «не имеет значения объективной исторической правды». Его появление историк связывал с тем, что «при умножении князей, развилось понятие, что князья должны быть избраны по ряду и володеть по праву, которое заключалось в народной воле». Время записи сведений о событиях IX в. он относил ко времени никак не ранее второй половины XI века.

Костомаров также говорил о позднем характере отождествления варя­гов и руси, утверждая, что в первоначальном новгородском варианте ле­генды варяги не назывались русью, и лишь в позднейших списках к фразе «идоша за море к варягом» было прибавлено «к руси», «отчего и происхо­дит в них бессмыслица». В словах летописи, что именно от варяг прозва­лась Русская земля, он видел позднейшую приписку, представлявшую, по его словам, «крайнюю нелепость». Факт отождествления руси с варя­гами ученый объяснял тем, что позднейшие книжники, заметив, «что ни­где не видно начала названия Руси нашей, и слышав, что на варяжском побережье есть Порусье - от литовского названия Немана Русом, вообра­зили себе, что призванные варяги пришли именно из этой Руси...». Но, полагал он, мог быть и тот случай, когда летописец, первым записавший .«миф о призвании князей, на том же основании назвал призванных варя­гов Русью, не думая, однако, этим указывать, что варяги впервые принес­ли название Руси ъ тот край, куда пришли». Своим размышлениям по поводу варяжской легенды Костомаров подвел черту в 1874 г., сказав, что для него вымышленным «кажется и призвание 3-х братьев...»100.

Под воздействие взглядов Д.И.Иловайского и Н.И.Костомарова на варяжскую легенду попала определенная часть научного мира последней трети XIX - первых двух десятилетий XX века. В 1891 г. М.С.Грушев­ский, например, подчеркивал, что она «едва ли имеет какую-нибудь ис­торическую основу». В 1914 г. Д.И. Багалей полностью отверг саму мысль о достоверности и народных истоках легенды, увидев в ней «научный до­мысел» летописца рубежа ХІ-ХІІ вв., пытавшегося связать начало Руси с Новгородом. Признавая норманство варягов, исследователь отстаивал славянский характер поляно-руси, которая, по его мнению, положила на­чало государственности среди восточных славян, принявших в связи с этим ее имя101. Но особенно эти взгляды приживутся в советской исто­риографии, правда, не в чистом, а в комбинированном виде, впитавшем в себя концепцию ранней истории Руси Иловайского вообще (включая соображения его последователей) и ту позицию, которую занял в отно­шении памятника А.А.Шахматов.

Шахматов очень много вобрал в своей оценке Сказания о призвании варягов из Иловайского, в том числе и его гиперкритицизм. Он также от­рицал варяжскую концепцию происхождения Руси и также признавал ее «ученой фикцией», но только начала XII в. Соглашался с Иловайским ученый и в том пункте, что в первоначальном варианте легенды отсутст­вовало отождествление руси и варягов. Специально обратившись к изу­чению этого памятника в 1904 г., Шахматов до конца жизни не выпускал его из поля зрения, в связи с чем его взгляд на Сказание претерпел зако­номерную эволюцию. Вначале он полагал, что в первой половине XI в: (до 1043 г.) в Новгороде была литературно оформлена запись о его прош­лом, содержащая варяжскую легенду, построенную на материалах фольк­лора. Она была включена в Древнейший свод 1039 г., где отсутствовала еще хронологическая сетка, а затем, с некоторыми прибавлениями, в На­чальный свод 1095 г., где уже обрела дату - 854 год. Тогда же было про­изведено, по мысли Шахматова, отождествление ильменских словен с варягами и было сказано о варяжском происхождении новгородцев.