Толпа вдруг сдвинулась, зашевелилась:

— Ведут… Ведут…

— Боже, помоги!… Ведут…

Из ворот школы, окруженный со всех сторон рослыми эсэсовцами, показался маленький, хилый дед. Из разорванного рукава его окровавленной серой рубахи безжизненно висела худая, костлявая рука. Лицо деда Михайла трудно было узнать: острая бородка его темным опаленным клинышком торчала вперед, один глаз запекся кровью, кожа на голове была рассечена.

Михайло вышел из ворот, споткнулся… Бабы завыли…

Михайло поднял голову и, суетливо передвигая босые синие ноги, заторопился.

Мазин и Трубачев остолбенели от ужаса. Глаза их не мигая смотрели на деда. Рука Трубачева, стиснутая рукой товарища, онемела, рыжий чуб выбился из-под тюбетейки. На лбу Мазина выступили крупные капли пота, щеки покрылись пятнами.

Дед еще раз споткнулся. Эсэсовец тряхнул его за ворот рубахи, обнажив костлявую грудь деда с синими кровоподтеками. Громкий плач вырвался из толпы.

Фашисты прикладами раздвинули людей, расчищая путь к виселице.

Онемевшие и потрясенные мальчики машинально двигались за толпой. Истошный вой провожал деда; эсэсовцы заторопились. У виселицы Михайло остановился, повернулся к людям:

— Чего плачете? Думаете — пропал дед Михайло? Ни! Я не зря пропал! Я за хорошее дело погибаю! — Голос у деда был слабый, тоненький, как у ребенка.

Эсэсовец схватил деда за плечи и толкнул его к виселице. Но дед с силой вырвался:

— Внука моего поберегите, люди добрые!

В толпе вдруг послышался шум борьбы, взметнулся вверх красный пионерский галстук, зажатый в детской руке, и мгновенно исчез, утонув в людском потоке.

— Живи, Генка! Матерь твоя — Украина! Живи, Генка!… — торжествующе кричал захлестнутый петлей дед, отбиваясь от двух солдат.

Крик его вдруг оборвался, маленькое, худое тело взметнулось вверх.

— Деда!… — пронзительно закричал в толпе надрывный голос.

Мазин и Трубачев дрогнули, очнулись и, сбивая с ног женщин и детей, бросились на этот голос. Вой толпы перешел в грозный рев. Безоружные люди с голыми руками шли на гитлеровцев, ломились к виселице. Раздались выстрелы, застрочил пулемет — в общий гул влились стоны раненых. Загороженная женщинами, Костичка силилась удержать обезумевшего Генку.

Мальчики с двух сторон подоспели к ней на помощь, схватили за руки товарища и, увлекая его за собой, бросились бежать. Сзади них строчил пулемет, рядом падали женщины, дети, старики.

У плетня, в луже крови, лежал мертвый Ничипор. Лицо его сохраняло удивленное детское выражение, длинные руки и ноги мешали бегущим…

— Ничипор! — вскрикнул Васек.

Но Мазин увлек его за собой.

За обуглившейся хатой Степана Ильича они запутались в огородной ботве и упали. Генка бился головой о землю и со стоном рыл ее ногами. Трубачев и Мазин, обессилевшие от бега, с минуту лежали без движения, не в силах прийти в себя.

Вокруг них со свистом летели пули.

Мазин поднял голову:

— Пропали!

Васек схватил Генку за плечи и с отчаянием закричал:

— Генка, Генка! Бежим! Нас убьют!

Но Генка еще крепче прижимался к земле. Мутные карие глаза его дико блуждали по сторонам, грязное от пыли лицо было залито слезами.

Мазин вскочил.

— Берись! — прошипел он пересохшим ртом Трубачеву, насильно поднимая Генку с земли.

Но земля вдруг ухнула и ушла из-под ног. Страшный взрыв потряс все село. Оба мальчика как подкошенные упали друг на друга, закрывая собой Генку.

Когда Мазин пришел в себя, Трубачев, крепко обняв за плечи Генку, указывал ему на черный дым, валивший из школы. Крыша гитлеровского штаба провалилась. Огненные языки лизали голубые стены.

Мазин поднялся на ноги:

— Бежим!

Генка больше не сопротивлялся. Мальчики, взявшись за руки, сбежали к реке. Петька встретил их громким, захлебывающимся ревом.

Генка послушно сел в лодку; глаза его не отрываясь глядели на пылающие стены голубой школы.

У мельницы встревоженные ребята бросились к товарищам.

— В лес! К Мите! — торопливо скомандовал Васек.

Собрались быстро, молча. Никто не спрашивал про деда Михайла. Со страхом и сочувствием смотрели на Генку, на его грязное, мокрое от слез лицо, на черные от земли руки, на растерянные глаза.

Мазин и Трубачев еще раз заглянули на мельницу. Под бревном, где когда-то хранился у Коноплянко приемник, Мазин нашел сухую горбушку хлеба. Петька Русаков, пошарив на окне, обнаружил коробку спичек и кусок сахару. Трубачев тоненьким мелком написал на стене:

Уходим в лес искать Митю. Отряд Трубачева. Смерть фашистским зверям!

— Оставляйте дорожные знаки! — распорядился он. — Митя, наверное, тоже будет нас искать.

На берегу они выбрали направление. Одинцов немедленно выложил из камней знак, указывающий на то, что отряд Трубачева ушел в лес.

Узкая тропинка вывела ребят в поле, потом, покружив между молодыми соснами, свернула в густой синий бор и затерялась в нескошенной порыжевшей траве.

А за рекой, в изрешеченном пулями селе, воцарилась грозная тишина. На опустевшей площади над худеньким, вытянувшимся телом деда Михайла кричали испуганные птицы.

До сих пор ребята в Макаровке смирно сидели каждый в своем закутке. Теперь часто через плетень шмыгали друг к дружке будущие школьники и школьницы. У многих девочек в косичках появились ленточки. В дверь к Миронихе то и дело просовывалась чья-нибудь голова, чтобы спросить о школе. Валя, Лида и Нюра с нетерпением ждали учительницу. Они уже обегали все хаты, записали всех ребят.

Одна Мирониха не принимала участия в радости детей. Прошло уже два дня с тех пор, как в ее хате побывала Марина Ивановна. Много мыслей тревожило Мирониху. В том, что учительница не пришла в ту ночь, как они уговорились, таилось для Миронихи самое страшное…

Мирониха почернела от беспокойства, цыкала на ребят, боялась уйти из хаты.

Утром чуть свет будила девочек:

— Гоните коров, девчата… Да Павлика с собой берите, пусть на травке побегает.

Валя и Лида сонно хлопали ресницами, недоумевающе смотрели на Мирониху:

— Да ведь темно еще, тетя Ульяна!

В окошко еле-еле пробивался серенький рассвет.

— Ничего, ничего, не заблудитесь! Живо мне! — сурово покрикивала она на девочек.

— Вы, мамо, с ума сошли, чи що? — лениво откликалась из-за перегородки Маруська.

— Вот я тебе покажу сейчас! Дуже умная стала! — двигая в печке горшки, кричала на Маруську мать.

Синицына, недовольно посапывая, натягивала на Павлика длинные штаны:

— А его зачем? Только руки нам свяжет? Пусть бы спал себе…

— Ну да, "спал"… — покряхтывая, отзывался Павлик, довольный, что идет с девочками. — Я еще быстрей вас за коровами могу бегать!

Выпроводив девочек, Мирониха вставала у окна и молча глядела на улицу.

На третий день к вечеру заглянула к ней соседка Агриппина и, поманив ее пальцем в сени, быстрым шепотом сообщила ей, что в ту ночь, когда загорелся клуб, учительку схватили гитлеровцы, что она сидит под замком и ни в чем не признается.

Мирониха тихо выпроводила соседку за дверь. Шатаясь, вошла в хату и два часа пролежала как мертвая, отвернувшись лицом к стене.

Девочки шепотом говорили о школе, об учительнице, которая, наверно, пошла за учебниками и теперь уже обязательно придет завтра. Валя опять складывала и рассматривала тетради, по тому, как были подписаны фамилии на обложках, заранее определяла плохих и хороших учеников. Лида и Нюра вспоминали, с чего начинало свою работу в школе их звено. Они боялись осрамиться перед новой учительницей.

Ночью Мирониха встала, вынула из-под кирпича круглую печатку вместе с какими-то бумагами, свернула в узелок платье учительницы и зарыла все это на своем огороде, тщательно при крыв ботвой. Потом, едва дождавшись рассвета, снова выпроводила девочек из дому.