Я изложил свои соображения Дживсу.

– Безобразная история, – сказал я, – о ней, наверное, будут здесь рассказывать из поколения в поколение. Но мы не должны забывать, Дживс, что, хотя Гасси выставил себя последним идиотом, зато у него несомненный успех на другом фронте.

– Нет, сэр. Я не понял.

– Дживс, когда вы говорите: «Нет, сэр», вы подразумеваете: «Да, сэр»?

– Нет, сэр. Я подразумеваю «нет, сэр».

– То есть он не преуспел на другом фронте?

– Нет, сэр.

– Но ведь он помолвлен.

– Уже нет, сэр. Мисс Бассет расторгла помолвку.

– Вы шутите?

– Нет, сэр.

Интересно, заметили ли вы в моих мемуарах одну странную особенность? В тот или иной момент практически все действующие лица хватаются за голову. Мне не раз приходилось быть участником самых драматических событий, но чтобы все вокруг то и дело хватались за голову – такого я пока не наблюдал.

Надеюсь, вы помните, как дядюшка Том хватался за голову. И Гасси хватался. И Таппи тоже. И хотя я не располагаю точной информацией, думаю, что Анатоль еще как хватался, а уж плакса Бассет и подавно. Тетя Далия тоже схватилась бы, уверен, только она боится помять свою аккуратную прическу.

Да, так вот, я хочу сказать, что теперь и я схватился за голову. Руки взлетели вверх, голову потянуло вниз, и Бертрам пополнил сплоченные ряды хватающихся за голову.

Я все еще тер свою черепушку, задаваясь вопросом, что теперь делать, когда кто-то забарабанил в дверь, будто вознамерился ее высадить.

– Вероятно, это мистер Финк-Ноттл, сэр, – сказал Дживс.

Однако чутье его подвело. Это был не Гасси, а Таппи. Он ворвался в комнату, дыша с трудом, как астматик. Невооруженным глазом было видно, что придурок взволнован до крайности.

Я внимательно в него вгляделся. Его вид мне совсем не понравился. Я хочу сказать, что никогда не считал его красавцем, ибо Природа, творя этого благородного англичанина, подсунула ему нижнюю челюсть куда более массивную, чем требуется, и глаза-буравчики, какие нужны разве что столпу Британской империи да регулировщику уличного движения. А в данный момент его физиономия не только оскорбляла мое эстетическое чувство, но еще и имела явно угрожающее выражение, так что я пожалел, что Дживс, черт его подери, чересчур тактичен.

Разумеется, весьма похвально, что он, как привидение, бесследно растворяется в воздухе, стоит только какому-нибудь визитеру у меня появиться, но бывают минуты – сдается мне, что сейчас как раз именно такая минута, – когда тактичнее всего сплотиться вокруг Бертрама и, случись потасовка, протянуть своему молодому господину руку помощи.

Итак, Дживс испарился. Я не видел и не слышал, как он уходил, но его уже и след простыл. Насколько хватало глаз, везде был только Таппи. И, как я уже упомянул, его вид вселял тревогу. По-моему, он пришел, чтобы вновь поднять вопрос о лодыжках Анджелы, которые я растирал.

Однако его вступительное слово рассеяло мои опасения. Оно звучало вполне миролюбиво, и я вздохнул свободно.

– Берти, – сказал он, – я должен перед тобой извиниться. Для этого и пришел.

Когда я понял, что нет и намека на лодыжки Анджелы, я, как вы уже знаете, почувствовал огромное облегчение. Однако удивился еще больше. Со времени прискорбного случая в «Трутнях» прошло несколько месяцев, и до сих пор Таппи не выказывал никаких признаков раскаяния или сожаления о содеянной им пакости. Более того, как я узнал из достоверных источников, на обедах и званых вечерах он постоянно рассказывает о своей идиотской проделке, хвастает и хохочет как сумасшедший.

Поэтому я не мог взять в толк, как это он столько времени спустя докатился до того, чтобы просить у меня прощения. Возможно, у него совесть заговорила, но с чего бы вдруг?

И тем не менее факт остается фактом.

– Таппи, дружище, – со свойственным мне великодушием сказал я, – забудем об этом.

– Как это «забудем»? Я не забуду.

– В том смысле, что не стоит вспоминать. И думать не стоит. Все мы порой теряем голову и делаем глупости, а потом жалеем. Ты ведь тогда был сильно навеселе.

– О чем, черт подери, мы говорим?

Мне его тон не понравился. Что за бесцеремонность!

– Поправь меня, если я ошибаюсь, – сухо сказал я, – но мне казалось, ты извиняешься за свою дурацкую шутку в «Трутнях», когда ты закинул кольцо за стойку и мне пришлось прыгать в бассейн во фраке.

– Вот осел! Я совсем о другом.

– О чем же?

– Об истории с этой Бассет.

– О какой истории?

– Берти, когда вчера ты мне сказал, что любишь Мадлен Бассет, я сделал вид, будто верю, но на самом деле усомнился. Уж очень невероятно. Но потом я навел справки, и твои слова подтвердились. Я пришел извиниться за то, что не поверил тебе.

– Говоришь, навел справки?

– Я спросил Бассет, делал ли ты ей предложение, и она сказала, да, делал.

– Таппи! Ты с ума сошел!

– Еще чего!

– Это же верх бестактности, неужели ты не понимаешь?

– Нет.

– Нет? Ну тогда конечно. Хотя, по-моему, тебе следовало бы вести себя деликатнее.

– К черту деликатность. Я должен был убедиться, что не ты похитил у меня Анджелу. Теперь я знаю, что не ты. Ладно, раз уж речь идет об этом, не стоит его упрекать в отсутствии деликатности.

– А, ну тогда все в порядке, слава богу.

– Я выяснил, кто похитил Анджелу.

– Что-что?!

Он мне не ответил. В глазах у него разгорался мрачный огонь. Он угрожающе выдвинул челюсть, и теперь она выпирала, не уступая Дживсову затылку.

– Берти, – сказал он, – помнишь мою клятву? Помнишь, что я хотел сделать с тем гадом, который отбил у меня Анджелу?

– Если не ошибаюсь, ты собирался оторвать ему голову…

– …и выпустить кишки. Правильно. Программа остается в силе.

– Но, Таппи, уверяю тебя, никто не похищал у тебя Анджелу в Каннах, готов засвидетельствовать под присягой.

– Ее похитили, когда она вернулась сюда.

– Что?!

– Перестань чтокать.

– Но после возвращения она ни с кем не виделась.

– Ни с кем? А тритонофил?

– Гасси?

– Ну да. Финк-Ноттл, змея подколодная. Нет, это уже полный бред.

– Послушай, ты бредишь! Он влюблен в Бассет.

– Не может быть, чтобы вы все были влюблены в эту малохольную Бассет. По-моему, в нее вообще невозможно влюбиться. Говорю тебе, он влюблен в Анджелу. А она в него.

– Но Анджела дала тебе отставку еще до приезда Гасси.

– В том-то и дело, что два часа спустя.

– Не мог же он в нее влюбиться за два часа.

– Почему? Я в нее влюбился за две минуты. Я ее боготворил, эту лупоглазую зазнайку.

– Но послушай…

– Не спорь, Берти. Факты говорят сами за себя. Она любит этого кретина.

– Чушь, старик. Совершеннейшая чушь.

– Да? – Он в ярости топнул ногой. Раньше я про такое только в романах читал, но собственными глазами никогда не видел. – Тогда объясни мне, как вышло, что они помолвлены?

Меня будто дубиной по голове шарахнули.

– Помолвлены?!

– Она сама мне сказала.

– Пошутила.

– Нет, не пошутила. Сразу после того как закончилась эта дурацкая комедия в школе, он сделал ей предложение, и она согласилась, даже глазом не моргнула.

– Послушай, здесь какая-то ошибка.

– Именно ошибка. Со стороны Финк-Ноттла, змеи подколодной. Сейчас я живо ему это объясню. Вот дай только поймаю. Гоняюсь за ним с половины шестого.

– Гоняешься?

– Все обегал. Хочу оторвать ему голову.

– Ага. Понимаю.

– Ты случайно его не видел?

– Нет.

– Если увидишь, поскорей с ним простись и беги заказывать похоронный венок… А-а, Дживс.

– Сэр?

Я не слышал, как отворилась дверь, но Дживс уже снова оказался в спальне. Лично я уверен, как уже раньше упоминал, что Дживсу двери вообще не нужны. Он вроде индийских йогов, которые могут зашвыривать свои астральные тела куда им заблагорассудится – например, растворится в воздухе где-нибудь, скажем, в Бомбее, а потом соберет свои составные части и через пару минут, глядишь, появился уже в Калькутте. Только такая гипотеза может объяснить, как Дживс ухитряется возникать там, где его только что не было. Видимо, просто-напросто перемещает свое эфирное тело из точки А в точку В, вот и все.