– Велю, непременно велю, месье Анатоль, незамедлительно велю, – сказала тетя Далия, и я не поверил своим ушам – ее трубный голос звучал, как нежное голубиное воркование. Не тетя Далия, а горлица, зовущая своего голубка. – Теперь все будет хорошо.

Увы, тетушка совершила ошибку. Анатоль выполнил экзерсис номер три.

– Хорошо?! Nom d'un nom d'un nom! [37] Какой черт вы говоришь «все хорошо»! Разве польза тянуть резину, пока горячо? Ждате одну половину момента. Совершенно не так быстро, мой славный малый. Никоим образом ни дать ни взять хорошо все. Однако снова повидайте в окно немного. Видите, это есть ужасные рыбные блюда на моем окошке. Но я не таков, я еду-еду – не пищу, а наеду – освищу. Это чистая правда, я не нахожу приятно, когда в мое окно корчат рыбные блюда против меня. Нельзя это делать. Неприятно, нет. Я серьезный человек. Я не желаю смотреть шутки в моем окне. Лучше горькая редька, чем эти шутки. Совсем мало хорошего. Если этот рыбный витрин продолжается, я не остаюсь в доме больше навек. Быстро убегаю и никогда не поселяюсь.

Да, это была страшная угроза, и я не удивился, что после таких слов тетушка завопила, как доезжачий, на глазах которого застрелили лису. Анатоль снова начал потрясать кулаками, тетя Далия тоже присоединилась к акции протеста. Сеппингс, почтительно пыхтевший в сторонке, кулаками не размахивал, но бросал на Гасси суровые, осуждающие взгляды. Любому здравомыслящему человеку было ясно, что, взобравшись на крышу, Огастус Финк-Ноттл совершил ужасный, непростительный проступок. Должно быть, даже в доме Дж. Дж. Симмонса его реноме не упало столь низко, как в Бринкли-Корте.

– Пошел прочь, сумасшедший! – заорала тетя Далия набатным голосом, от которого особо впечатлительные члены «Куорна», бывало, теряли стремена и вылетали из седел.

В ответ Гасси обреченно вздернул брови, и тут я понял, что именно несчастный тщится нам сообщить.

– По-моему, – сказал мудрый Бертрам, никогда не упускающий случая вылить бочку масла в бушующие волны, – он хочет сказать, что не может убраться прочь, а если попытается, то свалится с крыши и сломает шею.

– Ну и что из того? – сказала тетя Далия.

Ее, конечно, можно было понять, но, по моим представлениям, существовало и более гуманное решение. Как известно, все окна в доме, кроме слухового, дядя Том распорядился забрать этими дурацкими решетками. Думаю, дядюшка рассудил, что раз грабитель набрался храбрости вскарабкаться на эдакую высоту, то пусть расплачивается.

– Если открыть окно, Гасси сможет сюда спрыгнуть. Тетя Далия схватила идею на лету.

– Сеппингс, как открывается окно?

– С помощью шеста, мадам.

– Принесите шест! Два шеста! Десять шестов!

Вскоре Гасси присоединился к нашей компании.

Пользуясь расхожим газетным выражением, замечу, что несчастный глубоко осознавал свою вину.

Должен сказать, ни взгляд, ни поза тети Далии отнюдь не способствовали тому, чтобы к бедному придурку вернулось самообладание. От дружелюбия, которое она источала, когда мы с ней за фруктовым салатом обсуждали речь Гасси, не осталось и следа, поэтому я не удивился, что у него язык прилип к гортани. Тетя Далия, с неизменным добродушием воодушевлявшая на подвиг свору гончих, редко дает волю гневу, но когда такое случается, даже отчаянные смельчаки, опережая друг друга, карабкаются на деревья.

– Ну?! – сказала она.

В ответ Гасси только сдавленно пискнул.

– Ну?!!

Лицо у тети Далии потемнело. Охота, если не отказывать себе в этом удовольствии много лет, обычно придает лицу весьма насыщенный цвет, и самые преданные тетушкины друзья не посмели бы отрицать, что даже в благостные минуты ее лицо напоминает переспелую клубничину. Но такой густо-красной я тетю Далию еще никогда не видел. Сейчас она была похожа на помидор, который желает во весь голос заявить о себе.

– Ну?!!!

Гасси старался изо всех сил. На мгновение мне показалось, что он вот-вот заговорит. Но попытка закончилась чем-то вроде предсмертного хрипа.

– Берти, уведи его прочь да положи ему на голову лед, – не выдержав, распорядилась тетя Далия. Теперь ей предстоял непосильный труд – умилостивить Анатоля, который торопливо вполголоса продолжал разговаривать сам с собой.

Сообразив, что в данном случае Бинго-бруклинским англо-американским гибридом не обойдешься, он отдал предпочтение родному языку. Словечки вроде marmiton de Domange, pignouf, hurluberlu и roustisseur [38] вылетали из него, как летучие мыши из амбара. Правда, для меня все это пустой звук. Хоть в Каннах я и попотел над французским, но дальше est-que vous avez не пошел. А жаль, потому что звучали эти словечки классно.

Я свел Гасси по лестнице. Не такая горячая голова, как тетя Далия, я уже угадал тайные мотивы и движущие силы, которые загнали несчастного на крышу. Тетушка видела в Гасси распоясавшегося гуляку, отколовшего с пьяных глаз дурацкий номер, а я – затравленного оленя.

– За тобой гнался Таппи? – сочувственно спросил я. Его пробрал frisson [39], если я не путаю.

– Чуть не сцапал меня на верхней площадке. Я вылез через окно в коридоре и взобрался наверх по какому-то выступу.

– Таппи остался с носом?

– Да. Но я сам попал в ловушку. Крыша, куда ни посмотри, очень крутая. Назад я вернуться не мог. Пришлось карабкаться по этому выступу. А потом оказался у слухового окна. Что это был за тип?

– Анатоль, повар тети Далии.

– Француз?

– До мозга костей.

– Теперь ясно, почему я не мог ничего ему объяснить. Ну и ослы эти французы. Простых вещей не понимают. Если человек видит, что человек заглядывает в слуховое окно, человек должен понять – этого человека надо впустить. Не тут-то было – стоит как пень.

– И размахивает дюжиной кулаков.

– Вот именно. Полный идиот. Кажется, я выпутался.

– Да, выпутался – временно.

– А?

– Думаю, Таппи тебя где-то тут подстерегает.

Гасси подпрыгнул, как барашек по весне.

– Что же делать?

У меня с ходу возник план.

– Прокрадись к себе в комнату и забаррикадируй дверь. Как настоящий мужчина.

– А если он меня подстерегает в моей комнате?

– Тогда забаррикадируйся в другой комнате.

Но никакого Таппи в спальне не обнаружилось, видимо, он кишел где-то в другом месте. Гасси юркнул в комнату, и я услышал, как поворачивается ключ. Сочтя, что мне здесь больше делать нечего, я вернулся в столовую, чтобы все хорошенько обдумать за фруктовым салатом. Едва успел наполнить тарелку, как дверь отворилась, вошла тетя Далия и плюхнулась в кресло. Вид у нее был измученный.

– Берти, налей мне.

– Чего именно?

– Все равно, лишь бы покрепче.

Дайте Бертраму Вустеру подобное поручение – и увидите, на что он способен. Альпийские сенбернары, самоотверженно спасающие путешественников, вряд ли действуют проворнее. После того как я исполнил приказание, несколько минут царила тишина, нарушаемая лишь звучным хлюпаньем, – это тетушка восстанавливала изрядно подорванные силы своего организма.

– Плюньте, тетя Далия, – сочувственно сказал я. – Не то можно свихнуться. Конечно, умасливать Анатоля – задача не из легких, – продолжал я развивать тему, намазывая на тост анчоусный паштет. – Но теперь, надеюсь, полный порядок?

Тетушка посмотрела на меня долгим тяжелым взглядом, задумчиво хмуря лоб.

– Аттила, – наконец вымолвила она. – Слово найдено. Гуннов царь Аттила.

– Что-что?

– Все старалась вспомнить, кого ты мне напоминаешь. Был такой негодяй, он сеял вокруг разруху и запустение, превращал в руины дотоль счастливые и мирные жилища. Его звали Аттила. Удивительно, – продолжала она, вновь смерив меня взглядом. – Глядя на тебя, можно подумать, что ты просто безобидный кретин, клинический идиот, но при этом совершенно безвредный. А на поверку выходит, ты хуже чумы. Когда я о тебе думаю, на меня будто обрушиваются все мирские скорби и горести, да с такой силой, точно я в фонарный столб врезалась.